Это моя школа - Елена Ильина

Катя так и ахнула:

— Что ты делаешь? Простудишься!

— Ничего, — спокойно сказала Настя. — До самой смерти ничего не будет. Я всегда мою пол босиком.

И, опустив обеими руками ведро на пол, Настя бросила в воду тряпку.

— А я что буду делать? — спросила Катя, растерянно оглядываясь по сторонам. — Может быть, мне пыль вытереть?

Но, к сожалению, пыли нигде не оказалось. Катя отошла к окошку и стала издали смотреть, как работает Настя.

Согнувшись, Настя старательно терла тряпкой пол и говорила:

— Осторожно, ноги замочишь!

Катя перепрыгнула туда, где было еще сухо, но мокрая тряпка опять настигла ее, и снова раздалось:

— Не ходи по мокрому!

Настя крепко выжала тряпку и насухо вытерла крашеные доски пола.

Катя смотрела, как ладно работает Настя, и ей было неловко, что она только прыгает по сухому, чтобы не замочить ноги, а Настя работает, как большая.

«Вот ей-то, наверно, не приходится писать обязательства, — думала Катя. — А все потому, что ей позволяют работать по-настоящему. Попробовала бы я снять ботинки, чулки и вот этак, босиком, шлепать с тряпкой по кухне. Бабушка бы мне так задала! Ей только и надо, чтобы я посуду мыла да вытирала. Ух, скука!»

А тем временем Настя прополоскала половую тряпку, сполоснула также ведро и, опрокинув его, повесила тряпку на место — на теплую батарею. После этого она хорошенько вымыла под краном покрасневшие руки, а потом и ноги — сначала одну ногу, потом другую — и вытерла их полой своей спецовки.

— Ничего, — сказала Настя. — Вечером простирну.

И Кате опять так понравилось это ладное, свежее, как вода, Настенькино словцо «простирну», что ей захотелось поскорей пойти домой и тоже что-нибудь «простирнуть».

— Ну, Катя, — сказала наконец Настя, — все! Управилась. Сейчас переоденусь, и пойдем писать.

Настя повела Катю в одну из двух комнат, где жила семья Егоровых. В этой комнате Катя еще не была ни разу. У одной стены стояла большая кровать со взбитыми подушками, а у другой — диван.

— Какая высокая кровать! — сказала Катя. — Кто на ней спит?

— Наша бабушка, — ответила Настя. — Бабушка любит перину и подушки, она ведь старенькая. А мама не любит спать на мягком.

На стене возле бабушкиной постели красовалась в рамочке какая-то фотография, а над ней — тоже в рамочке — висела, поблескивая за стеклом золотыми буквами, почетная грамота. На фотографии была снята большая группа каких-то незнакомых Кате женщин, а в переднем ряду она узнала Настину бабушку. Бабушка сидела очень прямо, положив на колени темные руки с узловатыми пальцами.

— Она у вас, наверно, очень строгая? — спросила Катя, вглядываясь в фотографию.

— Ну что ты! — удивилась Настя. — Она только на карточках такая.

— А с кем это она снята?

— Со своим цехом. Тут все — ткачихи, с бабушкиной фабрики. Она знаешь сколько там проработала? Сорок лет почти!

— Ого! — сказала Катя. — Значит, когда мой папа был еще совсем, совсем маленький, твоя бабушка уже работала на фабрике?

— Ну конечно, — спокойно сказала Настя. — А вот это — бабушкина почетная грамота… Ну, садись за стол. Я сейчас принесу чернильницу, бумагу и ручку.

Стол был накрыт вышитой скатертью с бахромой, а сверху лежала другая скатерть, из пластмассы — прозрачная.

«Вот хорошо, — подумала Катя, — и вышивку видно, и не пачкается».

Катя села писать, а Настя стала рядом, коленями на стул, и, медленно расчесывая свои прямые русые волосы круглым гребешком, сказала:

— Ну, пиши: «Дорогая Людмила Федоровна!»

«Дорогая Людмила Федоровна!» — вывела Катя самыми красивыми буквами, какими только могла. Написала и призадумалась.

— Ну что ж ты? — спросила Настя. — Пиши: «Как вы поживаете?»

Катя пожала плечами:

— Мы же и так знаем, как Людмила Федоровна поживает.

— Что ж из этого? — усмехнулась Настя. — Так всегда пишут в начале письма.

Но Катя все-таки сомневалась, хорошо ли так начать, и обдумывала, как бы написать иначе.

— Ну что там думать? — сказала Настя. — Надо спросить, как ее здоровье, и написать, что весь наш класс кланяется и шлет привет.

— Хорошо, — сказала Катя и написала:

«Как Вы поживаете? Позволяют ли Вам доктора разговаривать? Все мы очень беспокоимся и желаем Вам поскорее поправиться».

Настя через Катино плечо прочитала эти строчки.

— Хорошо! — с удовлетворением сказала она.

Катя поморщилась:

— Хорошо, но неинтересно.

— Как это — неинтересно? Письма так и пишут. Это же не рассказ!

Катя с сомнением покачала головой:

— Нет, все-таки лучше, чтобы было интересно.

— Не знаю, может быть, — сказала Настя задумчиво. — Ну а что ты хочешь дальше написать?

— Надо же рассказать Людмиле Федоровне, как у нас теперь все идет в классе.

— А думаешь, это ей интересно?

— Ну конечно! Ведь это же Людмила Федоровна! Я думаю, даже и Петру Николаевичу это будет интересно.

И Катя, наклонив голову набок, стала быстро писать: «У нас теперь все очень хорошо. Анна Сергеевна к нам совсем не придирается. Сегодня она нам сказала: «Сядьте как вам удобнее, но только не вразвалку».

Тут Катя остановилась, не зная, какие найти слона, чтобы показать, кто как устроился за партой. Пели бы она не писала, а разговаривала с Людмилой Федоровной, она бы попросту показала, кто как сел. Но написать про это было очень трудно.

— Счастливые люди — писатели, — сказала Катя. — Пишут так же, как все люди — буквами, отдельными словами, а в книгах получается все как в настоящей жизни! Я бы, кажется, сто лет подряд писала книгу, и все-таки у меня ничего бы не вышло.

— Еще бы, — сказала Настя, — на то они и писатели. Но у тебя тоже очень здорово получается.

— Нет, у меня не так. Как это они пишут? Ведь это можно с ума сойти — так трудно!

— Ну ладно. Пиши дальше!

Катя решительно обмакнула перо и стала писать:

«Сели мы и приготовились слушать. И вот Анна Сергеевна начала нам рассказывать про Москву. Про то, как наш народ во все времена защищал нашу древнюю столицу».

— Напиши, что это по истории, — подсказала Настя.

Катя кивнула головой и написала:

«Это по истории».

Потом подумала и стала писать дальше:

«Анна Сергеевна так интересно рассказывала, что мы просто заслушались. Если кто из девочек вдруг кашлянет, мы сердились. Даже Киселева заслушалась. И когда Хохрина кашлянула, Клава дернула ее за лямку передника и сказала: «Надо знать, когда кашлять». Вот как интересно было на уроке истории».

Катя поставила точку и спохватилась:

— А не слишком ли мы расхваливаем Анну Сергеевну? Приятно это будет Людмиле Федоровне?

— Ничего, — сказала Настя, — приятно. Что ж, ты думаешь, Людмила Федоровна не будет за нас рада? Еще как будет! А теперь напиши ей про урок чтения.

И Катя опять наклонилась над своим письмом.

«А на уроке чтения Анна Сергеевна рассказала нам про Пушкина, про его детство и юность. У Пушкина была старенькая няня, Арина Родионовна, и она рассказывала маленькому Александру Сергеевичу сказки. Когда Пушкину исполнилось двенадцать лет, он поступил в лицей».

— Довольно, — сказала Настя. — Людмила Федоровна это и сама знает. Теперь напиши привет от всех — и конец.

— Нет, — сказала Катя, — самое главное мы еще не написали.

И, низко опустив голову, она опять принялась выводить букву за буквой, строку за строкой:

«Дорогая Людмила Федоровна! Мы никогда в жизни не забудем, как Вы нам писали в блокноте и как с нами говорил Петр Николаевич. Когда мы от Вас ушли, мы дали слово вести себя так, чтобы Вы были довольны».

— Постой, — сказала Настя. — А Людмила Федоровна поймет, кто это «мы»? Ведь письмо будет не только от тебя с Аней, а от всего класса.

— Верно, — согласилась Катя. — Только если зачеркивать, будет грязно. Ну, ничего. Людмила Федоровна догадается.

И Катя стала писать дальше:

«А теперь и весь наш класс, весь отряд по звеньям, дал честное пионерское, что все у нас пойдет по-другому. И уж никто-никто не сможет сказать, что мы у Вас распустились. Дорогая Людмила Федоровна, честное пионерское — все будет хорошо!»

После сбора

Шагая через две ступеньки, Катя, радостная и взволнованная, поднималась по лестнице к себе домой.

«Только бы все были дома, — думала она. — Ужасно хочется все поскорей рассказать!»

А рассказать было о чем. Только что у них в отряде кончился сбор. Сначала говорили об успехах класса за всю четверть. Анна Сергеевна взяла слово и, раскрыв свою записную книжечку, стала подробно говорить о каждой своей ученице. Всем было интересно и даже немножко страшно слушать, как она разбирает, что у кого хорошо получается, что плохо и почему, какие у кого достоинства и какие недостатки. В общем, оказалось, что Надежда Ивановна была совершенно права. За каких-нибудь несколько недель Анна Сергеевна успела узнать класс так, как будто она преподавала в нем по крайней мере целый год. Катя даже вздрогнула от удивления, когда Анна Сергеевна сказала: «Ну вот, например, Катя Снегирева. Что ж, о ней можно сказать много хорошего. Она интересуется занятиями, работает не за страх, а за совесть. Видимо, много читает, но, к сожалению, у нее есть существенный недостаток: она очень любит витать в облаках…» Витать в облаках! Подумать только — точь-в-точь то же самое всегда говорила Людмила Федоровна! Сговорились они, что ли? В общем, Анна Сергеевна про всех сказала очень много важного и правильного. Девочки переглядывались. Некоторые очень смутились, а некоторые были рады.