Лунная долина - Джек Лондон

Когда она наклонилась над ним, вытирая платком кровь со щеки, на которую кто-то наступил, он открыл глаза. В них горела все та же ненависть. Он не узнал ее. Губы его зашевелились, и он едва слышно прошептал, словно припоминая что-то:

— Последние могикане, последние могикане…

Потом он застонал, и его веки снова сомкнулись. Он был еще жив. Она знала это. Его грудь бурно вздымалась, в ней по-прежнему клокотало.

Она подняла глаза. Рядом с ней стояла Мерседес, — ее глаза блестели, на морщинистых щеках пылал румянец.

— Вы поможете мне перенести его в дом? — спросила Саксон.

Мерседес кивнула и, обратившись к бывшему тут же полисмену, попросила его помочь. Тот бросил быстрый взгляд на Берта, и в его глазах сверкнула зверская злоба.

— К черту! Мы будем заботиться о своих.

— Может быть, мы одни справимся? — сказала Саксон.

— Не будьте дурочкой! — И Мерседес поманила к себе миссис Олсен. — А вы уходите-ка скорее в дом, маленькая мамаша. Вам тут нечего делать. Мы внесем его. Вон идет миссис Олсен, и я еще позову Мэгги Донэхью.

Саксон повела их в комнату за кухней, обставленную мебелью, по настоянию Билла. Когда она открыла дверь, первое, что ей бросилось в глаза, был ковер, лежавший на полу; она вспомнила, как Берт помогал им устраиваться. А когда Берта положили на кровать, она опять вспомнила, что именно с ним устанавливала в одно воскресное утро эту кровать.

Затем она почувствовала себя очень странно и увидела устремленный на нее встревоженный и вопрошающий взгляд Мерседес. Вскоре ей стало еще худее, и начались те особые нестерпимые боли, которые дано испытывать только женщинам. Почти на руках ее отнесли в спальню. Вокруг она видела многих — Мерседес, миссис Олсен, Мэгги Донэхью. Ей все хотелось спросить миссис Олсен, удалось ли той увести маленького Эмиля с улицы, но Мерседес послала ее к Берту, а Мэгги Донэхью пошла посмотреть, кто стучится в парадную дверь. С улицы доносились громкий гул голосов, крики, брань, приказания и время от времени звонки санитарных и полицейских автомобилей.

Потом Саксон увидела полное доброе лицо Марты Скелтон, затем явился и доктор Гентли.

Один раз, когда схватки на миг прекратились, Саксон услышала сквозь тонкую стенку отчаянные крики Мери, а через некоторое время ее уже более спокойный голос, повторявший все вновь и вновь:

— Я ни за что не вернусь в прачечную. Никогда! Никогда!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Билл никак не мог привыкнуть к той перемене, которая произошла с Саксон. Каждое утро перед уходом на работу и каждый вечер по возвращении домой он должен был, входя к ней в комнату, делать героические усилия, чтобы скрыть свои чувства и придать себе веселый и беспечный вид. Она лежала на постели такая маленькая-маленькая, худая и измученная, что действительно напоминала девочку. Он садился возле нее, брал ее бледную, худую, прозрачную руку, неясно гладил и удивлялся тонкости и хрупкости ее костей.

Первый вопрос Саксон, вначале очень удививший и Билла и Мери, был:

— Удалось ли спасти маленького Эмиля Олсена? И когда она рассказала им, как мальчуган один напал на двадцать пять вооруженных людей, лицо Билла засияло восхищением.

— Ах, мошенник! — сказал он. — Таким ребенком можно гордиться!

Вдруг он растерянно смолк, и его страх причинить ей боль этим замечанием тронул Саксон. Она протянула ему руку.

— Билли, — начала она и, подождав, пока Мери вышла из комнаты, продолжала: — Я тебя до сих пор не спрашивала… Теперь ведь уж все равно… Я ждала, что ты сам скажешь… Это был…

Он покачал головой:

— Нет, девочка. Чудесная девочка… Только… роды были преждевременные.

Она пожала его руку, как будто он теперь больше нуждался в утешении и поддержке, чем она.

— Я тебе никогда не говорила. Билли… ты ведь так хотел мальчика; но я все равно решила, если будет девочка, назвать ее Дэзи. Помнишь, так звали мою мать…

Он сочувственно кивнул головой.

— Знаешь, Саксон, я ведь до чертиков хотел мальчика… А теперь… мне все равно. Я так же любил бы и девочку… И я надеюсь, что следующую мы назовем… Ты ничего не будешь иметь против, если…

— Что?

— Если мы и ее назовем Дэзи?

— О Билли! Я бы тоже хотела…

Его лицо вдруг омрачилось, и он продолжал:

— Только следующего не будет. Я раньше понятия не имел, каково это иметь детей. Ты больше не должна подвергаться такому риску.

— И это говорит большой, сильный, бесстрашный мужчина! — пошутила она со слабой улыбкой. — Ничего ты в этих делах не понимаешь, да и где тебе! Я здоровая, нормальная женщина. И все бы обошлось отлично, если бы не… не это побоище. Где похоронили Берта?

— Ты знала, что он умер?

— Да, с тех самых пор. А где Мерседес? Она не заходит вот уже два дня.

— Старик Барри заболел. Она ухаживает за ним.

Он не сказал ей, что старик лежит при смерти там, в нескольких шагах от нее, за тонкими стенами этого дома.

Губы Саксон дрогнули, и она тихонько заплакала, сжимая обеими руками руку Билла.

— Я… я не могу… — всхлипывала она. — Это сейчас пройдет… Наша девочка. Билли! Подумай! Я никогда ее не увижу!..

Однажды вечером, когда Саксон еще лежала в постели, Мери вдруг с горечью заявила: она-де благодарит судьбу за то, что хоть избежала тех страданий, которые выпали на долю Саксон.

— Ах, что вы говорите! — воскликнул Билл. — Вы же выйдете еще раз замуж, пари держу на что хотите.

— Ни за что! — возразила Мери. — Да и незачем. На свете и так слишком много народу, на каждое место по двое, по трое безработных. А потом — рожать это так ужасно.

Саксон с выражением какой-то страдальческой мудрости, словно засиявшей на ее лице, возразила:

— Хотя я многое пережила, я отказываюсь тебя понимать. Несмотря на все страдания, которые я испытала и еще продолжаю испытывать, несмотря на горе и боль, я утверждаю, что иметь детей — это самая прекрасная, самая чудесная вещь на свете.

Когда силы к ней вернулись и доктор Гентли заверил Билла, что она теперь как новенький доллар, Саксон сама заговорила о трагедии рабочих, разыгравшейся перед ее окном. Билл рассказал ей, что тогда же немедленно были вызваны войска, которые и заняли пустырь возле железнодорожных мастерских, в конце Пайн-стрит. Что же касается забастовщиков, то пятнадцать из них сидят в тюрьме. Полиция обшарила по соседству каждый дом и таким образом нашла их. Почти все оказались ранеными.

— Им плохо придется, — закончил Билл.

Газеты требовали крови за кровь, и во всех церквах Окленда священники произносили свирепые проповеди, клеймя забастовщиков. Все места в железнодорожных мастерских были заняты другими, и было объявлено, что участники стачки никогда не будут приняты ни в эти, ни в какие-либо иные железнодорожные мастерские в США, их имена занесли на черную доску. Постепенно они разъехались: некоторые отправились на Панамский перешеек, четверо собирались в Эквадор, чтобы поступить в мастерские при железной дороге, идущей через Анды в Кито.

Тщательно скрывая свою тревогу, Саксон старалась узнать, как смотрит Билл на все случившееся.

— Вот и видно, к чему приводят насильственные меры, которых требовал Берт, — начала она.

Билл медленно и задумчиво покачал головой.

— Честера Джонсона безусловно повесят, — заметил он, уклоняясь от прямого ответа. — Ты ведь знаешь его. Помнишь, ты говорила, что не раз с ним танцевала. Его нашли лежащим на трупе штрейкбрехера, которого он убил, и взяли на месте преступления. Этот старый толстяк Трясучье Пузо, по-видимому, останется жив, хотя в нем и сидят три пули, и он теперь все припомнит Честеру. Именно его показания и позволят им повесить Честера. Вся эта история была в газетах. Трясучье Пузо сам и подстрелил его, когда висел на нашем заборе.

Саксон содрогнулась: Трясучье Пузо — это, наверно, и есть тот лысый толстяк.

— Да, — сказала она. — Я видела. Толстяк очень долго провисел под нашим окном, наверно несколько часов.

— Все продолжалось не больше пяти минут.

— А мне казалось, что прошли годы.

— Наверно, так казалось и Пузу, когда он висел на заборе, — мрачно усмехнулся Билл. — Но он живучий, черт… Уж сколько в него стреляли и били его, а все ничего. Говорят, теперь он на всю жизнь останется калекой, придется ходить на костылях… или ездить в колясочке. По крайней мере уже не сможет делать рабочим всякие пакости. У железнодорожной компании он был одним из их главных бандитов; как где потасовка, он тут как тут. Ему было на всех наплевать… Эта история ему очень полезна.

— А где он живет? — спросила Саксон.

— На Аделайн-стрит, недалеко от Десятой, в богатом квартале и в отличном двухэтажном доме. Он платит за него, наверное, не меньше тридцати долларов в месяц. Я думаю, что он здорово получал с правления железной дороги.

— Он, наверно, женат?

— Да. Жены его я никогда не видал, но знал сына Джека, инженера. Хороший был боксер, хотя никогда не выступал. А другой его сын преподает в школе. Этого зовут Паулем. Мы примерно сверстники. Он отлично играл в бейсбол. Мы встречались еще мальчишками. На школьных состязаниях он три раза мне забил гол.