(Не)естественный отбор (СИ) - Бутырская Наталья

Я пробовал разговаривать с детьми, приглашал их в Экстрим, где столько хороших людей и оборотней, и они совсем-совсем не страшные, а наоборот, очень веселые и добрые. Малыши лет до семи-восьми верили, начинали потихоньку улыбаться, оттаивать, а дети постарше только настороженно смотрели на меня, не доверяя уже никому.

На обратном пути я расспрашивал Аллу, почему мы не можем отобрать этих ребят, неужели в детдоме им будет хуже, чем здесь? Она устало улыбнулась:

- По закону так просто мы не можем лишить родителей их прав. Даже зафиксировав травмы у ребенка, мы не можем доказать, что их нанесли родители или сожители. Показания детей в таком возрасте не являются доказательством, нужны взрослые свидетели, да еще и такие, кто согласен дать эти самые показания. А таких очень и очень мало. Даже соседи, как правило, вызывают полицейских не из-за ребенка, а из-за шума, то есть крики, вопли, плач – это всего лишь досадный шум, вроде громкой музыки, мешающей спать.

Поэтому-то и нужны плановые посещения, во время которых мы даем рекомендации, объясняем, что у них могут забрать ребенка, и если по истечении срока изменений не произошло, мы можем направить дело в суд, но и это не гарантирует безопасность детей.

– Тогда зачем мы вообще нужны? Что мы можем?

- Потому что без нас было бы еще хуже, – вздохнула Алла. – Если ужесточить законы об опеке, возникнет вероятность злоупотребления властью, когда благополучным семьям будут угрожать отъемом детей из-за каких-то мелких нарушений.

– Например?

- Например, твой ребенок занимается скалолазанием, упал и сломал руку. Сотрудник опеки принимает решение, что руку ему сломал отец, несмотря на слова ребенка и пары свидетелей, ведь ребенка могли запугать, а свидетелей подговорить, и забирает ребенка в детдом. Или мать-одиночка, работая на двух работах, кормит своего ребенка, одевает, покупает учебники, но никак не может свозить его на море, холодильник у нее не забит йогуртами, и телефон у ребенка только кнопочный, а значит, она не может обеспечить ему нормальную жизнь. Будет ли лучше ее ребенку в детдоме? Вряд ли. Но буква закона соблюдена.

– Но ведь … – хотел возразить я и осекся. Верно говорит Алла. Все можно интерпретировать по-разному. Можно и в хорошие семьи прийти, например, в праздник и написать заключение, что родители пьют, а можно и синяки у девочки, разноцветными слоями покрывающие ее руки и ноги, объяснить ее неуклюжестью, мол, вот такая она у нас неловкая, все углы по дома собрала. Все зависит от точки зрения и желания проверяющего.

Про оборотней часто говорят, что мы весьма увлекающиеся натуры. Что мы ныряем с головой в любимое дело, что можем сутками заниматься тем, что нравится, невзирая на оплату, трудовые нормы и даже родных. Наверное, так оно и есть. Но это означает лишь то, что мы фанатики своего дела. И, кажется, я нашел свое.

Я пока не знал, что должен сделать и как, но был уверен, что смогу что-то изменить. Хотя бы в жизни тех детей, что видел сегодня.

Ближе к концу рабочего дня я зашел к штатному психологу в детской комнате полиции. Это была основательная женщина лет сорока, с аккуратно уложенными волосами и бровями-ниточками. На первых взгляд, она не внушала доверия, казалась эдакой училкой, способной целую перемену отчитывать первоклашку за измятый воротничок рубашки. Но стоило ей заговорить, как впечатление полностью изменилось: в ее мягком грудном голосе проскальзывали какие-то необычные нотки, отчего создавалось ощущение, что разговариваешь с собственной матерью или бабушкой. Хотя как раз моя мама разговаривает совершенно по-другому.

После обмена любезностями я перешел к волнующему меня вопросу:

- Я хотел бы с вами посоветоваться. У моей знакомой сейчас небольшой психологический кризис, и я ищу хорошего специалиста, который сможет ей помочь.

Психолог приподняла брови-ниточки:

– А с чем связан кризис? В психологии, как в юриспруденции, существуют разные направления. Есть специалисты, которые работают с жертвами насилия, есть детские психологи, психотерапевты, работающие с неизлечимыми больными и их родственниками…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Я уловил вашу мысль. Проблемы начались после неоднократных сеансов гипноза, которые проводились без согласия знакомой.

– Вам нужен обязательно дипломированный специалист? Практикующий?

– Мне не до регалий. Нужна помощь, и я заплачу за работу, просто в этой сфере у меня нет знакомых.

- Я почему вас спрашиваю. У меня есть на примете прекрасный психотерапевт, лучший по вопросам гипноза, но он работает в другой сфере. Деньги его не волнуют, он может взяться за вашу знакомую, если случай его заинтересует. Устраивает вас такой вариант?

Я уже чувствовал подвох, но все же сказал:

– Конечно.

Она заулыбалась и быстро набросала на бумажке имя и телефон:

- Вот, возьмите. Натаниэль Лаэлис. Он когда-то преподавал у нас в университете. Лучше него в нашем городе никто не работает с такими случаями. Он вытаскивал безнадежных больных при помощи гипноза. Удивительный чело… эльф.

Я взял записку, поблагодарил и вышел. А чего я, собственно, ожидал?

Звонок телефона раздался в тот момент, когда до детского сада оставалось всего метров сто.

- Срочно езжай в участок на Широком проспекте, – услышал я резкий сухой голос Кирилла. Да что с этим человеком не так? Сегодня за весь день он сказал мне несколько десятков слов, причем все они были поданы с изрядной толикой презрения и насмешки. Может, он не позавтракал? Или у него на оборотней аллергия?

– Моя смена окончена. Вызовите дежурного, – бросил я.

– Именно так и ответят перепуганному эльфенышу, когда он спросит, почему его друг Станислав Громовой до сих пор не приехал.

– Эльфенышу? – я остановился посередине дороги. – Лей нашелся? Он в порядке?

– Мальчишку похитили, неделю держали взаперти. Что же может быть не в порядке? – продолжал язвить Кирилл.

- Выезжаю, – и я побежал к саду, на ходу набирая номер. Настя как раз выходила из ворот сада, я приветственно помахал ей и скорчил извиняющуюся гримасу:

– Крис, привет. Я снова к тебе, как к главной и несравненной спасательнице. Да-да, снова нужна помощь. У Насти сейчас обязательное занятие с эльфом, на которое одну я отпустить ее не могу. Но буквально только что мне позвонили и сказали, что нашелся эльфеныш. Да, тот самый.

Настя удивленно вскинула на меня глаза.

- Судя по всему, его похитили и неделю держали в плену. Нет, про его состояние я не знаю. По закону, допрашивать его могут только в присутствии психолога и инспектора по делам несовершеннолетних, и, видимо, он назвал мое имя.

Настя замахала руками, привлекая мое внимание, тыкнула себя в грудь пальцем, а затем изобразила шагающего человечка.

- Нет, Насть, одна ты точно не пойдешь к эльфу. Второй раз мы тебя вытащить уже не сможем. Ну как, Крис, сможешь подъехать к Педуниверситу? Да, минут через десять. Мы тебя на крыльце будем ждать. Спасибо, с меня – любое твое желание.

После того, как я убрал телефон, Настя сказала:

– Может, ты лучше сразу поедешь? Я и сама могу дойти до универа, там Крис и подожду.

Я улыбнулся:

– Не бери в голову, я тебя провожу. Извини еще раз, – и снова взялся за телефон.

Возможно, я поступал неправильно, но оставлять и дальше Максима, друга Лея, в беззвестности не хотел. Мальчишка извелся за это время, звонил мне каждый день, и сегодня его голос звучал особенно грустно, словно он уже и не ожидал увидеть эльфеныша.

– Макс, Лей нашелся. Пока не знаю, но скоро его увижу. Судя по тому, что он не в больнице, а в полицейском участке, со здоровьем у него все хорошо. Нет, тебе со мной нельзя, сначала я с ним поговорю, потом тебе отзвонюсь. Ага, до связи.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Крис подъехала вовремя, выскочила из машины и порывисто обняла Настю:

– Я так переживала. Рада, что ты справилась.

Моя девушка криво усмехнулась:

– Пока еще не справилась.

– Это ничего. Ты точно разберешься с эльфийской дрянью. Не бойся, пока я рядом, этот старикан ничего тебе не сделает.