Алые погоны - Борис Изюмский

Конечно, у каждого офицера было много и других навыков и способностей, но эти оказались именно той «липучкой», на которую особенно охотно летели ребята в часы отдыха.

…— Мы часто сводим свою роль, — не спеша раскурил папиросу Боканов, — к фиксации дурных поступков, в лучшем случае боремся с ними, а ведь надо прививать, именно прививать, лучшие качества и предупреждать нежелательное. Вы согласитесь со мной, Виктор Николаевич, — обратился он к Веденкину, — что нет такого ребенка, у которого совсем отсутствовали бы положительные черты характера, благородные потенциальные силы? У одного их больше, у другого меньше, но они есть у каждого. И моя задача, как воспитателя, в том и состоит, чтобы выявить в ребенке главное, существо его натуры и, опираясь на это главное, развивать остальные качества или придать новые. Плохих детей нет! Я в этом твердо убежден! Есть дети, исковерканные воспитанием или средой, и только в очень редких случаях эта испорченность непоправима. Обнаружить доброе начало, самого ребенка убедить — «ты хороший, я в тебе не ошибусь» — это не всегда легко, но это — ключ воспитания. У одного главное — мальчишеская гордость, у другого — нежные сыновьи чувства, у третьего — бесстрашие в виде этакой бесшабашности, ухарства. Вот подумать… раз в полгода все мы — воспитатели и преподаватели — пишем характеристики на них. Скажем, о Владимире Ковалеве написали характеристики десять обучающих его преподавателей. В их оценке, конечно, много общего, но в каждой характеристике есть хоть одна черточка, замеченная только данным учителем. Почему? Да потому, что Ковалев, как личность, предстал какой-то одной стороной Семену Герасимовичу — и совершенно иной вам, Виктор Николаевич. И Семен Герасимович говорит — грубиян, а вы говорите — славный юноша. И вы оба правы — да, славный юноша, но порой превращается в грубияна. В лицее Гоголю за поведение единицу поставили «за неопрятность, шутовство и неповиновение», но могу ли я быть уверенным, что мой Снопков, которому следует дать такую же аттестацию, не таит в себе замечательных, не раскрытых нами качеств?

— А все же, что главное в натуре Ковалева? — спросил Беседа.

— Желание стать образцовым офицером! — уверенно ответил Боканов. — И он считает, что добьется этого, если будет походить на отца.

— Их лучше всего изучать во время игры, — сказал Виктор Николаевич. — Здесь натуры особенно раскрываются. Они забывают о наблюдающих глазах, становятся самими собой. Между прочим, ваш Артем, — повернулся Веденкин к Алексею Николаевичу, — в играх щепетильно-честен, он не утаит очко, не передернет, но любит верховодить, орать, разоряться. А Павлик Авилкин вечно хитрит — обмануть старается… Но у Рыжика есть еще и такое качество — он самолюбив! — «Что я хуже всех в классе?» И желая доказать, что не хуже, готов даже на самопожертвование.

— Это верно, — согласился Беседа.

— У меня с ним тайный уговор, — улыбнулся Веденкин, — если он заерзает на парте, я молча перекладываю тетрадку для записи дисциплинарных взысканий с правой половины стола влево. Опять заерзал — кладу тетрадь около классного журнала, и это последнее предупреждение, за которым должна следовать неприятная запись. Но до этого еще не доходило. Главное же, все происходит молча, в чем дело, знаем лишь мы вдвоем, и я не расходую лишнего времени, не отрываюсь от изложения урока.

— Да, кстати, чтобы не забыть, — обратился Беседа к майору, — ведь Кошелев-то мне так и не доложил о своем проступке.

— Что за проступок? — удивилась Татьяна Михайловна, у которой от посещения Илюши осталось самое приятное воспоминание.

— Виктор Николаевич вам лучше расскажет…

— Ничего особенного, но дело принципиальное, — нахмурился Веденкин. — На уроке у меня Кошелев пытался читать постороннюю книгу, — к слову говоря, это на него не похоже. Я приказал: «После урока доложите своему офицеру-воспитателю, что получили от меня замечание»… «Слушаюсь доложить»… Проходит два дня. «Воспитанник Кошелев, вы мое приказание выполнили?» «Никак нет»… «Почему?» «Забыл!», — а сам боится глаза поднять. Видно, решил, что я не вспомню о своем требовании. «Доложите сегодня же и, кроме того, о невыполнении моего приказания». «Слушаюсь»… Проходит еще два дня. «Воспитанник Кошелев, вы доложили?» Молчит. «Я спрашиваю, вы мое приказание выполнили?» «Нет» «Почему?» Молчит и начинает слезы ронять. И на этот раз доложить, видно, духу не хватило. Теперь придется строго наказать. Я думаю попросить Тутукина, чтобы сократил ему срок летнего отпуска дней на пять.

— Ну, зачем же быть таким вредным? — неодобрительно посмотрела на мужа Татьяна Михайловна. — Ведь ты, насколько я помню, говорил мне даже, что Илюша — твой любимый воспитанник.

— Вот в том-то и дело! — возбужденно воскликнул Веденкин. — Кто скажет, что я не вправе иметь любимых? А раз любишь — ничего не прощай, требуй больше, чем с кого бы то ни было!

— Тяжеловатая любовь, — засмеялась Татьяна Михайловна, но в ее смехе слышалось согласие.

ГЛАВА XXV

Честь училища

И все же успеваемость и отделении Беседы продолжала оставаться низкой. Лишь недели на две хватило у ребят нового подъема после вторичного посещения генерала; почти исчезли двойки, Самсонов получил первую тройку по русскому языку. Но прошел порыв, и снова посыпались плохие оценки. Не помогли ни наказания ленивых, ни увещания беспечных. Обиднее всего капитану было то, что могли бы успевать все. Но двойки возникали сразу вслед за пятерками, исчезали сегодня, чтобы завтра с необыкновенной легкостью появиться вновь: у Авилкина — по лености, у Самсонова — из-за беззаботности, у Каменюки — по настроению. Выработался какой-то особый «стиль»: припасали силы к финишу четверти, чтобы как-нибудь придти на тощих тройках. По-своему решали, что победителей судить не должны. Даже Максим Гурыба увлекся созданием летательного аппарата, в котором двигателем должен быть черный жук, и стал заниматься гораздо хуже.

В поисках способа, каким можно было бы заставить отделение учиться в полную силу, Алексей Николаевич обратился за помощью к Боканову. Вместе разработали они план наступления. Главный удар должен был нанести комсомол первой роты. Беседа привел к себе в класс Ковалева.

— Вы утверждаете, — обратился капитан к своим ребятам, — что всем успевать невозможно? Вот спросите у воспитанника первой роты, почему в их отделении нет отстающих?

Беседа холодно посмотрел на класс и вышел, плотно закрыв дверь, словно подчеркивая этим нежелание вмешиваться в их личные дела.

Ковалев начал сразу с главного, без всяких подходов к вступлений:

— У нас все успевают потому, что много работают, честно относятся к своим обязанностям…

— У вас ум развитый! — ввернул Авилкин, знающе поматывая головой.

— А вы что — недоразвитые? Умственно отсталые? — язвительно спросил Ковалев. — Вы что, хотите, чтобы первая рота вас как лодырей к себе даже близко не подпускала? Вы думаете, можно училище позорить — и вам сойдет? Так мы не позволим! Мне ребята поручили сказать — если за эту неделю не выправите успеваемость, вход в нашу роту для вас закрыт. И на все училище прославим — в четвертом отделении пятой роты люди без чести и совести! Дармоеды просто! Напишем о вас в Ставропольское училище и в «Пионерскую правду». На весь Союз опозорим!

Почему Володя выбрал для оповещения именно Ставропольское училище, он и сам бы не смог объяснить, но слова его произвели нужное впечатление.

Ребята сидели нахохлившись. Они никак не ждали такого оборота разговора. Если бы эти же слова произносил воспитатель, это было бы неприятно, но естественно. Офицер просто отчитывает, нагоняй дает и будет еще не раз отчитывать и давать нагоняй — такая уж его обязанность. Но слышать это от Ковалева — совсем другое.

— От имени отделения заявляю, — оскорбленно поднялся Илюша Кошелев, — что честь у нас есть…

— Посмотрим! — недоверчиво бросил Володя, и на этом разговор закончил. Но в классе, после его ухода, еще долго было шумно.

— Купить хотят! — предостерегающе крикнул Авилкин, но его голос потонул в возбужденных возгласах.

— Мы что ж, хуже всех? — вскочил на парту Максим.

— Если захотим — докажем, — поддернул его Дадико, становясь на парту рядом.

— Тише! — вышел к столу Каменюка. — Кто как, а я, вот провалиться мне на этом месте, меньше четверки теперь получать не буду.

— По русскому не получишь! — пискнул Самсонов.

— Не получу? — грозно спросил Артем, надвигаясь на Сеньку плечом.

— Получишь, — быстро согласился Сенька.

— Ребята, — старался перекричать всех Кошелев, — ребята!

Шум немного смолк.

— Я от имени отделения слово дал, — так, значит, все решили! Возьмемся?

Голосовать, подняв руку, еще не умели, поэтому просто закричали разом, как кричали далекие предки на вече: