Мэрилин Монро. Страсть, рассказанная ею самой - Мэрилин Монро

Думаю, Джо мучился от меня не меньше, ему претили не только мои вульгарные экранные образы, не только ревущие толпы, готовые вырвать клок волос на память, как было в Гонолулу, не только мое катастрофическое неумение быть собранной или содержать дом в порядке, но и необходимость интересоваться рядом со мной тем, что его совсем не интересует. Я не осуждаю, конечно, можно прожить жизнь, не имея понятия о Достоевском или Стейнбеке, действительно не любя или даже просто не слышав Второй концерт Рахманинова, можно ничего не знать о Гойе и не подозревать о существовании Джойса, но при этом быть хорошим человеком. Но если есть возможность, то почему бы не почитать или послушать?

Я все чаще вспоминала об Артуре Миллере, с которым уж точно есть о чем поговорить, который знает, как именно пишет Джойс и чем хорош Сэндберг. Постепенно стало казаться, что рядом с Миллером я смогла бы раскрыться не хуже, чем на занятиях с Мишей Чеховым. Артур должен понять мою любовь к поэзии, к книгам, он вообще должен меня понять…

Но Артур был в Нью-Йорке, и после развода Нью-Йорк стал ассоциироваться у меня со свободой. Огромный город, в котором легко затеряться, особенно если не подчеркивать свою внешность, где, надев парик или просто косынку, можно ходить по улицам, не рискуя быть растерзанной сумасшедшей толпой. Мне все больше казалось, что время Голливуда прошло, что если уехать в Нью-Йорк, то можно начать жизнь сначала, но только не такую, как предлагал Ди Маджио, – с сидением у телевизора и бесконечными ужинами в определенных ресторанах, а действительно наполненную.

Милтон Грин предложил иначе: не уехать (студия не отпустит, не даст даже отпуск курице, несущей золотые яйца), а удрать, скрыться и некоторое время пересидеть, пока адвокаты будут утрясать дела со студией.

Именно три никчемные роли, предложенные мне Зануком, упорно не желавшим замечать ни моей звездности, ни моих способностей, подбросили хворост, подлили масла в огонь моих сомнений. Я решилась.

В черном парике и широкой одежде я сбежала сначала к своим старым знакомым Кэрроллам, которые приняли бывшего несчастного котенка, а теперь звезду, правда не ставшую от этого счастливее, а потом к Гринам в Коннектикут и в Нью-Йорк.

Боже, какой поднялся скандал! Люсиль Кэрролл ежедневно приносила кипы газет, заголовки которых не отличались оригинальностью: «Куда девалась Мэрилин?!»

Док, понимаете, это была победа не только над студией или Зануком, но и над Блондинкой во мне. Куда девалась Мэрилин? Нет, она не пряталась, она умерла, ее больше не было! Я приказала, и Блондинка послушно свернулась клубочком в дальнем уголке. Во всяком случае, мне казалось так. Я испытывала настоящую эйфорию от ее послушания, оказалось, что я могу не давать ей воли, действительно прятать и лишь вытаскивать на время, я могу снимать маску Блондинки, как снимают маску клоуна или ослиные уши после спектакля.

Люсиль, которая терпеть не могла Занука, с явным удовольствием пересказывала голливудские новости, ведь главный удар пришелся именно на моего давнего обидчика. Наши с Грином адвокаты нашли слабые места в моем давнишнем контракте, обвинив студию в навязывании мне безнравственных ролей, которые сильно вредят моему имиджу и оскорбляют меня как личность, а ведь каждый человек имеет право на защиту своего достоинства. К тому же мы создали новую компанию, в которой акции распределялись почти поровну. Правда, тут я воспротивилась, когда Грин пожелал иметь 51 %, оставив мне 49 %. Нет, мне надоело быть в положении управляемого, я хотела наоборот. В конце концов Грин согласился, и у меня образовался перевес в два процента. Это смешно, потому что 51 % от нуля – это ноль, а денег у нас не было совсем. Оставалось надеяться, что Милтон прав и нам легко их ссудят при необходимости.

Но пока мы ничего предпринимать не могли, ведь любые съемки грозили бы огромными штрафными санкциями со стороны студии.

У нас не было ничего: ни денег, ни фильмов, ни предложений их снимать, ни права делать это, но все равно это была свобода от студии! Нам казалось, что свобода.

Я разорвала отношения с Наташей, они уже давно тяготили обеих, мне надоело зависеть от каждого ее слова, одобрения или неодобрения. Тем более я чувствовала, что профессионал сцены Наташа мало приспособлена к съемочной площадке, часто не помогала, а мешала съемкам, из-за ее диктата у меня портились отношения с режиссерами, ее ненавидели последовательно все, с кем я жила и дружила. Сама Наташа отвечала тем же, она терпеть не могла Хайда и Ди Маджио, Сколски и Каргеров, Слетцера и, конечно, Гринов. Удивительно, но, нахваливая Мишу Чехова, она очень ревниво относилась и к моим занятиям у прославленного мастера.

Я хотела избавиться от всех и всего, что связывало меня с Голливудом, потому что хотела избавиться от Блондинки. Если бы я объявила об этом вслух и на студии, меня упекли бы в психушку еще тогда. Избавиться от образа, который принес такие деньги и славу?! Правда, деньги он принес студии, а слава часто выходила не тем боком и мешала мне стать настоящей актрисой.

Док, сейчас мне кажется, что дни, прожитые в Коннектикуте на ферме у Гринов, были одними из самых счастливых в моей жизни. Там не имелось роскошных бассейнов, не было фоторепортеров, камер, противной команды «Мотор!», там был отдых и душевное спокойствие. Никакой косметики, простая одежда, простая еда, прогулки в лесу и по полям, возня с детьми Эми и Милтона Гринов, болтовня с кухаркой, а еще книги… О… это особое удовольствие, потому что у Гринов оказалась прекрасная библиотека.

А еще были поездки в Нью-Йорк на обычной машине в черном парике и темных очках, хотя довольно скоро оказалось, что и без очков меня в музеях и галереях Нью-Йорка мало кто узнает, вернее, не узнает совсем. Я купалась в безвестности, как раньше купалась во всеобщем восхищении. Я снова была Нормой Джин, только теперь знающей цену успеху и славе, я не хотела славы Блондинки, я хотела просто отдохнуть.

Удивительно, но я вдруг поняла, что мне очень нужен… Ди Маджио! Понимаете, странно, но я в равной степени нуждалась и в умном Артуре Миллере, и в грубом Джо Ди Маджио. Мечта о Миллере все больше приобретала реальные очертания, но первым, с кем я связалась, приехав в Нью-Йорк, был Джо.

За это время адвокаты обсудили положение дел со студийными адвокатами, Грин оказался прав, простой Мэрилин Монро слишком дорого обходился «Фоксу», чтобы студия могла себе позволить не обращать на меня внимания. Только фильм «Зуд седьмого года», вышедший на экраны в 1955 году, принес «Фоксу» большие деньги, остальные были убыточными. Это не могло не вызвать уступчивость студии.

Грин ликовал, мы создали свою компанию «Мэрилин Монро продакшнз», контракт такого не запрещал, и выдвинули «Фоксу» собственные условия, которые Занук сначала счел неприемлемыми. Я не желала сниматься на студии более чем в четырех картинах за следующие семь лет, к тому же требовала выбора и утверждения сценария, оплата должна быть не меньше, чем у других звезд, к тому же я требовала права сниматься и в фильмах собственной компании.

Занук над всеми этими требованиями только посмеялся. Он был уверен, что не играть я не смогу, будучи разведена с Ди Маджио, я потеряла источник содержания, а потому нуждалась в работе. Но он не знал, что Грин действительно решил субсидировать меня, пока компания не встанет на ноги.

Пока мой враг в «Фоксе» скрипел зубами, я отдыхала. Занук не учел еще одного: меряя всех своей меркой, он думал, что я очень дорожу образом белобрысой идиотки, принесшим мне такую известность. Даррил Занук забыл о том, что Блондинка – порождение в равной степени мое и студийное, образ вульгарной крашеной особы создали студийные костюмеры, гримеры, сценаристы и сам Занук, растиражировала его студия, а я сама давно мечтала от него избавиться, а потому за такую известность обеими руками не держалась.

Что касалось денег, то и тут Занук запамятовал, студия никогда не платила мне много, даже за последний фильм «Зуд седьмого года» обещанные сто тысяч долларов так и остались устным обещанием, что, кстати, позволило моим адвокатам напоминать о нечестности студии по отношению к актрисе, приносящей такие дивиденды.

Занук стирал себе зубы, а я в Нью-Йорке занималась своими делами. Пока конфликт не разрешен, не определены условия моей дальнейшей работы, я не могла сниматься ни у кого другого, но имела возможность не появляться на студии. «Зуд…» имел грандиозный успех, огромные картонные фигуры Девушки сверху с поднятой порывом ветра юбкой возвышались на каждом шагу, что позволяло мне вздыхать перед репортерами:

– Видите, что они со мной сделали…

К осени, посчитав прибыли и прикинув убытки, на студии были вынуждены признать, что с Мэрилин выгоднее договориться, причем без обмана. Начались переговоры, приведшие к нашей полной победе. Контракт был заключен на наших условиях: четыре фильма за семь лет, восемь миллионов гонорар, обещанные за «Зуд…» сто тысяч вернуть с извинениями и право на съемки в фильмах своей компании!