Севастопольская хроника - Петр Сажин

А сколько грузовых транспортов лежит на дне! Сколько смелых моряков погибло на своих постах, чапая на тихоходных, неуклюжих судах с Кавказа в Одессу и Крым!

Тяжко и смертельно жутко было ходить среди мин и под бомбами — пушчонки, стоявшие на торговых судах, «моральный фактор», а не оружие.

И все же моряки транспортного флота безотказно перевозили раненых, оружие, продовольствие и войска. Вывозили из портов, оставляемых нашими войсками, зерно, станки, рабочих и население… Э! Да разве можно рассказать о великой доблести моряков торгового флота! Подвиги многих из них не вознаграждены до сих пор.

В Ялте мне показали письмо, найденное в сумке убитого немецкого сапера Руди Рошеля. Вот что писал захватчик жене: «Здесь такие великолепные виллы! Я уже присмотрел себе один участок, — ах, если бы он мне достался! Впрочем, я уже подавал заявление полковнику, и он мне обещал его…»

Руди Рошель прав — Ялта восхитительный уголок Крыма. Но морякам не до красоты: пока немцы в Севастополе. Дело моряков — блокада с моря. Задача — не выпустить из Севастополя соотечественников Руди Рошеля.

Моряки давно ждали этого момента. Слишком долго они были «извозчиками» армии. Теперь настало время погулять на коммуникациях.

Командир 3-й румынской дивизии генерал Леонард Мечульский в своем приказе предупреждал: «С потерей Крыма мы превратимся в пух и прах!» Записывая эти слова в свой блокнот, я думал о том, что генерал не хотел быть пророком — его желанием было предупредить солдат и офицеров, какая судьба ждет их, если они слишком будут доверяться страху.

Но предупреждение генерала Мечульского было слишком поздним: в апреле 1944 года для загнанных за второй обвод севастопольских укреплений румын приказы командиров утеряли уже силу: они ясно видели — их союзники-гитлеровцы в этой великой игре вытащили не ту карту. Война проигрывалась. Одна надежда — эвакуация морем. Да и немцам снились быстроходные корабли, благополучные переходы и спасительная высадка в Констанце.

Но когда в Ялту начали стягиваться катера капитана II ранга Дьяченко, надежда на спасение морем стала не более как лотерейным билетом.

Каждый день по утрам Ялта содрогается от выстрелов. Стреляют в порту, а звук раскатами грома перекатывается по нагорью до самых вершин Ан-Петри. Это салют катерникам. Они сомкнули наконец «клещи» морской блокады у Севастополя и теперь каждодневно возвращаются в порт лихим аллюром, разбрасывая длинные пенистые усы.

Откуда-то издалека слышен бурный рокот моторов. Ялтинские рыбаки, местные жители и все, кого закинула сюда война, с шумным восхищением смотрят на море. Приглядываюсь и я, пытаясь понять, что взволновало людей, теснящихся на набережной. Замечаю летящие во весь дух катера. Кажется, что они вот вот выскочат из воды. Замечательно идут! Остановившиеся на роздых и перекур солдаты из Отдельной Приморской армии, подтягивающейся к Севастополю, глядят на катера как на редчайшую диковинку.

— Красиво идут, черти!

— А что им, морякам-то? Море — ни шаша…

— Ни шаша! Упаси бог нашему брату на море оказаться. В сорок втором на корабле, «Ташкентом» назывался, ехали мы в Севастополь. На подкрепление нас посылали…

— Ну?

— К самому городу уж подходили, как начал фриц долбать. Мы туда-сюда, а кругом одно железо — голову негде спрятать. Не-ет, братцы товарищи, земля солдату — мать, а море — мачеха!

— Одним словом: утке — речка, а курице — насест!

— А идут, черти, красиво!

— У них, у моряков-то, свой фасон…

Пока шел этот разговор, катера влетели в порт. Ялтинский порт крошечный. Но у стенок его — не лайнеры и не стальные громады Черноморской эскадры, а «тюлькин флот», и кажется, что жизнь в порту кипит. Да, собственно, так оно и есть: у мола и в бывшей рыбной гавани на прибойной волне покачиваются торпедные катера, сторожевики деревянные, противоминные мотоботы и сейнеры.

На стенке, возле черных, лоснящихся от жирной смазки торпед, похожих на только что выловленных дельфинов, моряки. Они ворочают их, поднимают талями с каким-то фатальным небрежением, да еще острят при этом. Когда их спрашивают, что они делают, отвечают: «Готовим сухой паек фрицам!»

На торпедные катера и на самолеты-истребители журналистов не берут. Очень жаль! Среди военных моряков катерники, как и подводники, настоящие охотники. У них и ветра вволю, и скорость птиц, и опасности хоть отбавляй. А какая выдержка!

Корабль первого ранга стреляет по приборам и с большой дистанции (линкор «Севастополь» во время обороны города в 1941 году стрелял из Южной бухты по скоплениям немецких войск у Бахчи сарая), а торпедный катер выпускает торпеду почти в упор и притом на полном ходу. Недаром торпедники говорят: «Чем быстрее ход — тем шире пасть!» Скорость и маневр одновременно и лучшая защита для катеров: выпустил торпеду — и вон из зоны атаки. Да поскорей! Замешкаешься — успеют корабли неприятельского конвоя, пустят на дно тебя.

У меня есть друзья среди моряков с торпедных катеров. В сентябре 1943 года при штурме Новороссийска я был свидетелем их отчаянной атаки Новороссийского мола — они проламывали в нем ворота для сторожевиков. Тем надо было прорваться под обстрелом в Цемесскую бухту и высадить штурмовые группы прямо в город, занятый гитлеровцами. Отчаянные ребята! Ломая мол, они думали о Севастополе. Теперь они сражаются за него: топят корабли с бегущими немцами.

…Победой командира торпедного катера старшего лейтенанта Кананадзе больше всех, кажется, доволен командир отряда капитан-лейтенант Кудерский. Крупный, немного медлительный, молчаливый, Афанасий Кудерский на этот раз не стоит на месте: еще бы — офицер его отряда отличился первым! Он обнимает Кананадзе, да так, будто хочет поднять в воздух. Затем жмет руку краснофлотцу Мамросову — он выпустил торпеду на немецкий транспорт. Об этой торпеде говорят, словно об одушевленной: «Она пошла…», «Да кэк дасть!»

После успешного рейда катеров Кудерского в море вышел со своим отрядом капитан-лейтенант Сергей Котов Котов выглядит моложе Кудерского. У него энергичный взгляд — взгляд гарпунера. Но он — моряк по страсти, хотя судьба его складывалась не так, как у других. В 1932 году он приехал в Ленинград из тамбовской провинции держать экзамен в Технолого-товароведческий институт. Выдержал. Два года продержался в нем. Учился хорошо. На третий год сбежал в Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе.

С первого дня войны Сергей Котов в море: конвойная служба, дозоры и набеги. Из Севастополя уходил в числе последних. Теперь возвращается в числе первых. Подобно всем морякам, он беспредельно, всем сердцем привязан к Севастополю.

Рассказ Котова краток до обидного.

…На Крым пала ночь. Мыс Сарыч и мыс Феолент пройдены на редане. Дальше шли на сброшенной скорости. А когда подошли к району поиска, легли в дрейф. Было большое искушение влететь в Южную бухту и выпустить торпеды по причалам. Но на это никто «добро» не давал: пришлось скрепя сердце выключить моторы и болтаться на легкой зыби.

К счастью, долго ждать не пришлось: на горизонте заметили караван. Пять или шесть вымпелов. Котов дал приказ построиться клином. Только острием не вперед, а назад: крайние головные — старший лейтенант Георгий Рогачевский и лейтенант Опушнев. Замыкающим (острием) лейтенант Бублик. Его катер нес на борту установку с реактивными снарядами.

Атаку начали с малого хода: с дистанции четырех кабельтовых. Немцы засекли катера и открыли заградительный огонь. На мой вопрос, тяжело ли было идти в атаку после того, как немцы открыли заградительный огонь, Котов сказал: «Нормально. Война без огня не бывает…» Он повел плечами и продолжал говорить о чем угодно, только не о том, что больше всего хотел бы услышать на моем месте каждый журналист. Конечно, катера после открытия немцами огня вышли на редан. Первым с ходу выпустил торпеду лейтенант Опушнев. Котов об этом сказал так, будто Опушнев выпустил не торпеду, от взрыва которой тотчас же пошел на дно транспорт водоизмещением около трех с половиной тысяч тонн, а голубя. В том же бесстрастно стеснительном тоне было сказано и об атаке Рогачевским второго транспорта. И об атаке Бублика, стремительной, могучей, было сказано в том же скромном, почти телеграфном стиле. А ведь атака лейтенанта Бублика, давшего удивительно точный и меткий залп из артиллерийской установки, известной под названием «катюша», была ураганной. Дело было ночью, и сторожевой немецкий катер, по которому дал залп лейтенант Бублик, тотчас же превратился в факел. Вскоре он взорвался, и на том месте какую-то долю секунды было лишь яркое, как солнце, пятно. А затем все исчезло.

У Рогачевского оставалась еще одна торпеда. Что с ней делать? Тащить обратно? Отряду нужно было немедленно уходить. Котов разрешил Рогачевскому оторваться от отряда и действовать самостоятельно. Рогачевский, не раздумывая, тотчас же развернулся — и на караван! Его встретили сильным и плотным заградительным огнем. Пришлось отвернуть.