Девять девяностых - Анна Матвеева

У театра тогда стояли скамейки, но их нужно было успеть занять. Бывает, идешь к пустой скамейке быстрым шагом, как вдруг тебя невежливо обгоняют и плюхаются.

Они договорились здесь встретиться с Оленью. Может, еще успеют ко второй паре? Олень, верный друг, сидит на скамейке и так воинственно поглядывает по сторонам, что сразу ясно — никого не пустит даже на краешек. С одной стороны — сумка, с другой — пакет, да и сама Олень — девушка корпулентная. Сильно поправилась в последнее время, но Ада ей об этом, конечно, не скажет. Только если Олень сама спросит.

— Адка! Ну что, едешь во Францию?

В те годы было не принято уточнять — «в Париж», «в Лондон», «в Милан». Называли всю страну — уважительно. Как будто по имени-отчеству.

Вот и еще одно хорошее качество Олени — она не завидовала Аде. То есть, конечно, завидовала, но лишь по пустякам, самым преглупым, навроде умения свистеть. Это Аду папа научил, еще в детстве, у них был такой семейный свист, которым они друг друга подзывали в толпе. Как птички! — завидовала Олень.

А ведь она тоже могла поехать за границу, попросить у Алеши помощи. Но тогда, на Дружининской, было совершенно ясно, что это предложение только на одну персону.

— Поеду, если деньги найду, — сказала Ада.

Олень задумалась. Когда она о чем-то размышляла, ей нужно было касаться Ады — она и так-то без конца ее оглаживала, снимала ниточки с пальто… Спасибо, хоть пуговицы не крутила.

Наконец решилась:

— Я могу тебя познакомить с одним человеком, но он, кажется, из этих.

Ада расстроилась. Нет ничего хуже, когда подруга укрывает от тебя какого-то человека, да еще из этих. Она так расстроилась, что даже отвернулась к оперному театру и начала подсчитывать колонны рядом с фигурами и вазоны, похожие на погребальные урны, какими Ада их себе представляла.

— Да я с ним только вчера познакомилась! Не успела рассказать.

По семь колонн — с каждой стороны, вазонов больше, но если только вчера познакомилась, тогда ладно.

Олень закинула ногу на ногу, и старичок, который шел мимо, резко встал на месте, будто услышал команду. Бедра Олени — в ямочках, нежные.

— Что-то часто ко мне в последнее время старики пристают, — расстроилась Олень.

— Проходите, не задерживайтесь! — крикнула Ада.

Старичок исчез, но настроение у Олени было испорчено. Она еще долго капризничала, прежде чем рассказать наконец свою историю.

О, эти вчерашние истории! Всегда становятся лучше с каждым часом.

Началось с того, что Олень была вынуждена пойти вчера на концерт с Эль-Машей.

Ада нахмурилась. Кромешная Ада!

Олень тем временем поменяла ноги с липким звуком, и очередной старец лет пятидесяти, если не больше, застыл, как турист перед «Джокондой». Почти минуту простоял.

— С Эль-Машей! — кипятилась Ада. — Как можно, так упасть?

— У нее были проходки на концерт, а у тебя — мамин день рожденья. Ну ладно тебе, Адка, не такая она и плохая. О тебе говорит только в превосходных степенях.

— Правда?

— А когда я тебе врала? — Олень припустила скороговоркой: — Концерт был так себе, мы ушли еще до «Чайфов». Эль-Маша уехала домой, а я хотела дойти пешком из «Молодежки». Где-то рядом с кладбищем вдруг останавливается машина. Иномарка. Цвет — «снежная королева».

Уму непостижимо, как удерживались у Олени в голове все эти цвета машин, тем более в темноте.

— Открывается дверь, — продолжался рассказ, — а там сидит такая ряха! Голова размером с телевизор, и зубы сверкают, Адка, я так испугалась! А он мне говорит: «Не бойтесь, девушка, я вашу красоту довезу куда нужно». А я такая: «Спасибо, я живу вон там» — и показала на те дома, на Репина. Он такой: «В бараке, что ли?» А они едут медленно, вровень с моим шагом, водитель молчит, как немой. Этот такой: «Я давно заметил, что самые красивые девушки живут в самых страшных домах». Я ему говорю: «У вас страсть к обобщениям». А он такой: «У меня, может, к вам страсть. Вы мне обязательно позвоните завтра. Меня зовут Евгений, для вас просто Женечка». И дал визитку — вот, смотри.

Визитка черная, и золотые буквы с тиснением — Евгений Петрович Муромский. После такой истории им было даже не до Парижа — Ада, как верный друг, убрала свою мечту на время с глаз долой. Олень хотела позвонить Женечке, но не решалась. Ада собрала силы для моральной поддержки и нашла в кармане две копейки одной монетой.

— А ты уверена, что нужно ему звонить?

— Откуда я знаю, — рассердилась Олень. — Но, мне кажется, я буду жалеть, если этого не сделаю.

И они позвонили — из автомата у Центрального гастронома. Олень хихикала и краснела, Ада «работала» с возмущенной очередью желавших позвонить. Ну о чем бы стали говорить по телефону эти люди из очереди? Ясно, что о всякой ерунде. То ли дело Олень: с красным лицом усердно ковала свою судьбу, чтобы ни о чем не жалеть впоследствии. Она вывалилась из будки мокрая и дымящаяся, как из парной. Очередь роптала умеренно — у всех была когда-то юность, и некоторые даже об этом помнили.

Оказалось, Женечка зовет их в гости, прямо сейчас! Придется прогулять и третью пару… У Женечки был офис в центре, недалеко от ресторана «Океан». Олень припудрилась, а потом долго махала руками, чтобы высохли темные пятна под мышками — но они и не думали.

— Ты просто руки не поднимай, — посоветовала Ада.

Встретил охранник, вел узкими коридорами — они петляли, как переулки. И все заставлены коробками, ящиками, тюками. Из одного тюка просыпалось белое — Ада решила, сахар. Шли на свет, как в туннеле — в далекую комнату, где уже поднимался из кресла, подобрав брюхо, ражий детина в пиджаке. Сам красный, волосы — желтые, и зубы торчат, как лопасти мельницы. Ада почувствовала страх в животе — сейчас он начнет расходиться оттуда по всему телу, как яд. На Олень вообще было страшно смотреть — тряслась, как мамин холодец, когда несешь его в формочках на балкон.

— Девчонки! — ликовал Женечка. — Не, я честно, очень рад. Сейчас по коньяку и «Баунти», да?

Целая гора синих «Баунти» лежала в эмалированном тазу, почему-то это особенно поразило Аду и запомнилось чуть ли не на всю жизнь. Женечка в самом деле был нешуточно богат.

«Интересно, он был в Париже?» — подумала Ада. И шепнула Олени на ухо: «Не бойся!»

Коньяк, как всегда, пах потом и клопами, Ада и Олень глотали его, как лекарство. С симпатией вспоминали Алешу с улицы Дружининской — было бы неплохо еще раз посмотреть его работы. Можно даже всю папку, от первого до последнего рисунка.

А Женечка тем временем рассказывал, каким одиноким чувствует себя рядовой солдат бизнеса в наше непростое время. Говорил, кстати, неплохо, хотя и вправду питал слабость к фигуре обобщения.

— Когда-нибудь о нашем времени будут писать книги! — пророчествовал Женечка.

— Вот я, например, пишу статьи, — вмешалась Олень.

— Считай, уже у меня работаешь. А ты, черненькая? Тоже пишешь?

— И пишу, и читаю.

Женечка захохотал, как выпь, о хохоте которой, впрочем, у Ады было чисто умозрительное представление. Возможно, это сравнение было навеяно словом «выпить» — Женечка им изрядно злоупотреблял и тем вечером, и по жизни. Когда он хохотал, то становился совсем уж неприлично багровым, изо рта летели веселые слюнные брызги, напоминавшие фонтан «Каменный цветок» в погожий летний денек.

— Значит, тоже будешь работать. Денег дам. И шоколадок — сколько съедите за день, все ваши.

Олень так резко повернулась, что хлестнула Аду волосами по лицу — как лошадь хвостом.

— А вы бывали в Париже? — осмелела Ада.

— Неоднократно, — ответил Женечка. И налил всем еще по рюмке.

Женщины и деньги

Есть города-мужчины — Киев, Лондон, Мадрид.

А есть женщины — Варшава, Рига, Вена.

Париж, разумеется, мужчина.

Как можно было назвать его женщиной? Это Ада хотела бы спросить у Андре Бретона, творчеством которого была не сильно, но всё же увлечена на первом курсе. Треугольная площадь Дофина — не оправдание и не объяснение, ведь женщина — не только треугольник.

Олень заумных разговоров не жаловала. Ей в последние дни приходилось туго: с утра — учеба, потом — работа на Женечку, да и статьи никто не отменял. Контора Женечки торговала мукой, сахаром и стиральным порошком — всё белое и сыпучее, но законное. Вечером Олень сменяла Ада, журналистка садилась за соседний стол строчить свои заметки. И расшифровывать тексты.

— Кто у вас тут так орет? — ворчал Женечка.

Олень выключала диктофон, извинялась, но как только Женечка скрывался из виду, снова жала кнопку play.

Женечка оказался безобидным, если не смотреть на него — просто душка. Ада и Олень сидели на телефоне, отправляли факсы, общались с покупателями. Женечка пробовал приставать вначале к Олени, потом к Аде — но делал он это довольно вяло, как будто сам себя проверял на пригодность, не более того. К тому же у него была жена — она всегда ходила в мохеровых штанах сиреневого цвета и в такой же точно мохнатой куртке с капюшоном. Брови у нее были как у матрешки — нарисованные дуги.