Разорванный круг - Том Эгеланн

Трамвай из Фрогнер-парка несется мимо с таким шумом, будто везет металлолом, что, впрочем, не очень далеко от истины. Надо мной на гранитном козырьке буйствуют сладострастный сатир и нимфа. Этот сюжет напоминает мне нас с Дианой.

События вчерашнего дня похожи на фильм, который запомнился как-то не очень ясно. Словно в тумане. Я пытаюсь вспомнить безумное бегство: сначала Хитроу, потом полет на самолете, нескончаемая гонка на Болле от Гардемуена до бабушкиной дачи у фьорда. Но изображение получается нечетким.

Мы приехали на дачу под вечер. Море было спокойным. В моей комнатке в мансарде, среди книжек о братьях-сыщиках Харди, журналов и потрепанных номеров «Ридерз дайджест», в запахе нагретой солнцем пыли мы занимались любовью по-летнему жарко и энергично. Позже она нашла свои шелковые ленты и захотела, чтобы я привязал ее и повторил еще и еще раз. Пожестче. Так продолжалось некоторое время. Потом я развязал Диану и оставил шелковые ленты на стойках кровати.

Посреди ночи я проснулся оттого, что она плакала. Я спросил, что случилось. Но она сказала, что все в порядке. В теплой ночной темноте я лежал и слушал, как она дышит.

Пожилая женщина с трудом передвигается по тротуару. Внимательно посмотрев на меня, она останавливается и опускает сумку на землю.

— И что? — бросает она мне прямо в лицо. Громко и вызывающе. Как будто ей принадлежит этот дом. И тротуар. И весь центр Осло. И как будто она изобрела слуховой аппарат.

— Я ищу Грету Лид-Вэйен! — кричу я. Столь же громко. Подобным образом неразумные люди общаются со стариками и умственно отсталыми.

— Госпожу Вэйен? — спрашивает она. Как будто Грета когда-нибудь была чьей-то женой. Голос добреет. — Ее нет дома. Ее увезли.

— Кто ее увез?

Вопрос звучит слишком поспешно, чересчур возмущенно. Она с испугом смотрит на меня:

— А вы, собственно, кто?

— Друг!

— «Скорая помощь», — отвечает она.

Грета сидит на постели. Перед ней раскрытые страницы газеты «Афтенпостен».

— Малыш Бьорн!

Голос слабый. На лице обвисла кожа, словно ее слишком много. Руки дрожат, и газета шелестит, напоминает о сухих листьях под ветром ранним утром в ноябре.

— Я пытался позвонить тебе из Лондона. Много раз, — говорю я.

— Меня не было дома.

— Я не знал, что тебя положили в больницу.

— На несколько дней. Я живучая. Не хотела тебя беспокоить.

— Вот еще!

— Я знаю, знаю. Но не хотела тебе мешать.

— Как ты себя чувствуешь?

— Это не так важно. Как дела? В Лондоне?

— Жуткая неразбериха.

— Что ты выяснил?

— Что сейчас я знаю меньше, чем когда уезжал.

Она тихо смеется:

— Вот так всегда в науке.

Я сажусь на край кровати и беру ее за руку:

— Ты мне должна кое-что рассказать.

— Спрашивай, мальчик мой.

— Кто такой Майкл Мак-Маллин?

— Майкл Мак-Маллин… — тихо повторяет она.

— И Чарльз де Витт?

Веки ее медленно закрываются. Перед ее мысленным взором проплывают картины прошлого.

— Майкл… — Она делает паузу. — Это близкий добрый друг! Он был моим начальником, когда я, как приглашенный профессор, читала лекции в Оксфорде. Да. — В ее голосе появляются лукавые нотки. — Больше чем начальник. Гораздо больше. Умный, добрый человек. Если бы жизнь сложилась иначе, то, возможно, мы… — Она открывает глаза и с улыбкой прогоняет неуместную мысль. — Мы долго после этого поддерживали отношения.

— А де Витт?

— Чарльз де Витт. Друг и коллега твоего отца. Он написал книгу вместе с ним и Ллилевортом. Добрый милый англичанин, большой оригинал, был женат на бой-бабе. Он умер. В Судане. От гангрены.

— И все это ты знала? — спрашиваю я.

— Конечно. Это же мои друзья.

— Но ты мне ничего о них не рассказала.

Она с удивлением смотрит на меня:

— Как это? А ты меня спрашивал? И почему это важно?

Я слегка сжимаю ее руку:

— У меня есть еще один вопрос. — Я медлю, потому что догадываюсь, как он будет воспринят. — Его могли убить?

Грета реагирует совершенно естественно: она удивляется.

— Кто кого мог убить?

— Кто-нибудь мог убить де Витта?

— Да что такое ты говоришь? — Она испытующе смотрит на меня. — Кто мог пойти на такое ужасное преступление?

— Мак-Маллин?

— Майкл?

— Потому, что де Витт знал слишком много? Или потому, что он догадался о чем-то, о чем не следовало?

Она коротко смеется:

— Нет уж! Это слишком.

— А кто-то другой? Кто-нибудь из СИС? Ллилеворт? Не знаю. Кто-то…

Она тихо смеется:

— Ты начитался глупых книг, Малыш Бьорн.

— Что-то случилось. В семьдесят третьем году. В Оксфорде.

Она замирает. Ей явно не хочется ворошить прошлое.

— Грета, что там произошло? Что именно они обнаружили? Что-то имеющее отношение к ларцу? Что это было?

Она делает глубокий вздох:

— Если бы я хоть что-нибудь знала… Их во что-то втянули, Малыш Бьорн. Но я не уверена, что они сами это понимали.

— Кто «они»?

— Твой отец. Де Витт. И Ллилеворт.

— Двое из них умерли.

— Меня тоже могли вовлечь.

— Но?

Она отворачивается к окну. И, не глядя на меня, произносит:

— Беременность.

Тишина обжигает.

— Незапланированная, — добавляет она. — Так бывает.

— Я… — Мне никак не подобрать подходящих слов.

— Это было так давно.

— А что потом?

— Я уехала на последних месяцах беременности. Родила ребенка. В Бирмингеме. Никому ничего не известно об этом, Малыш Бьорн. Никому.

Я молчу.

— Я не могла оставить его себе, — продолжает она.

— Понимаю.

— Понимаешь? Не думаю. Но все было именно так.

— Ты когда-нибудь общалась с…

— Никогда!

— Но как же…

Она поднимает руку. Лицо обращено в другую сторону.

— Я не желаю об этом говорить!

— Это не столь важно. Я хочу сказать… Для меня… И сейчас.

— Ларец еще у тебя?

— В надежном месте.

— Надежном… — бормочет она, проверяя слово на вкус.

— Грета, что в этом ларце?

— Понятия не имею.

Мне кажется, что она сожалеет об этом.

— Но что-то ты ведь знаешь? — спрашиваю я. — Это Евангелие Q? Или что-то совсем другое?

Она садится на постели почти прямо. Кажется, будто она хочет стряхнуть с себя болезнь, слабость, немощность. От напряжения она тяжело дышит. В глазах, устремленных на меня, невероятное упорство.

— Тебе известно, что некоторые ученые думают, будто старейшие французские и британские аристократические роды происходят от дохристианских племен, которые были изгнаны с Ближнего Востока? — спрашивает она.

— Знать не знал…

— А что некоторые королевские семьи — происходят напрямую от наших библейских предков?

— Возможно, я слышал о таких гипотезах, — размышляю я. Меня сейчас больше интересует вопрос, насколько сильные лекарства дают ей врачи.

— Но откуда мне это знать… — обращается она сама к себе, как будто мое недоверие заразило ее. — Должно же быть право домысливать, не так ли? Использовать дедукцию? Рассуждать?

За закрытой дверью я слышу, как маленький ребенок радостно кричит: «Дедушка!»

— Есть некая… группа, — начинает она.

В коридоре кто-то смеется. Я представляю себе, как дедушка поднимает в воздух внука.

— Я о ней мало знаю, — объясняет Грета. Она попеременно разговаривает то со мной, то сама с собой. Как будто пытается убедить себя, а не меня. — Но она существует.

— Группа? — помогаю я ей.

— Ее члены происходят из древних французских аристократических родов. Некое объединение.

— Но чем она занимается?

— Можно назвать ее масонской ложей, если хочешь. Закрытой сектой. Тайной. Мало кто слышал о ней.

— Но в таком случае, откуда ты это знаешь? — Я начинаю смеяться. — Я хочу сказать, как ты можешь о ней рассказывать, если ее существование — большой секрет?

Она бросает на меня быстрый взгляд, сердитый, горячий. Словно я мог бы и сам догадаться, а не спрашивать. Но взгляд тут же добреет. Она объясняет:

— Может быть, я знакома с кем-то… — Она тут же обрывает себя. — К тому же даже посвященным неизвестны другие члены ордена. Каждый член ордена знает в лучшем случае двух-трех других. Каждому известен только его начальник. Структура ордена — очень сложна и хранится в секрете.

— Куда ты клонишь?

— Может быть, эти люди и охотятся за ларцом, Малыш Бьорн.

— Тайный орден?

В вопросе звучит оттенок недоверия. Или высокомерия, если быть более точным. И она на него не отвечает. Я спрашиваю:

— Ну уж они-то, во всяком случае, представляют, что внутри ларца?

Грета смотрит прямо перед собой:

— Они всегда что-то искали. Всегда. И я думаю, что искали ларец. И теперь все становится на свои места. Все части головоломки. — Ее глаза обращены в мою сторону. Но они бегают. Я не уверен, что она меня видит.