Гуттаперчевый человек. Краткая история российских стрессов - Миркин Яков Моисеевич

Война? До победного конца! Земля? Частное владение в пределах трудовой/предельной нормы (за счет отчуждаемых государственных и «частновладельческих» земель). Экономика? Упорядочение бюджета, снижение косвенных налогов, рост прямых прогрессивных, налог на наследство, таможенные пошлины – стимулы[462].

Все это замечательно, но эта программа заведомо не могла соревноваться с простыми лозунгами большевиков, обращенными к желаниям народа.

Вот эти лозунги (сентябрь 1917 г.):[463]

Власть Советам! «Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Из власти вычеркивается представительство имущих, средних классов. Только «трудящиеся», власть – «нам»! Будет наша власть!

Мир народам! Немедленно предложить мир. Земля трудящимся! Конфискация помещичьих земель, передача их в заведование земельных комитетов. Борьба с голодом и разрухой! Национализация банков и важнейших отраслей. Взять под рабочий контроль производство и потребление в масштабе всего государства. Все будет наше! Борьба с контрреволюцией помещиков и капиталистов! Арестовать ее главарей (Милюкова, Гучкова и т. д.). Распустить контрреволюционные союзы (Госдуму). Закрыть контрреволюционные газеты. Советы должны взять власть. Иначе – «неизбежность самой острой гражданской войны между буржуазией и пролетариатом». «За нами верная победа, ибо народ совсем уже близок к отчаянию, а мы даем всему народу верный выход»[464].

В голод, холод и войну большевики обратились к самым простым инстинктам: не жди, бери себе, отними, возьми, отомсти. Наша земля, наши заводы, наши банки, наша власть. Не «их».

Такое не перебить правами человека и всеобщим начальным образованием. Не перепрыгнуть сложными формулами раздела земли. «Когда появились у наших врагов… слова-шибболеты[465], зачаровавшие массы, и слова всё простые: мир, земля, право труда, классовая борьба, то нам нечего было им противопоставить. У нас отобрали наши слова: конституция, право, закон, для всех равный. Не было «конституции», пришла «революция»; «революция» была фактом, а «конституция» – только неосуществленным желанием ненавистного «класса»»[466]. «На сложные рассуждения… большевики по-прежнему отвечали демагогическими призывами к примитивным инстинктам масс»[467]. «Вся эта упрощенная проекция ленинских геометрических линий в политическую пустоту должна была… общедоступностью и абсолютной формой утверждений и требований гораздо сильнее подействовать на массы, нежели извилистые, полные благоразумных оговорок формулы»[468].

Всё так, но не только. Французский посол в России Морис Палеолог сказал в 1917-м: «Хорошие люди эти Львовы, Гучковы, Милюковы: серьезные, честные, разумные, незаинтересованные». Но… «ни у кого из них нет политического кругозора, духа быстрой решительности, бесстрашия, дерзания, которых требует грозное положение!». «Нужен, по меньшей мере, Дантон!»[469] Большевики такой решимостью обладали.

И все-таки еще раз: в чем неудача интеллигенции? Если вы строите «правильные институты», не выдвигая пунктом № 1 интересы народа (голод, холод, собственность, война, порядок), если надеетесь, что институты сами решат со временем все проблемы, то вы их или не создадите, или они будут «псевдо», а власть у вас отнимут. То же самое – если подмените народ «государством» и будете всегда ставить на первый план развитие государственности (чувствуется у Милюкова).

Значит, вы, как политическая сила, делаете не то. Вы совершаете обычную ошибку интеллигенции, взявшей власть и находящейся в прокрустовом ложе «правильных идей». Делать только так, а не иначе. Ваша политика не отвечает интересам народа – сегодняшним, главным. Вы обязательно проиграете силам, громко сулящим народу то, что он желает.

Это понял и Милюков. «После крымской катастрофы с несомненностью для меня выяснилось, что даже военное освобождение невозможно, ибо оказалось, что Россия не может быть освобождена вопреки воле народа. Я понял тогда, что народ имеет свою волю»[470]. Невозможно удержать власть в народе против его воли, против его согласия, против его понимания, что есть хорошо и что есть плохо, пусть даже он ошибается.

Милюков – крупнейшая фигура в российской истории. Жизнь любого человека – урок. Жизнь политика – трижды урок для нас всех. Этот урок прост: любые программы, реформы, социальные изменения должны не на словах, а на деле исходить из главнейших интересов народа, непрерывно улучшая его жизнь. Политик должен понимать эти интересы. Им должна быть подчинена его жизнь. Он не может подменять их «институтами» (формой) и правильными идеями (свобода, европеизация, почвенничество и т. п.). У народа есть своя воля. Когда идеи и форма идут мимо этой воли или даже подминают ее под себя, как в 1917-м или в 1990-х – жди крайностей, жди социальных взрывов, жди политического проигрыша и жди великих потрясений, подобных большевизму, потрясшему Россию.

1927. Стоять на страже. Кони

[471]

Обожаемый народом судья. Всеми любимый прокурор. Ничем не опороченный чиновник высшего ранга в распадающемся государстве. Разве это может быть? Да, может. А. Ф. Кони, пройдя три царствования, достигнув первого в России чина действительного тайного советника, очнулся в НЭПе, обласканный диктатурой пролетариата. Счастливый человек!

Счастливый? Карьерный! Многообещающий. Всего лишь в 33 года был назначен председателем Петербургского окружного суда – столица! – и незамедлительно, в 1878 г., попал в процесс Веры Засулич как судья, как тот, кто ведет присяжных к приговору. Кто? Никто в Российской империи, сын литератора и актрисы, выпускник юрфака Московского университета, прокрутившийся на прокурорских должностях в Сумах, Харькове, Москве и Петербурге и – приглянувшийся на курорте в Карлсбаде министру юстиции.

Выстрел по карьере

Засулич – дело выдающееся, простое. Террористка, стреляла в петербургского градоначальника Трепова, схвачена на месте, виновна, наказание неотвратимо. «Револьвер уже в руке, нажала собачку… Осечка! Екнуло сердце, опять, выстрел, крик… Посыпались удары, меня повалили и продолжали бить. – Вы убьете ее?

– Уже убили, кажется»[472].

По твердому мнению властей Кони намеренно провалил процесс Засулич, подведя присяжных, якобы подобранных им, в самой тонкой манере к тому, чтобы они решили: «Не виновна!». Немедленно освободил Засулич (бежала за границу) до нового приказа об аресте. Его никогда больше не подпустят к политическим процессам. Только уголовные и гражданские дела. «Когда, после 9-летней опалы за то, что по делу Засулич я был слугою правосудия, а не лакеем правительства, я был, наконец, назначен обер-прокурором, Александр III в зале Аничкина дворца… в грубых и резких выражениях высказал мне о "тягостном воспоминании о неприятном впечатлении, произведенном на него моим образом действий по делу Засулич"»[473].

Он сломал себе карьеру. Зачем? Можно смеяться, но ответ – идеализм, твердая приверженность нравственности, вера в права человека. Негибкая спина. Неспособность наклониться – в угоду, сделать против совести. И еще – любовь. Любовь к человеку попранному, человеку независимому, человеку, отстаивающему свое право на честное, самостоятельное существование. К народу, имеющему такое право. Он в 21 год, выпускаясь из Московского университета, написал диссертацию «О праве необходимой обороны» (1865). Это сочинение вызвало возмущение в цензуре. В нем признавалась возможность обороны против государства. «В справедливости и целесообразности… необходимой обороны в случае незаконных действий общественной власти нельзя сомневаться»[474]. «Вопрос о праве необходимой обороны народа против незаконно действующего правительства в виде восстания, революции… есть вопрос государственного права». Далее – разбор признания этого права «в сочинениях средневековых публицистов и писателей XVIII века»[475]. Позиция понятна.