Сопротивление большевизму. 1917-1918 гг. - Сергей Владимирович Волков

несколько дней до выступления большевиков господа офицеры Главного штаба и Главного управления Генерального штаба потихоньку и полегоньку обдумали мероприятия на случай такого выступления. И вот это убежище оказалось одним из таких мероприятий. Находящиеся здесь все считались добровольно явившимися под охрану комитета полка, объявившего нейтралитет. Таким образом, создавалась безболезненная возможность созерцать грядущие события: «А что, мол, будет дальше?»

Но вот меня окликнул молодой офицер с аксельбантами:

– Вы меня не узнаете? Я адъютант Петергофской школы прапорщиков. Вас я видел в Зимнем. Как вы попали сюда? Ваши юнкера рассказывали, что вас выбросили в окно, а вы себе здесь… ха-ха-ха… – заливался от плоской шутки красивый поручик.

– Послушайте, я ужасно хочу есть, – перебил я его, – но денег с собою у меня нет. Не найдется ли у вас свободных сумм? Я вам, если будет все благополучно, пришлю по адресу, какой вы мне укажете, – попросил я у поручика.

– Пожалуйста, ради Бога, для вас все, что угодно. Вот, разрешите четвертную. Этого будет достаточно? – любезно предложил он мне.

– За глаза! Огромное спасибо. Вот мой адрес, на случай, если события вытеснят у меня из головы мое обязательство.

– Я адрес возьму не для этого, а как память о вас, – слюбезничал адъютант, стреляя глазами в даму в огромнейшей шляпе, украшенной перьями.

За болтовней, а затем за завтраком, за который взяли 10 рублей, – время незаметно бежало.

В это время в комнатах началось оживление.

– Комиссар из Смольного приехал, – раздавалась из уст в уста новость, вызывая комментарии.

Через несколько минут вошел в комнату высокий красавец вольноопределяющийся – студент Петроградского университета. В вошедшем я узнал того вольноопределяющегося, который в качестве парламентера вел переговоры с комендантом обороны Зимнего дворца.

«Новая ниточка», – решил я, выслушав его заявление о том, что он уполномочен Военно-революционным комитетом выдать удостоверения на право свободного прохода по городу тем из офицеров, кто явился сюда сам или кого привели патрули, забрав на улицах города, но без оружия в руках и не в районе Зимнего дворца. Тех же, кто защищал Временное правительство, отправят в Петропавловку.

– И пожалуйста, – закончил он, – разбейтесь на группы и составьте списки. При этом для офицеров Генерального штаба должен быть отдельный список.

– Вот это хорошо! – заволновался подполковник. – Я всех наших знаю, и я вам, господин комиссар, его сделаю, – с улыбкой, почтительно говорил молодой подполковник.

«Какой ты подполковник? Ты подхалим, а не офицер! Но что же со мной будет? Ей-богу, в Петропавловку не хочется», – подходя к окну и смотря на улицу, соображал я.

На ней было пустынно, но ярко, свободно.

Но вот загремело, и показался грузовик с рабочими, сжимавшими в руках винтовки.

– Каины поехали, – произнес над ухом знакомый голос свое заключение.

– Нет, слепые и обманутые! – ответил я, не оборачиваясь.

– Ты жив?

– Глупый вопрос!

– Ну чего злишься? Ты знаешь, какие у меня нервы, – беря за руку, вкрадчиво говорил Бакланов.

– Ну ладно. Горбатого могила исправит, господин присяжный поверенный. Ну, ну, хорошо, я не буду. Скажи, как ты сюда попал? Я тебя и не заметил, – прочитав следы отчаяния на как-то сильно осунувшемся лице поручика, заговорил я, уже значительно смягчаясь.

– Потом. Тяжело вспоминать! Били… Погоны сорвали… А теперь расстреляют, – плаксиво закончил поручик.

Я молчал.

– Начальник школы убит, – вдруг произнес он.

«Царство ему Небесное! – и я перекрестился. – Вот и прекрасно, если расстреляют, скорее увидимся с ним, через несколько мгновений», – не выдавая ни одним мускулом ощущения этого горя, так грубо мне преподнесенного злым поручиком, подумал я.

Бакланов понял и отошел.

Через минуту другой голос приветствовал меня.

Оборачиваюсь – прапорщик Одинцов-младший. Я, искренне обрадованный, бросился к нему.

Между тем офицеры составили листы с фамилиями по группам.

Разгуливая с Одинцовым, мы подошли и, случайно остановившись около группы из Генерального штаба, услышали восторги по адресу Смольного:

– Они без нас, конечно, не могут обойтись!

– Нет, там видно головы, что знают вещам цену, – говорил один, вызывая осклабливание у других.

– Да, это не Керенского отношение к делу! – глубокомысленно подхватил другой.

– Ха-ха-ха… Этот сейчас мечется как белка в колесе. От одного антраша переходит к другому – перед казаками, которых также лишать невинности, как и ударниц, – грубо сострил третей.

– Господин поручик, вы живы? Как хорошо, что я заглянул сюда! – выростая предо мною, говорил юнкер N., член Совета нашей школы.

– Здравствуйте. А что вы здесь делаете? – справился я.

– Я из Смольного, куда ездил от Комитета спасения и городской думы с ходатайством скорейшего освобождения юнкеров. И вот получил бумажку – приказание выпустить и направить в школу. Идемте со мной. Я вас выведу. Еще есть кто-нибудь из господ офицеров? – говорил, поражая меня, юнкер N.

Через пять минут я подошел к уже выстроившимся юнкерам для возвращения домой в школу. Встреча была теплая, но крайне грустная – мы недосчитывались многих товарищей.

Под свист из окон казарм мы произвели перестроение и пошли, соблюдая ногу и должный порядок. На повозке ехали побитые и Бакланов. Впереди и сзади шел караул от Павловского полка, очень пригодившийся на мосту через Фонтанку у цирка Чинизелли, где уличные хулиганы начали швырять каменьями в юнкеров, виновных лишь тем, что обладали чистыми душами и сердцами.

Придя, наконец, в школу и поблагодарив юнкеров за проявленную дисциплину духа, я распустил их из строя и пошел здороваться с полковником Киткиным, вышедшим встречать нас на подъезде.

С милой улыбкой на своих сочных губах помощник начальника школы теперь, потирая руки, восхищался свою дальновидностью:

– Я говорил, что ничего не выйдет, кроме позора. Ну, теперь убедились? Так уж не жалуйтесь, что пришлось много тяжелого перенести. Сами виноваты – нечего соваться туда, где ничего не потеряли. Ну а теперь пойдемте выпьем водчонки! – предложил он, заканчивая свои милые излияния. Но я отказался от этой чести, сославшись на головную боль.

Зато через несколько минут я беседовал с Борисом, а затем с явившимся капитаном Галиевским, грустным от общей боли, от человеческой подлости и глупости.

– …Я бесконечно счастлив, что моя рота юнкеров так стойко и мужественно вела себя, что по сдаче дворца даже эти господа оставили у нас оружие и беспрепятственно пропустили с баррикад прямо идти в школу, – тихо, с гордостью говорил капитан.

– Да, да, – соглашались мы.

Большинство юнкеров прекрасно зарекомендовали себя. Тяжело будет, если не удастся их довести до производства в офицеры. В таких на фронте только и нуждаются, – и тихая беседа нас переносила то к далекому готовящемуся к зимовке фронту, то к переживаемым явлениям политической жизни Родины, в которую вкрапился и такой