На кончиках твоих пальцев (СИ) - Туманова Лиза

В чем-то Соня была конкретно права. Людмила Цахер была очень далека от образцовой бабушки, от которой за версту веет пряностями, и сказками на ночь. Она больше напоминала злую мачеху, или колдунью, эдакую Царицу Ночи. И я почти поверила, что ее приспешник Моностатос держит где-то взаперти несчастную жертву своей всепрожигающей страсти.

– А как к спектаклю отнесся ваш сын? – обратился к Лоле Дмитрий. – Кажется, мы все старались исключительно ради него?

Лола картинно закатила глаза и взмахнула руками.

– Мой Яшенька совсем не ценит старания мамочки! Я ему сегодня утром настрого приказала явиться на праздник – так нет же, не пришел, еще и телефон отключил! Не знаю, что и делать с распутником!

– Перестать доставать несчастного подростка навязчивым вниманием! – снова захихикала мне в ухо Соня, но, кажется, все-таки, слишком громко, потому что глаза всех присутствующих обратились на нее.

– Что? – растерянно переспросила Лола.

– Что? – продублировала Соня, строя из себя дурочку.

Людмила Цахер закатила глаза и поджала губы, а Дмитрия выдавали дрожащие уголки губ.

– Ну ладно, приятно было пообщаться, – решила закруглиться неунывающая Мармеладова, и взяла меня за локоть. – Мы с Зиной самоустраняемся, дабы не мешать вам праздновать день рождения Яшеньки без Яшеньки…

– Паяц, – усмехнулся уже в открытую Дмитрий.

– Не без этого! – отсалютировала ему девушка. – Бабушка, тетя Лола… Покапока!

– До свидания! – бросила я провожающим нас взглядам, и, постаралась как можно скорее скрыться от черничной вязкости, которая оставила внутри неприятный осадок.

Мармеладова не позволила мне уйти просто так и потащила мою безвольную тушку в маленькую шоколадницу, расположившуюся неподалеку от театра. Соня подождала, пока перед нами упадет меню, а потом с наслаждением закрыла глаза, покачивая головой в такт, и тихо подпевая негромко доносившейся из динамиков музыке:

-Gather roses while you may

While the bloom is full

For the blossoms soon will fade

And the bloom grow dull…

…Ммм, я кайфую от этой песни, Kirsty McGee – Sandman! Что? – спросила она, заметив мой удивленный взгляд.

Я засмущалась и покачала головой, зарываясь носом в меню. Но Мармеладову не так просто было провести.

– Пытаешься раскусить мою непонятную многогранную сущность? – невесело усмехнулась она

– Ты очень… непредсказуемая.

– Было б чем гордиться… На самом деле все просто – когда я радуюсь, я смеюсь, когда я злюсь, начинаю ругаться, как товарищ лейтинант, когда мне что-то не нравится, я об этом говорю, а когда мне что-то надо – я добиваюсь этого всеми способами. Все понятно и легко!

Коварная простота. Она тоже носила маску лукавства – скрученная спираль ее глаз, хранивших какую-то болезненную тайну, как нельзя лучше говорила об этом. Такими сильными не становятся, не преодолев до этого огромное количество препятствий.

– Зина, не сердись, – покаянно опустила она свои родинки ближе ко мне, – я слишком сильно прониклась тобой и твоим талантом и не смогла устоять, чтобы не поучаствовать, к тому же моя бабушка на самом деле может помочь. Последнее слово за тобой, и я знаю, что такое идти против семьи… Но они поймут. Поймут, когда увидят, как по – сиамски ты и пианина сосуществуете вместе! Почувствуют. Как я почувствовала, как Север почувствовал.

– Не поймут…

– Вообще мы не в том веке, чтобы идти против желания человека, а суфражефиминистки давно нокаутировали сексизм, так что единственная стена, которую тебе нужно преодолеть – собственные рамки. В деньгах дело? Боишься остаться без поддержки? Так мы поможем, ты не переживай!

– Нет, Соня, не в деньгах. Хотя зарплата в театре и не покроет моих нужд, в случае чего, с этим всегда можно разобраться. Просто… просто я пообещала родителям и брату, что получу нормальное образование и не буду… отвлекаться на музыку. Театр – единственный компромисс, на который они согласились. И то, до сих пор, чуть что, винят его во всех бедах, происходящих в моей жизни. Я опоздала быть сильной, если вообще когда-нибудь ею была.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Сила – это нажать одну ноту, а заворожить тысячи сердец, сила – это, когда ты заставляешь плакать человека, который вообще не плачет, просто играя Шопена, сила в твоих руках, и ты прекрасно это знаешь, просто боишься воспользоваться. Но это и не нужно – ты протекаешь, сколько бы не пыталась заделывать дыры, потому что это не зависит от тебя. Даже моя бабушка это заметила. Знаешь, она ведь предпочитает мальчиков, – многозначительно подняла бровь Соня и протянула пальчики к большому латте, макушка которого венчалась красивым сердечком из пенки.

– Ну вот, а ты про преодоление сексизма!

– Ха, не знаю, что там с гендерной, что б ее, дискриминацией в среде исполнителей, но Люда Цахер, моя дражайшая бабуся, это та еще любительница симпатяшных талантливых нимфетов. Не знаю, что она там с ними делает, но выходят они окрыленные новыми силами и возросшими способностями.

– Думаешь она…?

– Соблазняет? Не – даже с учетом слухов и абстрагировавшись от субъективного родства, думаю, она просто чувствует на какую педаль нажать, чтобы их понесло. Есть у меня подозрение, что в девочках она видит конкуренцию, и завидует. Завидует, что они могут взлететь туда, где ей не быть, завидует, что они молоды и талантливы, что у них все впереди.

– Она ни так уж и стара. Сколько ей? Шестьдесят?

– Пятьдесят восемь.

– Марте Аргерих больше семидесяти и она до сих пор концертирует.

– Ну смогла, совместила… Моя бабушка тоже хотела бы, но оставила все ради мужа… второго, не моего дедушки. Он писатель, и очень рассеянный тип, все-то у него из рук валится, вечно забывает, где что лежит, за ним глаз да глаз нужен и уход постоянный. Вот она и посвятила ему себя.

– Самоотверженная любовь достойна уважения.

– Не знаю… она порой так на него смотрит, что мне страшно становится – а вдруг она его за это ненавидит в глубине души? За то, что сломал ее мечту? Не дал взлететь? Она могла бы – знаешь, как блистала в молодости? Жила на конкурсах и концертах и вечных репетициях. С лучшими оркестрами играла, с талантливейшими людьми общалась… А теперь все альбомы с фотографиями в глубине комода похоронила, даже не открывает. Я втихушку залазила – она там счастливая, то с одним народным артистом улыбается, то с другим, спина прямая, глаза готовы к борьбе. А теперь вечное пренебрежение и цинизм. И ты первая девочка, которой она предложила свои услуги.

– Звучит двояко после твоих слов.

– Эй, кто тут из нас испорченнее?! – засмеялась Мармеладова. – Вот уж тихими омутами земля полнится…, – многозначительно вынесла вердикт она. – Поэтому вокруг одни черти! Кстати, вот тот бариста – чертененок непозволительно сексуален… няям, – соблазнительно облизнула она свои большие почти кроваво-красные губы.

Я на миг растерялась, но потом успокоила себя тем, что девушка просто играет – не может по-другому. Вряд ли она станет размениваться Северским, к тому же так показательно и ничуть не смущаясь своего интереса к другому парню при свидетелях, как говорится. Да и милый рыжеволосый паренек у прилавка вряд ли мог сравниться с обжигающе – холодным парнем Мармеладовой, один взгляд которого мог свернуть твой мир в первоначальную квинтэссенцию, не тронутую большим взрывом.

– Соня, а ты с Северским давно знакома? – Мармеладова снова обратила свое внимание на меня.

– Да всю жизь! У нас еще отцы дружили, ну и нам передалось. Он в детстве не был таким пингвином, улыбался, как нормальный ребенок, шкодил, над девочками издевался… а меня всегда защищал. Правда поначалу, как увидел, решил, что я пожизненно ветрянкой заражена особо тяжелой формы и подходить боялся, но привык и стал от других детей защищать, которые надо мной смеялись, – Соня засияла теплом, – Мы и в школу одну ходили, пока его за границу не отправили учиться. Слез былоооо… Я раз сто сбегала из дома с рюкзаком, чтобы следом уехать, но меня каждый раз ловили на вокзале. Перетерпела, смерилась. По интернету общались. Мы про жизнь друг другу всю подноготную рассказывали, умудрялись ссориться даже виртуально, опытом в познании мира делились. Потом он вернулся. Другой, серьезный, равнодушный. Мальчик вырос, живые письма остались в прошлом, только холод, только хардкор. Но это с виду. На деле, он просто спрятался, потому что болит, потому что боится открыться, потому что все мы чего-то боимся. Да я, честно говоря, больше не нуждаюсь в защите, тоже выросла. Но он все равно защищает. И помогает. Мне и сестре.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})