Решающий поединок - Александр Владимирович Иваницкий

троллейбусом. Теперь, когда экзаменационная сессия позади, можно вспомнить круговерть последних недель: подчищение «хвостов», досрочные сдачи зачетов, экзаменов. А «допрашивать» меня начали с пристрастием. Профессор, наблюдая, как я «плаваю», назидательно повторил несколько раз:

— Не чемпионов мы здесь готовим, а педагогов! Запомните молодой человек!.. Педагогов!

И все моя торопливость: спешил сдать сессию, иначе прощай сборы, а значит, и поездка в Англию на очередной чемпионат мира, который будет в Манчестере. Вот и сейчас мои друзья уже с неделю тренируются, а я лишь на пути к ним.

Троллейбус преодолел перевал. Расступаются, падают вниз осыпями горы. У их подножия, на узкой прибрежной полосе, мешанина белых с красными черепичными скатами крыш, дуга прибоя, голубая даль моря.

Мой приезд, как и появление всякого нового человека, не остался незамеченным: приветствия, шутки, иронические вопросы, веселый гомон, искренние улыбки на загоревших до черноты лицах. Чья-то рука опускается на плечо. Поворачиваюсь — Леонид Колесник, старый дружище.

— Вот так здорово! И тебя включили в состав сборной? — У Колесника с борьбой что-то не получалось. Четыре раза на первенстве страны становился бронзовым призером, а выше не поднимался.

— Решил попроситься в сборную. Месяц с вами погуляю, глядишь, ума-разума наберусь, — объясняет он свое неожиданное появление в команде. — Приехал час назад, узнал, что тебя нет, загрустил.

Я сам несказанно рад товарищу.

— Пойдем, покажу Алушту. Ты впервые здесь? — спрашиваю его. — Тогда давай не мешкая. Сегодня только и побарствовать дадут. В остальные дни запрут нас замком режима — носа не высунешь.

Идем на набережную. Показываю Лене местную знаменитость — пальму. Любители сфотографироваться до блеска отполировали ствол своими спинами. Возле пальмы, на склоне, набираем улиток.

— Непонятно, зачем они нам? — спрашивает мой спутник.

— Набивай карманы, сейчас сам увидишь.

Спускаемся к фонтану. Неказистое сооружение с довольно аляповатой лепкой — претенциозная потуга на барокко.

— Прямо-таки петергофский каскад, — говорит Леонид, иронически улыбаясь.

Легонько постукиваю камешком по бортику. Из тенистой мути бассейна показываются карпы.

— Живы! — Рыбины как должное принимают принесенные нами угощения.

— Совсем ручные! — восхищается Леонид.

Улочкой, выложенной булыжником, поднимаемся к генуэзской башне. Приятно вновь ощутить ладонями столетние валуны, поросшие лишайниками, покрытые колючками ежевики.

— Крепость совсем седая, — замечает Леша.

— Здесь погреться на солнышке здорово, — отвечаю ему я. — Тишина. Давай закроем глаза, посидим… Слышишь, скрипят весла… Якорь плюхнулся в воду.

— Это пристают галеры, — подхватывает игру Колесник. Ты тащишь по сходням тюк шерсти, а надсмотрщик — не то грек, не то сармат — собирается стегануть тебя сыромятным кнутом. — Втягиваю воздух ноздрями. Дым. Открываю глаза. Ленька до этого сидел, прислонясь к стене, и пожевывал горьковато-соленую веточку кустарника. Сейчас у него между пальцами была зажата зажженная сигарета.

— И давно ты куришь?

— Перед Токио начал. Понял, что не попаду на Олимпиаду, расстроился. Брошу эту заразу. Здесь брошу. Хотя говорил кто-то, может, Марк Твен — не помню точно, что нет ничего легче, чем бросить курить. Другие раз по десять бросают… Так что увидим…

Утром нас будит оглушительный удар гонга. Спросонья не сразу соображаю, что бы это могло означать, но тут в коридоре раздается команда:

— Подъем!

— О-о-о!!!

— Чьи это шуточки? — ворчит Леонид. Он шарит ногами по полу, не открывая слипшихся глаз, ищет тапочки. Он так будет возиться минут пять, знаю его привычку всеми способами продлить сон.

— Давай быстрее, — тороплю его. — На зарядку опоздаем.

Зарядка до пота. Бегом взбираемся по тропинке на холмы. Дальше по их горбатым с провалом спинам бежать довольно легко. Обратно спускаемся на стадион. Перекладина, канат, имитация приемов.

После завтрака два часа теории. К полудню, когда горбатые улочки городка пустеют и многолюдно лишь на пляже да у тележек с газировкой, у нас начинается тренировка.

Не дожидаясь тренера, выходим на ковер. Я беру себе в партнеры Колесника. Стараюсь не спускать с него глаз. Когда-то на тренировках он помогал мне, сейчас настал мой черед. Только платить долг надо умеючи, поделикатнее бы получилось.

Леонид пластичен, мягок и вкрадчив в движениях — гепард. Вроде все у него есть. Непринужденно ведет себя в самых сложных ситуациях, падает — так на обе руки и ноги: устойчивость фантастическая.

Разминку прерывает появление тренера.

— Кто тут командует? А, прикомандированный. Здравствуй, Леонид! Назвался груздем — строй команду. Будешь дежурным, — уже серьезно замечает Сергей Андреевич. — А ты, — обрушивается он на меня. — Медведя игнорируешь, меня не замечаешь. Не ты ли, кстати, выдаешь себя за Поддубного?

— Не успел еще. Вчера лишь появился.

— Тогда кто из «тяжей» народу на пляже голову морочит? Сознавайтесь, — в голосе Преображенского суровость.

— Что? В чем дело? — несется со всех сторон.

— Анекдот какой-то, — отвечает тренер. — Пришли ко мне после завтрака представители с турбазы. К себе приглашают. Говорят: «Хотим, чтобы у нас перед отдыхающими чемпион чемпионов Иван Максимович Поддубный выступил». Я думаю, с чего это они меня разыгрывают? «Поддубный умер, — говорю. — Понимаете, умер». А они свое: «Не срывайте нам культурное мероприятие. На танцах он вчера был? Был! На пляже загорает уже неделю?» «На тренировках, еще скажите, присутствует?», — говорю им. «Нет, — говорят, — ему с вами делать нечего. Зачем, ему с мелюзгой соревноваться? Он готовится к профессиональному турниру, в Рио-де-Жанейро собирается».

— Я им, конечно, все объяснил. Но, спрашивается, кто из вас под Поддубного работает?

«Мухачи», подсмеиваясь, поглядывают в нашу сторону. Мы, тяжеловесы, подозрительно косимся друг на друга. На этот сбор в качестве спарринг-партнеров для нас с Александром вызвано несколько увесистых борцов. Они не блещут особо, конкуренцию составить не могут, но на занятиях помогают здорово.

Пристальнее всех рассматривает ковер львовский «тяж». Невысокий, он раздался в ширину, что в высоту. Носком борцовского ботинка пытается просверлить покрышку брезентового мата. Грудная клетка ящиком, волосатость делают это безобидное создание свирепым на вид.

— Что скажет нам гость? — от взгляда тренера не укрылась неуклюжая стеснительность «тяжа».

— Та, на таньцях сбрехнув дивчини, а шо… — Он поднял голову, пытаясь как можно невиннее смотреть на Преображенского. В невыгодных для себя ситуациях он всегда почему-то предпочитал переходить с русского на