Истории медсестры. Смелость заботиться - Кристи Уотсон

Его лицо то улыбается, то хмурится во сне. Его выразительное лицо. Он рычит, и мы снова смеемся.

– Ты его любишь? – спрашивает мама, словно читая мои мысли.

Может быть, она это умеет. Я все время слышу мысли дочери в своей голове.

– Так сильно, – отвечаю я, укладывая голову ей на плечо. – Я даже не могу это описать.

Она целует меня в макушку, как будто я ребенок.

– Тогда все встанет на свои места. Обещаю.

* * *

На следующей неделе я веду дочь на плавание, и шум в развлекательном центре так пугает сына, что он сильно кусает меня. Я взвизгиваю. Женщина, которая работает в местном кафе, – моя знакомая, у которой есть дочь примерно того же возраста, что и моя, – кричит через весь бассейн: «Это твой приемный?!»

Мой сын поворачивается и слушает, и я знаю – я абсолютно знаю всем своим нутром, – он понимает, что она сказала. Его глаза наполняются слезами. Он другой. Он не родной. Мы с сыном смотрим друг на друга. Зрительный контакт, наконец, установлен. Что-то между нами меняется.

– Это усыновленный?! – снова кричит она, – я вижу, ты борешься.

И я смотрю на своего сына, а он смотрит на меня, этого виртуального незнакомца. Я поднимаю его на руки, прижимаю к телу. Мы поднимаемся по лестнице к выходу, проходим мимо нее. Она протягивает руку, чтобы коснуться ноги малыша. Я чувствую, как он вздрагивает. И я вздрагиваю, прижимаю его еще ближе, обвивая рукой его голову, убирая подальше от нее. Я ощущаю его страх кожей. На этот раз мои руки чувствуют себя увереннее. Я высоко поднимаю голову и смотрю на нее. Я – не моя мама. Я никогда не буду такой мягкой, доброй, терпимой, как она. Но, возможно, моя мама – это не то, что нужно моему сыну. Его мама – я. И я люблю его. А все остальное встанет на свои места.

– Дженет, иди к черту! – говорю я.

Мы идем дальше. И мой сын расслабляется, впервые нежно кладет голову мне на плечо. Он кладет ее так невесомо, что я едва могу дышать. Я целую его. И он позволяет мне это сделать. В этот момент он каким-то образом осознает, что с ним все будет в порядке. Мы оба это осознаем.

* * *

Вот так он и начал говорить, ходить, смеяться, играть, бегать, прыгать и смотреть мне прямо в глаза. На самом деле каждый раз, когда он что-то делает, он поднимает взгляд, чтобы убедиться, что я наблюдаю. Чтобы убедиться, что я с ним.

Жизнь после этого на какое-то время стала идеальной. Если быть точнее, на ближайшие несколько лет. Я восхищаюсь своими детьми, их играми, моментами, от которых у меня перехватывает дыхание. Я постоянно играю в прятки с сыном, исчезая и возвращаясь снова и снова. С каждым разом его уверенность растет. Он стал частью меня, и однажды, обсуждая роды, женщина спрашивает о моих переживаниях. Я рассказываю ей, каким ужасным было рождение моей дочери, потом она спрашивает о моем сыне, я делаю паузу и пытаюсь подумать. И мне требуется секунд десять, чтобы вспомнить, что я его вообще не рожала.

Я всегда думала обо всех отделениях интенсивной терапии как о своего рода утробе: ритмичные звуки, контролируемая мягкость, перевод пациентов на спасательный круг аппаратов искусственной вентиляции легких. Наши пациенты – это младенцы, которые останутся внутри искуственной утробы на какое-то время. Они не совсем живые, но все же живые, и что бы ни случилось, они навсегда останутся другими, сойдя с этого материнского космического корабля.

Сейчас сентябрь, и я здесь в качестве студентки, несмотря на то, что уже много лет работаю медсестрой. Это продвинутый курс интенсивной терапии, который длится шесть месяцев. Специализированное обучение здесь считается достаточно жестким. Сестринское дело в реанимации, как и любой другой уход, имеет решающее значение для безопасности пациентов и требует высокого уровня навыков, опыта, сострадания, лидерства и обучения. Мне нравится учиться. Сентябрь – мой фаворит: я всегда любила его, возвращаясь в школу, даже будучи своенравным подростком – новые тетради, расширяющиеся миры, свежий запах осеннего воздуха и новые возможности, шанс измениться. На протяжении всей моей карьеры медсестры я попадала на краткосрочные и более длительные курсы, и каждый раз они давали мне ощущение сентября.

В реанимации спокойно, даже в самых отчаянных обстоятельствах, даже в самые напряженные дни. И когда, несмотря на все усилия, пациента спасти невозможно, медсестры интенсивной терапии способны обеспечить ему достойную, безболезненную смерть и, возможно, самое главное – сострадательный уход за самим пациентом и его семьей. Медсестры избавляют от страданий, когда могут, и следят за тем, чтобы никто не умер в одиночестве, даже если семья не может вовремя добраться до реанимации. Сотрудники отделения интенсивной терапии будут с пациентами до последнего вздоха, когда близкие не могут приехать.

* * *

Семья Гвен, скорее всего, не прибудет сюда вовремя. Медсестра по имени Стелла послала местную полицию постучать в их двери и сообщить, что им нужно как можно быстрее попасть в больницу. Полиция предложила подвезти их, чтобы убедиться, что они по пути не попадут в ДТП. Сообщать плохие новости сложно, это требует навыков и опыта, которые трудно описать. Универсальной формулы не существует. Никакое обучение не может подготовить вас к этому.

Стелла пытается судить о жизни незнакомого человека – как он понимает мир, какие у него убеждения или желания – и все это на основе короткого разговора с ним.

– Сын Гвен Дэвид сказал мне, что его отец Билл тоже приедет, но он не может говорить. Он слишком много плачет.

Стелла вздыхает. Она работает медсестрой в реанимации 31 год. Легче не стало.

– Представь, они сидят на заднем сиденье полицейской машины, а Дэвид пытается объяснить отцу, что мама на искусственной вентиляции легких и может умереть. Иногда эта жизнь ужасна.

Она смотрит через палату на Гвен. Та одета в больничный халат и вся обмотана трубками, катетерами и и проводами: эндотрахеальная трубка, центральный венозный и артериальный катетер, назогастральный зонд, электроды ЭКГ, дефибриллятор, внутривенные канюли. Вряд ли есть какой-либо способ идентифицировать Гвен под всем оборудованием и механизмами, поддерживающими ее жизнь, но я замечаю ее обкусанные ногти, ее толстое золотое обручальное кольцо, ее темно-каштановые волосы. Я вижу маленькую татуировку шмеля на ее плече. Позже я узнаю, что Гвен и Билл, ее муж, были пчеловодами. Именно эти детали делают