Американские каникулы - Эдуард Лимонов

В дополнение к женскому, из-за двери просочился мужской голос, и после короткого диалога дверь открылась.

— Извините, я думала, вы пуэрториканцы… — Миссис оказалась женщиной лет сорока, в халате. Блондинкой, вполне красивой, но начинающей полнеть. — Это я дала объявление в газету. Я совсем забыла… Когда такое горе…

Рядом с нею стоял чернокудрый молодец явно латиноамериканского происхождения. Не пуэрториканец, но, может быть, аргентинец или бразилец… Такими в старых русских пьесах бродят по сценам приказчики, находящиеся в преступной связи с женою купца-хозяина.

— Ебарь! — громко констатировал Косогор, поглядев на молодца. — А старика они убрали. Спроси у нее, не передумала ли она продавать оборудование рентген-кабинета.

Я спросил. Мы узнали, что миссис зовут Присцилла, потому что «приказчик», схватив (именно схватив с цыганской порывистостью) ее руку, сказал:

— Присцилла, давай избавимся от этих бесполезных для нас предметов! Чем скорее, тем лучше!

— О’кэй! — согласилась Присцилла. И обратилась ко мне: — Поднимитесь, пожалуйста, на улицу и зайдите с главного входа.

Я послушно повернулся. Но бывший узник ГУЛАГа не поднял с пола свой портфель.

— Почему? — спросил он, стоя на моем пути.

— Что почему, Леонид?

— Почему они не хотят, чтобы мы прошли через офис? Они что-то прячут от нас. И ты знаешь что?

— Что? — спросил я, тесня его к лестнице.

— Труп доктора, — сказал Косогор.

— Леня, — сказал я, вы перечитались американских детективов, пиратски издаваемых в Израиле по-русски. Признайтесь!

— Они убили его, и труп находится в офисе…

— Леня!

Осмотрев рентген-кабинет, отвинтив с моей помощью несколько шурупов и гаек, померив амперметром напряжение в нескольких проводах, произведя полдюжины арифметических действий в неопрятной пухлой тетради, Косогор сообщил мне пренебрежительно, что старую рухлядь покойного Шульмана «Барни энд Борис» покупать не будут.

— Нет смысла. Оборудование изношено до предела. Механическая часть еще ничего, но электронная… — Косогор сплюнул чуингам в ладонь и предложил вдове поставить на квитанции с шапкой «Барни энд Борис» ее подпись.

Вдова было отказалась, испугавшись, что мы желаем ее каким-либо образом обмануть, но я, отведя в сторону латиноамериканского ебаря, заверил его, что фирма купит аппаратуру непременно, и вдова уступила тройному нажиму. Подписала.

Именно за освидетельствование они и платили Косогору двадцать долларов в час. Оказалось, что подобно старому ветеринару, способному, всего лишь приложив ухо к грудной клетке коровы или лошади, определить, какая у животного болезнь, или, покопавшись в коровьем душистом дерьме, определить по цвету дерьма, что у коровы с желудком, прибывший из Симферополя через Рим Косогор разбирался в здоровье медицинских машин. Покружив вокруг докторского оборудования, поскребя здесь и там, приложившись клеммами допотопного симферопольского амперметра с разбитым стеклом к паре проводов, он мог уверенно сказать, стоит или не стоит приобретать облупленного монстра. Оказалось, что Косогор обладает редчайшей в Соединенных Штатах профессией, что Косогоров в Штатах раз, два да и обчелся, и они ценятся на вес золота.

— Если бы я хорошо говорил по-английски, они бы мне платили двадцать пять в час как миленькие, — утверждал Косогор.

А разница между докторским оборудованием России и Америки была, оказывается, для доктора Косогора не важнее различия между коровами двух стран.

Методы его были грубыми. И в этом он тоже походил на ветеринара. Мы устанавливали в новенький офис рентген-аппаратуру, закупленную у «Барни энд Борис» с чрезвычайно обольстительно выглядевшим доктором-хайропрактером. Высокий, с полуседой бородкой и усами, по-жуирски подкрученными вверх, бывший лейтенант-кёнел Эрнест Уайтхолл напоминал Дьявола или Дракулу.

— Я тебе клянусь, Едуард, — смеялся Косогор, стоя на коленях и завинчивая громадным ключом головку болта, — этот миленький офис доктор добыл совсем не тем, что разминал спины больным. Он размял какой-то богатой бабе совсем другое место! Вот, учись у доктора, как надо действовать. А ты что? — Леня никогда не упускал случая поучить меня, как нужно жить. — Статьи твои никто не принимает. Стихи твои никому на хуй не нужны. И роман твой никто не хочет печатать… Хуем надо работать в этой стране, если не можешь мозгами.

— Что же вы-то руками работаете?

— Я уже старый. Это ты — молодежь… Я моим хуем кое-что еще могу сделать, но вот такой офис на углу 57-й и Бродвея — мне слабо хуем заработать.

— Сами себе противоречите. Доктор Уайтхолл вашего возраста, Леонид.

— Он, блядь, — котяра откормленный. Ему бы фронт пройти, как я, окружение, потом еще десять лет лагеря. Его бы и в живых давно не было… — Вспомнив об окружении в лагере, Косогор посуровел и решил подтянуть мою дисциплину. — Ну-ка, бля, давай ложись, докручивай болт, лодырь! Сидишь тут…

Я взял у него ключ и лег на пол.

— На хуя он уже тут ебаный «rug»[53] набил?! — выругался Косогор из-за хребта машины, остановив электродрель. — Ну на хуя! Спешит мани зарабатывать, сука бородатая! Погляди-ка, что произошло?

Я поглядел и увидел, что, сверля дыру в бетонном полу, Косогор разрушил толстый серый макет, покрывавший пол офиса. Ткань неловко зацепилась за сверло, и электродрель выдернула несколько нитей по всей длине макета. Глубокая борозда, шириной в добрый инч, пересекала кабинет.

Я ничего не сказал. Хотя Косогор и называл меня интеллигентом, он делал это лишь для того, чтобы ему удобнее было отпускать шуточки. Чтобы нам веселее было работать. Он знал, что я умею кое-что, и сам признал однажды, что в отличие от основной массы современной молодежи, «руки у тебя не из жопы растут, Едуард!» Я знал, что он должен был вырезать в макете круглую дырку больше диаметра сверла, а уж потом усердствовать с дрелью. И он знал, но не сделал.

— Давай, набросай чего-нибудь на пол, чтобы закрыть это блядство! — сказал Косогор, отвернувшись. — Сейчас Барни с Уайтхоллом должны заявиться.

Мы заморочили американцам мозги, и они не заметили повреждения. Барни сказал, чтоб мы поторапливались и не беспокоились о наших часах. Что он нам заплатит как следует. Доктор согласен прибавить денег, лишь бы мы скорее закончили установку. Доктору не терпелось начать делать деньги после того, как столько денег было вложено в новый восьмикомнатный офис. Барни выругал нас за то, что часть станины, только что заново окрашенной в Сентрал Айслип, оказалась ободранной при установке, и обязал нас подкрасить станину. Завтра, сказал Барни, он сам явится помогать нам рано утром.

— Энтузиаст хуев, комсомолец, — фыркнул Косогор. — Только нам Барни тут не хватает!

— Что станем делать с макетом, Леонид?

— Хуй его знает… — Косогор задумался. — Скажем, что такой он и был.

— Вы смеетесь, Леонид. Что, доктор слепой, что ли?

— На хуя он поторопился набить этот rug!

— Может быть, купить такой же макет в магазине и заменить?

— Охуел? Двадцать квадратных ярдов. Такого качества rug затянет на двадцать пять долларов за ярд. Не меньше.

В конце концов мы обнаружили в углу заново окрашенной кладовой среди обрезков материалов, оставленных макетчиками, несколько небольших кусков макета и, повозившись пару часов, врезали их на место испорченных. При желании возможно было заметить врезанные куски, но таким образом мы уже могли свалить все на макетчиков. Стемнело, и мы включили свет… Повеселевший Косогор, вооружившись баллоном зеленой краски, занялся распылением ее на ободранные нами части станины.

— Жадный жулик Барни мог бы предложить нам оплатить сверхурочные часы по сверхурочным расценкам. Мы работаем сегодня уже десять часов, — изрек Косогор и бросил баллон. — Фуй, какая мерзость! Пошли отсюда на хуй. Ебаный распылитель опасен для здоровья. Такую окраску следует производить в маске…

Войдя на следующее утро в офис, мы застали там доктора Уайтхолла, розового, злого и почти в слезах, и Барни в состоянии исступления.

— Леонид! Леонид! — закричал Барни голосом, каким, может быть, взывали к Леониду Спартанскому у Фермопил античные греки. — Что вы наделали?

Он схватил Косогора за рукав куртки и, быстро протащив его по прихожей, втащил в рентген-кабинет. Я последовал за ними.

Нет, не злосчастный макет был повинен в плохом настроении Барни и Уайтхолла. Розовая стена, к ней была закреплена уходящая к потолку рельса (к рельсе доктор будет прислонять больного, чтобы сделать снимок грудной клетки, и по ней же будет ходить вверх-вниз тележка — важная часть рентген-аппарата), была вся усеяна зелеными пятнами различной величины. Я нашел графитти, оставленные Косогором, симпатичными, но Уайтхолл и Барни, очевидно, думали иначе.