Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник) - Елена Арсеньева

— Видела, — слабо кивнула Аглая, у которой уже не было сил даже на страдания по поводу того, кто оказался тем чертом. — Видела…

Варя зевнула, и Аглая мигом начала тоже зевать. Эх, лечь бы прямо вот тут, на крыльце, и уснуть…

— Спать хочешь? — сквозь зевоту спросила Варя. — Оставайся у меня ночевать, а? Ну куда ты ночью побредешь? Может, черт еще недалеко ушел и тебя ка-ак схватит… А я тебе на диванчике постелю.

Аглая, не говоря ни слова, поднялась и, не чуя ног, хватаясь за стенки, поплелась за Варей. Казалось, они долго-долго шли, но вот наконец подвернулся под колени диван, Аглая села на него — и уснула, кажется, еще раньше, чем легла.

— Матушка императрица, а ведь тебе везет в макао! [4]Ма, — сказал человек в роскошном, шитом золотом кафтане и покачал пудреным париком, очень шедшим к его смуглому, точеному лицу. — У тебя девять очков, а у меня только шесть. Выигрыш твой! Удача тебя любит, что и говорить!

— Что и говорить, — с легким акцентом повторила невысокая женщина в голубом серебристом платье. Шелковый лиф туго облегал полный стан, а юбка и рукава были сшиты из какой-то сверкающей и очень жесткой ткани, которая так и топорщилась на складках и сборках.

«Что ж за ткань такая? — задумалась во сне Аглая. — Может быть, парча? А почему у платья бока так странно торчат? Да ведь это фижмы [5], честное слово! У нее под платьем фижмы надеты! А в волосах… а на плечах… а на пальцах-то!»

В напудренных волосах, на плечах, в ушах и на пальцах дамы сияло целое состояние. Бриллианты, бриллианты… Ах боже мой, отроду Аглая не видела таких сокровищ, ну прямо россыпи Голконды! [6]

Но все они померкли, когда красавец в парике с таинственной улыбкой вынул из кармана и протянул даме совершенный бриллиант немыслимых размеров и необыкновенного сверканья.

— Прими, Катерина Алексеевна, императрица всея Руси и души моея, — проговорил он прочувствованно. — От верного раба твоего и вечного друга.

— Откуда у тебя такое чудо, граф? — изумленно воскликнула дама.

— Для вашего услаждения, — скромно и вместе с тем с гордостью ответствовал мужчина, — выкупил вчерась за четыреста тысяч у Иоганна Агазара. То есть у… как его там…

Аглая вскинулась. Все исчезло. Без следа развеялся сон о давнем-предавнем годе, когда граф Орлов, желая потрафить любимой и возлюбленной императрице, купил для нее у банкира Иоганна Агазара, носившего в России, правда, несколько иное имя, баснословный бриллиант весом в сто девяносто пять каратов, ограненный розою и некогда бывший вставленным в скипетр индийского Надир-шаха. Аглая обнаружила себя в тесной комнатушке, заставленной тяжелой, громоздкой мебелью. В углу простая кровать, на которой спит девочка со смешными жидкими косичками, разметавшимися по лоскутному одеялу. А сама Аглая полулежала на небольшом диванчике, покрытая таким же одеялом. Рядом на стуле висело ее изрядно перемазанное платье, тут же стояли туфли.

Оторвавшись от подушки, Аглая несколько мгновений таращилась по сторонам слипающимися глазами и только собралась снова улечься, как взгляд ее упал на маленькую худенькую женщину в простеньком сером платье, сидевшую на стуле и с любопытством смотревшую на нее. У женщины были русые гладкие волосы, расчесанные на прямой пробор и уложенные на затылке в аккуратненький узелок, невзрачное, но милое, доброе лицо, только очень усталое и бледное.

Аглая наконец сообразила, где она находится. Не сказать, чтобы эта догадка доставила ей большую радость, но куда ж деваться-то? Да, она по-прежнему на Ошарской, по соседству с домом Льва Борисовича Шнеерзона, ныне убитого сыном его лучшего друга. Девочка на кровати — Варя, добрая душа, пустившая переночевать незнакомую побродяжку. Женщина, бледная, как мука, и даже, кажется, самую чуточку мукой перепачканная, — Варина мама. То-то небось обрадовалась, придя после смены чуть живая и обнаружив на своем диване чумазую незнакомку!

Аглая что-то забормотала, пытаясь объясниться, но женщина устало вскинула руку:

— Да я все знаю. Варя проснулась, когда я вошла, рассказала мне о вас, а потом снова уснула.

— У вас чудесная дочь, — начала было Аглая, и женщина вздохнула:

— Добрая она очень и сердечная. Уж и не знаю, хорошо ли это в такое время, как наше. Звериное время, ничего в нем не разберешь, люди готовы друг другу горло ни за понюх табака перегрызть. Я вот у нас в пекарне нарочно попросилась в ночную смену работать, чтобы поутру возвращаться, а то ночью домой идти невыносимо страшно. Нам хлебом жалованье дают, так бывало, что по ночам на наших нападали, пытались хлеб отнять. Двух женщин убили даже… Время, ох, время… — Хозяйка сокрушенно покачала головой. — К дому подошла, встретила соседку, она рассказала, что старика Шнеерзона, соседа нашего, ночью убили. Голову ему проломили, а в доме все вверх днем. Кухарка пришла и нашла его мертвого. Кинулась милицию рабочую вызывать, так там хоть бы почесался кто. В прежнее время полицией тут бы все было наводнено, господа следователи шныряли бы по окрестным домам, а нынче…

Женщина всхлипнула и обратила к Аглае усталые серые глаза, заплывшие слезами:

— Ой, я такое говорю чужому человеку… Но я знаю, чувствую, вы меня не выдадите. Я вас первый раз вижу, а почему-то чувствую, что вы не подлая, не злая, что вы не чужая мне. Да и Варенька вас бы не впустила, ежели бы что-то недоброе в вас почуяла. Она хоть мала, а глаз у нее на людей — алмаз.

Аглая невольно вздрогнула при звуке последнего слова, вспомнив свой сон. Что-то сон открыл ей, только она еще не понимала, нужно ей это или нет.

Однако она загостилась, кажется. Пора подниматься, поблагодарить хозяйку, поцеловать спящую Варю — и уходить к доктору Лазареву. В кухарки наниматься.

Только сначала надо бы хоть немножко себя в порядок привести…

— Ну, вижу, вставать решили? — Женщина поднялась со стула и пошла к двери. — Одевайтесь и приходите на кухню, там самовар вскипел, напою вас чаем на дорожку и хлебца дам свежего.

Она вышла. Аглая с отвращением натянула на себя платье (оно после вчерашних приключений оказалось таким грязным, что с души воротило) и, ладонями пригладив волосы, вскоре явилась в убогую, но чистую кухню, где царил невероятный, вкуснейший на свете аромат свежего хлеба. Впрочем, вскоре выяснилось, что на запах хлеб куда лучше, чем на вкус: был он тяжел, сыроват, остист.

— Из чего ни попадя печем, — вздохнула хозяйка. — Даже стыдно. Но ладно, хоть такой есть. Многие за буханку невесть какое добро на меняльном рынке отдают. Все с себя снимают: есть-то хочется! У меня мать в деревне, так она вот что рассказывала… Нипочем не желают мужики зерно новой власти отдавать, вот и голодновато в городе. Хоть и лютуют продотряды, а все же крестьянин всегда найдет место, где хлебушек припрятать. Авось доживем до той поры, когда весь нынешней ужас на нет изойдет.

Аглая вздохнула: она тоже на это уповала.

— Вас как зовут?

— Вера Ивановна.

Аглая только головой покачала. Да… Вот же бывает: Вера и Варя.

— Счастливо оставаться, Вера Ивановна, дай бог здоровья. Спасибо вам и вашей дочке несказанное. А теперь я пойду.

— Далеко ли пойдете-то? — спросила хозяйка, оглядывая ее как-то очень уж внимательно.

— На работу наняться хочу, — не стала отмалчиваться Аглая. — Слыхала, доктору Лазареву кухарка нужна. Пойду попытаю счастья, авось возьмет.

— И, милая вы моя! — воскликнула Вера Ивановна, всплеснув руками. — Да мыслимо ли кухаркою-то да в таком виде? Доктор-то вас и на порог не пустит, и говорить с вами не станет. Вы вот что… Пойдите помойтесь, я вам шайку дам чистую и простынку вытереться. А платье ваше за дверь киньте. Не надевайте больше, в таком виде только людей пугать.

Когда Аглая окунула свою пыльную голову в огромный чан (невесть почему хозяйка называла его шаечкой) с водой (она была даже чуть теплая, Вера Ивановна щедро вылила в емкость все, что оставалось в самоваре), у нее словно бы даже разум помутился от счастья. Потом вытерлась, а когда выглянула из двери, обнаружила на табуретке клетчатое саржевое платье, серое с черным. Оно было как раз впору Аглае, может быть, только самую малость коротковаты рукава.

От платья чуточку пахло лавандой, и хоть Аглая ее запах не слишком любила, сейчас он даже показался приятным. Правду говорят: чистота — лучшая красота. А платье было чистое-чистое!

— Ну, я так и знала, что вам впору придется, — восхитилась Вера Ивановна, когда Аглая появилась в комнате.

— Пришлось, — неловко развела руками девушка. — Но я не смогу… в наше время… как можно? Оно вам пригодится, на него для Вари можно что-то выменять.

— Да платье-то не мое, — отмахнулась хозяйка. — Его у моей матери выменяла какая-то дама городская. Зимой многие городские по деревням ходили с салазками, от голода спасались. Везли все свое добро. Мама говорила, наряды у той дамы все были воздушные, прямо бальные платья. Ну куда такие на деревне? А дама плакала от того, что у нее никто ничего брать не хотел. Говорила, у нее дочка восьмилетняя в городе, есть нечего, мужа арестовали… Ну, мама вспомнила нашу Варю, ровесницу той девочки, пожалела даму, взяла одно платье, а взамен полпуда картошки дала. Платье мне привезла, а я его почему-то не могла носить. А вам совершенно пристало. Возьмите, снимите тяжесть с души.