Скованные намертво - Илья Рясной

— Что теперь причитать?

Ночью Аверин так и не заснул. Только под утро на несколько минут забылся в тяжелом сне. Встал, покормил Пушинку и отправился на работу.

— Это что? — Ремизов снял очки и положил их на бумагу, которую только что прочитал.

— Рапорт на увольнение, — сказал Аверин.

— Вот я и спрашиваю, как сие следует расценить?

— Как нежелание продолжать службу в нашей организации.

— Да? И куда ты пойдешь?

— В охранники, в бандиты. Куда угодно.

— Да?

Ремизов посмотрел на Аверина с горькой усмешкой, потом встал, подошел к шкафчику, вытащил бутылку с коньяком.

— Настоящий грузинский. Не какой-то суррогат. Храню несколько бутылочек с еще тех времен.

Он налил стопочки себе и Аверину.

— Почему все последние дни меня пытаются упоить? — пожал плечами Аверин, беря рюмку.

— Чтобы уберечь от необдуманных решений.

Коньяк действительно был настоящий. Грузинский. Без дураков.

— Чем тебе контора наша не по душе? — спросил Ремизов.

— И вы спрашиваете после того позора четвертого октября? — Аверин рассеянно посмотрел в окно. Внизу виднелся антикварный магазин и метро «Октябрьская».

— Да. Ты прав… На десять процентов… Не все так просто. Кто-то бил из пулемета. А кто-то из наших и вытаскивал людей из-под обстрела.

Ремизов вздохнул. Ему этот разговор был крайне неприятен.

— Некоторые подразделения отказывались выполнять приказания. И наши, и группа «Вымпел» Минбеза.

— А что это меняет?

— В первые дни почти весь аппарат Следственного комитета перешел на сторону Верховного Совета. После этого разбора их всех выперли с работы… Лучших следователей по политике разом выгнали. Обезглавили следственный аппарат министерства.

— Ну?

— Некоторых оперов повыгоняли за отказ участвовать в штурме «Белого дома». Тебе повезло — ты оказался вне этих разборок. Это подарок тебе.

— Не нужно мне подарков.

— Нужно… Ты что хочешь? Уйти? Ты, один из лучших оперов, которых я видел. А кто будет раскрывать убийства? Или мир перевернулся и убийство это уже не убийство? Кто будет защищать людей?

— Дозащищались.

— Все, считай, ничего не было. Забудь. Жизнь продолжается. И ты нужен людям. Ты — милиционер. Твое дело ловить преступников. А не предаваться стонам и охам с ахами… Я тебя прошу, Слава. Не делай этого. Тебе нельзя уходить.

— А, — Аверин протянул руку и взял рапорт.

— Ну вот и ладненько, — Ремизов налил еще коньяку. — Включайся в работу.

— Что у нас происходит?

— То же самое. Чрезвычайное положение ввели — в Москве взрывов поубавилось. А перед самыми событиями на Рэмбо покушались. Еле жив остался.

— Ну-ка. Кто?

— Кто на Рэмбо мог покушаться? Конечно же, дети горных народов.

Рэмбо был коронован на вора в законе самим Японцем, поговаривают, что для борьбы с кавказцами. На его счету ряд дерзких акций в этой войне. Доподлинно известно, что он собственноручно расстрелял минимум двоих кавказцев, хотя на деле цифра выходила куда более значительная. Его неоднократно задерживала и отпускала милиция. При этом он выражал явное свое неудовольствие операм: «А что я плохого делаю? Только папуасов отстреливаю».

На него постоянно покушались. Один раз пуля застряла в его бронежилете. На этот раз взорвали его автомашину.

— Выжил? — Аверин постучал пальцем по рюмке из-под коньяка.

— А что с ним сделается? — пожал плечами Ремизов. — Как на собаке все заживает.

— И где он сейчас?

— В США поехал лечиться. За казенный счет.

— То есть?

— Направили лечиться как защитника демократии, пострадавшего во время октябрьских событий.

— Отлично.

— А чему еще ты можешь удивляться?

— Уже ничему.

— В общем, приступай к работе. Я несколько материалов на контроль отписал.

— Я понял…

Чрезвычайное положение немножко сбило волну заказных убийств в Москве. Столичная встряска сказалась и на других регионах. Людей продолжали отстреливать, но с несколько меньшим напором.

Аверин встретился с Маргаритой. Она разговаривала довольно сухо, но на встречу согласилась. Все закончилось как обычно. К утру, в постели, прижимаясь к плечу, она прошептала:

— Я тебя люблю, Слава.

— Я тебя тоже.

— Но…

— Что но?

— Ничего.

Затем она спросила:

— Ты говорил, у тебя вроде есть мастер по машинам?

— Есть.

— Не мог бы посмотреть?

— Какие вопросы.

В тот же вечер Маргарита подкатила на своем «Фиате» в сопровождении Аверина к гаражу Егорыча. Егорыч, завидев гостей и окинув восхищенным взором хозяйку машины, прищелкнул языком:

— Ну, Слава, я поражен. Прекрасная незнакомка.

Аверин усмехнулся, представив, как Егорыч брякает: «Даже лучше, чем прошлые девахи».

Действительно, Маргарита смотрелась чрезвычайно эффектно в кремовом костюме около новой машины. Хоть сейчас в журнал «Метрополитен».

— На каком фешенебельном курорте ты познакомился с такой дамой? — спросил Егорыч.

— В УВД округа. Она эксперт.

— Ха, тогда я папа римский. Что у вас, прекрасная дама, с машиной?

Егорыч открыл капот, что-то подвинтил, подкрутил, подогнал.

— Все, будет работать, как часы, — сказал он через полчаса. От денег, естественно, отказался.

— Я должен сам заплатить за удовольствие лицезреть вас, уважаемая Маргарита, — он наклонился и поцеловал ей руку.

Порой запасы галантности в Егорыче поражали Аверина. Его манеры никак не вязались с промасленным халатом, немного потертым видом и родом занятий.

— Забавный человек, — сказала Маргарита, трогая машину. Водила она уже вполне прилично.

— Да. Порой даже чересчур.

В те же дни Аверин, чувствуя себя законченным бабником, созвонился с Наташей и Светой. Света сидела дома.

— Приезжай, навестишь меня на смертном одре.

— Это почему на смертном?

— Придавили. Репортаж делала, а тут красно-коричневые с омоновцами сцепились. Загнали демонстрантов в подземный переход на Пушкинской. Красно-коричневые прыткие, сбежали, а омоновцы отделали тех, кто не успел, — там как раз проститутки оказались и ларечники. И я не успела.

— Бегать лучше надо.

— Так вы бы сначала спросили, прежде чем бить.

— Приеду.

Он выбрал свободную минуту и заглянул к ней домой. Света выглядела нормально. Больничный, по мнению Аверина, она получила совершенно зря.

— Ну и чего ты добилась своим героизмом? — спросил он.

— Вот, — она гордо показала статью в американской газете.

Аверин прочитал ее фамилию и рассмотрел фотографию пылающего Дома Советов. И еще — на этот раз статья была на немецком языке.

— Много заплатили?

— Нормально.

Аверин пробежал глазами статью на немецком, со вздохом произнес:

— Молодец.

— Котик, ты сам не свой. Не смотри волком. Это моя работа — писать.

— Правильно, у всех своя работа. Отлично пишешь: «за переход к демократии надо платить». Заплачено. Полновесной монетой.

— Ой, не надо.

— А сколько еще придется платить?

— Дорогой, у меня и так голова тяжелая от политики. Кстати, Фиму ранили.

— Кого?

— Который про тебя как лидера общества «Память» написал.

— Он что, в ОМОН записался?

— Нет, смотрел со стороны, тут его пулей и задело.

— Жить будет?

— Будет.

— А зря.

— Злобный ты, Аверин. Ох, злобный. Ладно, заканчиваем об этой чертовой политике. Лучше давай поговорим о призах и подарках.

— На, — Аверин протянул изящную глиняную фигуру, изображавшую сапожника в сапожной мастерской. Все было исполнено необычайно тонко — каждый сапожок, каждый инструмент. Света захлопала в ладоши.

— Прелесть.

Она коллекционировала статуэтки, занимавшие все полки в ее квартире.

Несмотря на полученные ранения, Света оказалась вполне годной для определенного рода занятий. К вечеру очухались в постели, и Аверин в очередной раз подумал, насколько аморальным выглядит его образ жизни со стороны. Раньше бы за подобное его вышибли из партии и разжаловали до сержанта.

— Мне пора. Завтра тяжелый день.

— Не забывай, — усмехнулась Света.

Домой он добрался, когда уже стемнело. Вошел в подъезд. Поднялся на этаж.

— Стоять! Стой, говорю, сволочь! — послышался дикий крик.

Он резко обернулся, отпрянув в сторону. Увидел двоих. На рукаве сержанта в сером комбезе сиял шеврон «ОМОН ГУВД». А старший лейтенант был в обычной милицейской форме.

— Руки за голову, — заорал омоновец.

Аверин приподнял руки, медленно. Увидел яростные испуганно-агрессивные глаза омоновца. Автомат был снят с предохранителя и затвор взведен.

— Поосторожнее, сынок, — произнес Аверин.

Омоновец подскочил, занес приклад для удара. Аверин просчитал траекторию, понял, что сейчас сшибет омоновца с ног, потом даст в нос старшему лейтенанту. Омоновец что-то почуял, его смущала массивная фигура, от которой исходила физическая сила. Смутила уверенность, с которой держался этот человек, и отсутствие какого-либо смятения. Сержант нахмурился и отступил на шаг. Старший лейтенант подошел к Аверину, обшарил карманы и торжествующе произнес: