Бьющееся стекло - Нэнси-Гэй Ротстейн

Глава 11

На второй неделе занятий, во вторник, в 8.45 вечера, прослушав лекцию по искусству и археологии эпохи Возрождения, Диди возвращалась к себе в Тэйер. Путь ее пролегал мимо библиотеки. Июльский вечер выдался особенно душным, из числа тех, с помощью которых лето возвещает о своем приходе в город, и на ступеньках Виденер собралось даже больше студентов, чем обычно. Взглянув на эту толпу, Диди решила, что спальные корпуса, должно быть, совершенно обезлюдели.

Среди собравшихся во дворе преобладали вовсе не энтузиасты учения. Сидевших на ступеньках или траве больше интересовало общение и приятное времяпрепровождение. Здесь завязывались знакомства, и, проходя мимо, Диди беспрерывно слышала обрывки фраз:

— Тебя как зовут? — Ты откуда? — Что изучаешь?

Сегодняшняя лекция ее основательно утомила. Прошла она как обычно — два с половиной часа доктор Гролин демонстрировал в тесном полуосвещенном помещении слайды и монотонно бубнил, комментируя показанное. Дабы привлечь внимание студентов к местам, казавшимся ему особо важными, он пользовался деревянной указкой длиной в три фута — в последний раз Диди видела нечто подобное в первом классе, когда только-только начала изучать алфавит. Неприятной неожиданностью стала жара. Кондиционеры в этом учебном корпусе не работали, дверь была закрыта, чтобы свет из коридора не мешал просмотру слайдов, и в результате маленькая, с низким потолком, аудитория превратилась в настоящую душегубку. От жары Диди так разомлела, что не чувствовала даже тяги к общению.

Она вяло размышляла: пойти ей поискать в толпе Сьюзен или отправиться прямиком к спальному корпусу, когда над ее ухом прозвучал незнакомый мужской голос:

— Будь добра, подскажи, в книжную лавку мне нужно идти по этой дорожке? — длинная рука указала налево. — Или туда?

— Ну, чтобы не тянуть резину, — откликнулась Диди, уже успевшая подхватить в Гарварде это выражение, — скажу прямо, я и сама плохо знаю, что здесь к чему. Еще только начинаю ориентироваться. Но у меня есть план, так что можно свериться.

Она достала из кармашка позади регистрационного календаря план университетской территории, развернула его поверх тетради и сощурилась, всматриваясь в пометки на бумаге. Но они были слишком мелкими, во всяком случае — для ее глаз, утомленных двумя с лишним часами разглядывания слайдов. Да и на дворе уже начинало смеркаться. Диди чуть ли не уткнулась в карту носом, а потом махнула рукой:

— Нет, мне ничего не разобрать… Слушай, попробуй сам, может у тебя лучше получится. — С этими словами она вложила план в его большие, сильные руки.

Незнакомец занялся картой, предоставив Диди разглядывать его в угасавшем вечернем свете. Она сразу отметила, что у него прекрасно вылепленный нос, волевая челюсть и оливковая, обветренная кожа, обычная для человека, проводящего много времени на открытом воздухе. Вьющиеся, коротко подстриженные черные волосы. Широкие плечи, атлетическая фигура… — тело как у футболиста. На такого невольно обратишь внимание. «Интересный мужчина, определенно, очень интересный», — пришла к заключению Диди.

Неизвестно, сколько еще времени она могла бы присматриваться и оценивать, но он прервал ее размышления, сказав: — Нет, мне тут тоже ничего не разглядеть. Спасибо за то, что пыталась мне помочь, но, видно, сегодня не судьба. Ладно, найду, что надо, когда окажусь здесь в другой раз.

— Ты живешь в кампусе?

Он широко улыбнулся.

— Нет. Хотя, мне бы хотелось. Может быть, когда-нибудь… — неожиданно Диди поняла, что отличало ее собеседника от большинства других студентов. Он был постарше их, в возрасте около тридцати. — А ты?

— Конечно. Вон там, в Тэйере, — она указала на корпус общежития.

— Везучая девчонка… А что изучаешь?

— Да так, все больше хохмизм, — шутливо отозвалась Диди, как ответила бы любому молодому человеку.

— Сдается мне, это не единственный предмет, — с улыбкой заметил он, понимая ее игру.

— Вообще-то да. Я записалась на психологию. Это когда приехала, а потом еще на искусство и археологию Возрождения, правда, вольнослушательницей. Мне этот предмет нравится, по на сегодняшней лекции стояла жуткая жарища. Думаю, не меньше ста пяти градусов по Фаренгейту.

— Замечательный предмет.

— Ты тоже его слушаешь?

— Нет, — отвечал молодой человек, похоже, даже удивившись ее вопросу. — Я здесь на курсах грамотного письма и речи. На вечерних курсах.

— А по-моему, ты и так говоришь правильно, — заметила она.

— Спасибо, но я знаю, что мой английский нуждается в совершенствовании. Я родился в Португалии. Моя семья переехала в Бостон, когда мне было четырнадцать. Конечно, таких курсов полно и в других местах, но мне хотелось в Гарвард. Здесь особенная атмосфера. Эти великолепные здания… — он сделал паузу, словно предоставив строениям возможность говорить за себя… — Не такие, какие я когда-нибудь буду строить, но все равно великолепные. Вот почему я записался на эти курсы. А на будущий год собираюсь продолжить учебу. Но, — его голос зазвучал выше, указывая на скрытую в полумраке улыбку, — думаю, перед этим мне все же стоит выяснить, где находится книжная лавка. Спасибо за помощь, — с этими словами он ушел в темноту.

То, что эта встреча не была знакомством, поскольку он так и не узнал ее имени, а она — его, Диди сообразила, лишь когда рассказывала о случившемся Сьюзен. Эта оплошность огорчила ее, но, как скоро выяснилось, совершенно напрасно.

В следующий четверг они случайно встретились в районе студенческого кооператива: Диди держала в руках футболки с эмблемой Гарварда, а он — стопку учебников.

— Привет. Кажется, ты все-таки добрался до книжного магазина, — улыбнулась она.

— Это точно, добрался. И как раз вовремя: они вроде бы собирались закрываться. А как поживают искусство с археологией?

…В помещении было светло, и Диди заметила, что глаза у него карие.

— Прекрасно, очень интересный предмет.

— Должно быть, так… может, сходим, попьем кофе.

— С удовольствием, — ответила она, как наверняка ответила бы на ее месте любая другая девушка. Он был самым симпатичным парнем, когда либо приглашавшим ее в кафе.

Они направились в ресторанчик, находившийся за пределами университетского кампуса. Объяснив, что приехал в Гарвард сразу после работы, не заходя домой и не перекусив, он заказал себе обед и спросил, чего хочется ей.

Когда Диди приглашали «на кофе», она обычно расширяла это понятие до чизбургера, картофеля фри, какого-нибудь сладкого десерта и вишневой коки, а сейчас, питаясь главным образом в университетской столовой, и подавно считала подобное баловство необходимостью. Однако отметив его простецкие слаксы, рубаху с открытым воротом, грубые рабочие башмаки и дешевые часы на синтетическом ремешке, она ограничилась кофе с двойными сливками и двойным сахаром.

Он ни словом не упоминал о своей работе, предпочитая говорить об архитектуре и о прочитанных им книгах. Диди спросила, каковы его самые ранние воспоминания о Португалии. Профессор, читавший курс психологии, как раз перешел к разделу, касающемуся памяти.

— Море, — однозначно ответил он.

— Море?

— Море всегда занимало главное место в моей жизни. Мы жили на Азорских островах, на острове Сан-Мигель. В детстве, куда бы я ни направился, непременно выходил к морю. У меня не было возможности убежать от него. Море кормило нас, но и… — тут его голос зазвучал с пафосом… — являлось барьером, отделявшим нас от всего остального мира. Сан-Мигель далеко от материка, чуть ли не в центре Атлантики. — Он окунул палец в стакан с водой и с помощью капель изобразил на столике некое подобие карты… — Смотри: вот Испания и континентальная Португалия, а там, посреди океана, моя родина.

Словно стремясь сохранить как личный секрет физическое и психологическое расстояние, пролегавшее между местом его рождения и Бостоном, влага высохла, и его остров исчез с глянцевой поверхности. Прошлое ее собеседника снова укрылось от взора.

— Вот почему мои самые прочные воспоминания связаны с морем, — продолжил он. — И, наверное, поэтому же я очень люблю ходить под парусом. У меня и свое суденышко есть.

Последние слова заставили Диди задуматься, не ошиблась ли она, оценивая его по одежке. Пожалуй, ей все-таки стоило заказать чизбургер. И прочее, по полной программе. Может быть, еще не поздно?

— Я назвал свою скорлупку «Sereja do Mar», — он улыбнулся, — это значит «Русалка». Она совсем крохотная, и я ее пятый владелец. Пришлось основательно повозиться с ремонтом. Радарная установка меня и сейчас не устраивает, но под парусом «Русалка» теперь ходит великолепно.

Диди привыкла к такого рода разговорам. Все ее знакомые называли свои яхты «суденышками» и «скорлупками», все упоминали прежних владельцев и все сетовали на необходимость ремонта — так было принято в их кругу.