Вампир Арман - Энн Райс

– Чтобы ты плакал хотя бы из-за одного из них, из-за одного! – сказал он. В его голосе зазвучал гнев. – Разве я прошу слишком многого? Чтобы ты пожалел хотя бы об одной из стольких смертей? – Он поднялся из-за стола. Его трясло от бешенства.

Я закрыл лицо платком и всхлипывал в него.

– Для безымянного нищего, кому постель заменяет лодка, у нас слез не найдется, не так ли, и пусть наша хорошенькая Бьянка не страдает, раз мы поиграли в молодого Адониса в ее постели! И из-за этих мы плакать не будем, разве только из-за одного, несомненно, самого порочного злодея, и то потому что он нам польстил, не правда ли?

– Я узнал его, – прошептал я. – Я хочу сказать, за это короткое время я успел его узнать и….

– А ты предпочел бы, чтобы они бежали от тебя, безымянные, как лисы в кустах! – Он указал на гобелены, запечатлевшие королевскую охоту. – Смотри же глазами мужчины на все, что я тебе показываю.

В комнате внезапно потемнело, все свечи задрожали. Я охнул, но это был всего лишь он – он возник прямо передо мной и смотрел на меня сверху вниз – беспокойное, разгоряченное существо, чей жар я чувствовал так остро, как будто каждая его пора дышала теплым дыханием.

– Господин, – крикнул я, глотая слезы, – ты доволен тем, чему ты меня научил, или нет? Ты доволен тем, чему я научился, или нет? Не смей играть со мной! Я тебе не марионетка, и никогда ей не буду? Чего же ты он меня хочешь? Почему ты злишься? – Меня затрясло, и слезы хлынули настоящим потоком. – Ради тебя я буду сильным, но я… я узнал его.

– Почему? Потому что он с тобой целовался? – Он наклонился и собрал левой рукой мои волосы. Он потащил меня к себе.

– Мариус, ради Бога!

Он поцеловал меня. Он целовал меня, как Мартино, и рот у него был такой же человеческий и горячий. Его язык скользнул мне в рот, и я почувствовал не кровь, но мужскую страсть. Его пальцы горели на моих щеках.

Я вырвался. Он отпустил меня.

– О, вернись ко мне, мой холодный белый бог, – прошептал я. Я положил голову ему на грудь. Я слышал его сердце. Я слышал, как оно бьется. Я никогда раньше его не слышал, никогда не слышал, чтобы от каменной часовни его тела доносился пульс. – Вернись ко мне, мой бесстрастный учитель. Я не понимаю, что ты хочешь.

– О, дорогой мой, – вздохнул он. – О, любовь моя.

С этими словами он осыпал меня привычным демоническим ливнем поцелуев, не насмешкой страстного мужчины, но своей любовью, мягкой, как лепестки, накладывая ее дары на мое лицо и волосы. – О, мой прекрасный Амадео, о, дитя мое, – говорил он.

– Люби меня, люби меня, пожалуйста, – прошептал я. – Люби меня и забери меня с собой. Я твой.

Он обнимал меня в наступившей тишине. Я дремал у него на плече. Подул ветерок, но он не потревожил тяжелые гобелены, где французские вельможи и дамы скользили по густому вечнозеленому лесу среди борзых, которые никогда не прекратят лаять, и птиц, которые никогда не прекратят петь.

Наконец он отпустил меня и отступил. Он пошел прочь, ссутулившись, опустив голову. Потом ленивым взмахом руки он сделал мне знак следовать за ним, но вышел их комнаты он слишком быстро.

Я выбежал за ним на улицу по каменной лестнице. Когда я спустился, двери были открыты. Холодный ветер смахнул мои слезы. Он смел зловещую жару той комнаты. Я бежал и бежал по каменным набережным, через мосты, следуя за ним к площади.

Я не видел его, пока не добрался до Моло, где он шел по направлению к гавани, мимо Сан-Марко, высокий человек в красном плаще с капюшоном. Я побежал за ним. С моря дул сильный, ледяной ветер. Он ударил мне в лицо, и я почувствовал себя вдвойне очищенным.

– Не оставляй меня, господин, – воззвал я. Мои слова проглотил ветер, но он услышал.

Он остановился, как будто я смог повлиять на него. Он повернулся и подождал, пока я догоню его, а потом взял мою протянутую руку.

– Господин, выслушай мой урок, – сказал я. – Суди мою работу. – Я поспешно перевел дух и продолжил. – Я видел, как ты пьешь кровь плохих людей, людей, осужденных в твоем сердце за какое-то серьезное преступление. Я видел, как ты пируешь, и это твоя природа; я видел, как ты забираешь кровь, без которой не можешь жить. И повсюду вокруг тебя живет мир зла, пустыня, полная людей, которые ничем не лучше животных, и они снабжают тебя кровью такой же густой и сладкой, как кровь невинной жертвы. Я это вижу. Вот что ты хотел мне показать, и я это увидел.

Его лицо осталось бесстрастным. Он изучающе смотрел на меня. Казалось, снедавшая его лихорадка уже затухает. На его лицо светили факелы с далеких галерей, оно белело и становилось, как всегда, твердым. В гавани скрипели корабли. Издалека доносилось бормотание и крики тех, кто, вероятно, не мог уснуть или никогда не спал.

Я взглянул на небо, опасаясь, что увижу роковой свет. Тогда он уйдет.

– Если я вот так, господин, выпью кровь злодея и тех, кого я одолею, я стану таким, как ты?

Он покачал головой.

– Многие люди пьют чужую кровь, Амадео, – сказал он тихим, но спокойным голосом. Рассудок возвращался к нему, как и манеры, как и внешнее отражение его души. – Хочешь ли ты быть со мной, стать моим учеником, моим возлюбленным.

– Да, господин, навсегда и навеки, или же настолько, сколько нам будет отпущено природой.

– Нет, я говорил не ради красного словца. Мы бессмертны. Только один враг способен нас уничтожить – это огонь, который горит в том факеле или в восходящем солнце. Приятно думать, что когда мы наконец устаем от этого мира, существует еще восход солнца.

– Я твой, господин. – Я крепко обнял его и попытался завоевать его поцелуями. Он терпел их и даже улыбался, но так и не шелохнулся.

Но когда я оторвался от него и сложил правую руку в кулак, чтобы его ударить, что мне никогда бы не удалось, к моему изумлению, он начал сдаваться.

Он повернулся и обнял меня своими сильными, но неизменно бережными руками.

– Амадео, я не могу без тебя жить, – сказал он. У него стал отчаянный, слабый голос. – Я хотел показать тебе зло, а не развлечение. Я хотел показать тебе безнравственную цену моего бессмертия. И мне это удалось. Но при этом я и сам ее увидел, она затмила мне глаза, мне больно, я устал.

Он положил свою голову рядом с моей и прижал меня к себе еще крепче.

– Делайте со мной, что хотите, сударь, – сказал я. – Заставьте меня страдать и стремиться к этому, если вам это нужно. Я ваш раб. Я ваш.

Он отпустил меня и поцеловал меня, на сей раз – официально.

– Четыре ночи, дитя мое, – сказал он. Он отодвинулся. Он поцеловал свои пальцы и приложил их к моим губам вместо прощального поцелуя, а потом исчез. – Я ухожу исполнить древний долг. Увидимся через четыре ночи.

Я остался один, приближалось морозное утро. Я остался один под бледнеющим небом. Я прекрасно знал, что искать его бессмысленно.