Мужчины в нашей жизни - Анастасия Соловьева

— Какая странная песенка. — Я снисходительно улыбнулась.

— Это Новиков, — ответил Глеб, не отрывая взгляда от дороги.

Дмитровское шоссе — опасная трасса: бесконечные извивы и повороты, горки и пригорки, крутые неожиданные спуски. На подъеме взгляду путешественника открываются прямо-таки идиллические картины — низины и холмы, покрытые нежной, молодой травкой, деревушки, живописно разбросанные тут и там и кажущиеся с большого расстояния аккуратно игрушечными.

Увы, вся эта красота только для пассажиров, а водителям достается восклицательный знак в треугольнике — предупреждение об опасностях на дороге.

— Так ты не знаешь песен Новикова?

— Никогда не слышала.

Мы въезжаем в населенный пункт, на несколько километров растянувшийся вдоль шоссе. Вблизи понимаешь: ничего идиллического здесь нет и в принципе быть не может. Обязательные пятиэтажки, серые кирпичные и грязно-белые блочные, между ними — крепостные стены и черепичные крыши суперсовременных коттеджей. Постройки под названием «я памятник себе воздвиг нерукотворный».

— Неужели никогда не слышала Новикова? Его альбом восемьдесят пятого года…

— В восемьдесят пятом году я училась в седьмом классе.

— Ты не понимаешь! Это классика. Я сейчас поставлю диск…

Но знакомство с творчеством Новикова временно пришлось отложить: на выезде из населенного пункта обнаруживался симпатичный придорожный ресторанчик, и мы остановились перекусить. Из дома выехали рано — Глеб ни за что не хотел тратить драгоценное время на завтрак. Зато теперь мы оба чувствовали необходимость подкрепиться.

После вчерашней беседы со специалистом-диетологом (владельцам клубной карты в Лизином салоне эту услугу оказывают бесплатно) я выбрала приготовленную на пару рыбу и греческий салат.

— Попробуйте мед. — Официантка — молоденькая девочка, наверное, уроженка невзрачного населенного пункта, — смотрит на нас, искрясь улыбкой и юностью. — Хороший мед, здешний, нам его прямо с пасеки привозят. А масло — с фермы, тут ферма недалеко… И булочки у нас горячие, мы их сами печем.

Я так и чувствовала, что в этом кафе должен быть мед: шторы и скатерти здесь такого красивого насыщенно желтого — медового — цвета. Ладно, с понедельника буду ходить на фитнес, начнется новая жизнь, а пока…

— Пожалуйста, принесите мед, булочки, масло… и кофе со сливками.

— А знаете, наше фирменное блюдо — мороженое с медом и орехами…

Покинув придорожное кафе — вырвавшись из медового плена, я возвращаюсь в машину и начинаю с азов изучать творчество Новикова. Слушаю тот самый первый альбом, что произвел на Глеба неизгладимое впечатление.

— Тебе по-прежнему нравятся эти песни?

— Не знаю. Теперь трудно сказать. Они для меня часть жизни, знак эпохи.

— Эпохи? Какой? Тебе было двадцать лет, казалось, все впереди и все удастся. Чудное ощущение слилось с мотивами песен, не правда ли?

— Никак не можешь отказаться от мысли, что ты величайший экстрасенс современности? — шутит Глеб.

— Просто пытаюсь понять, чем они тебе так понравились.

— Они мне понравились, потому что они стоящие. Глубокие и лиричные. Все, слушай.

И я слушаю… Опять о каких-то девочках, растворенных в тумане лет. Глеб между тем с непроницаемым лицом смотрит на дорогу. Боится не справиться с управлением на влажном извилистом шоссе или девочек своих вспоминает? Как качалась ночь на каблуках и кувшинки путались в пруду… Пожалуй, в этой песне действительно есть что-то пронзительно лирическое. Не так уж она и примитивна.

Неожиданно лирика оборвалась, уступив место трем блатным аккордам:

Я вышел родом из еврейского квартала.Я был зачат за три рубля на чердаке.Тогда на всех резины не хватало,И я родился в злобе и тоске, —

доверчиво сообщает о себе герой песни.

Вон на что замахнулся автор-исполнитель лирических песен — на исследование психологии социальных низов! Злоба и тоска — еще до рождения, и говорится об этом подчеркнуто спокойно и буднично. Просто констатация факта. Как будто не о себе… И ужасы жизни, вся ее грязь и мерзость, воспринимаются как нечто само собой разумеющееся.

Только первый опыт общения с советскими правоохранительными органами в два счета заставляет нашего молодого человека отказаться от привитого средой образа жизни, так сказать, социально переориентироваться:

Я с ними столько страха натерпелся,Что за неделю вызубрил УК.Теперь я знаю, что и сколько весит,И я не лезу больше на рожон[4]…

В конце песенный герой неожиданно вспоминает о неведомом ему отце:

Во мне гудят твои дурные гены…

Может, то, чем он стал, вовсе не следствие атмосферы злобы и тоски, а лишь действие генетического кода?

Проблемная песня, философская!

Уж не это ли привлекло Глеба? — усмехнулась я про себя.

— Ну что, тебе нравится?

— Нравится.

Я снова соглашаюсь с ним, и снова делаю это легко и абсолютно искренне. Неужели так и буду во всем и всегда с ним соглашаться? Постепенно я совсем перестану существовать, превращусь в продолжение Глеба… Нет, продолжение — это дети, вожделенный сын. А я просто стану его частью. Натальей Мажаровой. Недаром в англоязычных странах, когда женщина выходит замуж, ее официальным именем становится фамилия и имя мужа. Например, миссис Джеймс Смит. А была какая-нибудь Беатрис или Эмили. И я тоже когда-то была Натальей…

Дорога в очередной раз резко ползет вверх, справа в тающей дымке остаются домики и холмы, а прямо над нашим лобовым стеклом повисает рекламный щит с надписью «Дмитрову — 850 лет. Здесь начиналась Россия» под имитацией старинной фотографии: белокаменные зубчатые стены, потемневшие кресты, купола.

Монастыри и храмы города Дмитрова, хрущобы, коттеджи, рынки и воинские части, стеклянные супермаркеты, барачные двухэтажные постройки — словом, все, чем богата российская провинция, проплывает на этот раз за кадром. Мы объезжаем стороной древний город Дмитров и вскоре оказываемся на узком ухабистом шоссе, не менее извилистом, чем предыдущая трасса. Однако и на такой дороге находятся желающие показать себя. Тяжелый черный джип с ослепительно горящими фарами угрожающе мчит нам навстречу, на полном ходу обгоняя лениво трусящую «Газель». За ним с таким же молодецким посвистом проносится золотистая «десятка», дальше — маленькая иномарочка, не желающая, видимо, ни в чем уступать большим «братьям».