Экспедиция к Южному полюсу. 1910–1912 гг. Прощальные письма. - Роберт Скотт

Еще впечатления

Жалко смотреть, как лошади барахтаются на рыхлых местах. Первый раз неожиданное потрясение как бы возбуждает в них деятельность: чувствуя, что застряли, они стараются вырваться силой. Если рыхлое место невелико, животные с большим усилием, фыркая и дрожа, выбираются на твердую поверхность. Если это место обширно, лошади все‑таки храбро пробиваются до истощения сил. Большинство лошадей после первой минуты бросается вперед обеими передними ногами разом, скачками, толчками волоча за собой сани. Это, конечно, страшно утомительно. Время от времени им приходится останавливаться. В этот момент ужасно жалко смотреть на них, наполовину зарытых, тяжело дышащих от страшного напряжения. Подчас та или другая свалится и лежит, вся трепещущая и на время изнуренная. Для них это должно быть страшно тяжело. Удивительно, как скоро к ним возвращаются силы. Спокойным, ленивым в таких случаях много легче, нежели горячим.

Рыхлый снег, наделавший нам столько хлопот, очевидно, лежит в глубокой впадине одной из больших ледяных волн, которые тянутся через выдвинутые давлением гряды у мыса Крозье по направлению к Блэффу. Таких волн, вероятно, больше. Под конец сегодняшнего перехода мы прошли их несколько. Насколько могу судить, кажется, будто рыхлый снег лежит только местами и не простирается во всю длину впадины. Нам следует искать дорогу с лошадьми более крепкими на ноги, задерживая остальных, пока путь не исследован.

Какими удивительными неожиданностями отличается эта работа! Каждый день что‑нибудь новое — новые препятствия, угрожающие преградить нам дальнейший путь. А может быть, игра именно потому так и заманчива.

Впечатления

Чем более я думаю обо всем оборудовании нашей санной экспедиции, тем более убеждаюсь, что мы весьма недалеки от совершенства, достижимого в данных условиях для цивилизованного человека.

Черту, разделяющую необходимое от роскоши, довольно трудно определить.

Можно бы уменьшить тяжесть в ущерб удобствам, но все, что было бы возможно сэкономить, равнялось бы ничтожной доле груза.

Если предположить, что доведенная до крайности борьба за существование вынудила бы нас выкинуть все, не составляющее обязательной необходимости, вот что бы мы сберегли за это трехнедельное путешествие:

То есть половина груза одних саней, а их десять, или около одной двадцатой доли всего нашего багажа. Если эта часть тяжести представляет все, что, при каких бы ни было обстоятельствах, можно подвести под рубрику «предметы роскоши», то из этого следует, что уступка, сделанная комфорту, не стоит и разговора. Такой жертвой мы уже никак не увеличили бы числа пройденных нами миль.

После этого, может быть, скажут, что у нас набрано слишком много провизии, из расчета 32 унции в день на человека. Я хорошо помню, как мы изголодались в 1903 г., просидев четыре или пять недель на 26 унциях, и вполне уверен, что за это время мы потеряли много жизненной силы. Положим, что 4 унции в день, пожалуй, еще можно было бы сэкономить. Тогда на всех нас вышло бы меньше фунта в день, или на 63 фунта за три недели, т. е. на одну сотую долю нашего настоящего груза.

От такой‑то незначительной разницы зависит физическое благосостояние людей, пока при них находятся животные, потребности которых соразмерно много больше, чем потребности людей. Из этого следует, что благоразумие требует содержать людей на высокой степени питания, пока у них целы животные, везущие за них тяжести.

Время долгих переходов при сокращенных рационах и тщательном внимании к мельчайшим потребностям настанет, когда люди должны будут полагаться на собственные силы для передвижения груза.

6 ч пополудни. Ветер дул с юго‑запада, но теперь стихает. Небо пасмурно. Пишу после 9‑часового сна; остальные еще мирно спят. Продвижение с животными позволяет уделять долгие промежутки для отдыха, которые не всегда знаешь чем заполнить. По новому распорядку дня собаки отстают в пути на час или даже больше, стараясь прибыть в новый лагерь вскоре после того, как привяжут лошадей. Собаки везут хорошо, особенно упряжка, которой управляет Мирз, но что‑то свирепеют. Две белые собаки у Мирза приучены бросаться на чужих. На судне они вели себя довольно смирно, теперь же неистово лают, если к их упряжке подойдет кто‑либо, кроме их погонщика. Они однажды на меня залаяли, когда я указывал место для стоянки, и Осман, мой старый приятель, обернулся и слегка куснул меня за ногу. При мне не было палки, и нет сомнения, что, не будь сам Мирз на санях, вся упряжка, следуя примеру белых собак, накинулась бы на меня.

Голод и страх — вокруг них вращается вся жизнь этих животных. На пустой желудок собака делается злой. Смотришь почти со страхом на внезапное, свирепое проявление первобытного инстинкта в прирученном животном. Инстинкт мгновенно вырастает в слепую, нерассуждающую, беспощадную страсть. Так, например, наши собаки в упряжи вообще дружны между собою: тянут бок о бок, укладываясь на отдых, переступают друг через друга. Отношения между ними, по‑видимому, самые мирные. Но стоит им только подумать о еде — страсти пробуждаются, каждая собака подозрительно смотрит на соседку. Малейший пустяк— и драка в полном разгаре. С такою же внезапностью загорается у них ярость, если они перемещаются на ходу. Спокойная, мирная упряжка одну минуту лежит, лениво растянувшись, помахивая хвостами, а в следующую — превратилась в кучу бешеных, рвущих, грызущих чертей. Только такие суровые факты еще примиряют с необходимостью жертвовать животными ради предприятий вроде нашего.

Суббота, 4 февраля. [Набл. холм < Блэфф 86°; Набл. холм. < Нолл 80х/2°; гора Террор N4W; Набл. холм N69W] 8 ч утра, 1911. Угловой лагерь № 6. Удовлетворительный ночной переход. Пройдено 10 миль с небольшим.

Поднял всех в 10 ч. Дул сильный ветер с юго‑востока, температура ниже 0°. Под конец завтрака ветер утих и проглянуло солнце.

Дорога сначала была плохая. Лошади на протяжении двух миль то и дело проваливались. Один только Дядя Билл — лошадь Боуэрса — мерно выступал на своих лыжах. Потом дорога стала лучше, и идти стало легче. Пройдя 5 миль, сделали привал для второго завтрака. Путь улучшился еще больше, если не считать нескольких трещин. В две трещины лошадь Отса провалилась передними ногами, а в третью — вся целиком. Остальные как‑то спаслись. Двумя милями дальше трещины как будто перестали попадаться, а под конец мы выбрались на совсем твердую поверхность, по которой идти было легче. Эту местность, по‑видимому, обметают ветры, постоянно дующие вокруг мыса Крозье. Неизвестно, как далеко она простирается к югу, но теперь, наверно, идти будет хорошо. Луна ярко нам светила, только небо опять обложило. К югу оно имеет угрожающий вид. Я думаю, не будет ли метели, хотя ветер пока северный.