Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим - Нуэль Эммонс

В то время я не считал, что хочу управлять всем и вся или быть лидером. Я не думал насильно отрывать человека от того, что ему хотелось или приносило удовольствие. Я не хотел ни спасать души, ни развращать кого бы то ни было. Я всего лишь считал, что при встрече с человеком, оказавшимся на распутье, я могу протянуть ему руку помощи. У меня была потребность общаться с людьми, нуждавшимися в любви и понимании. Сам хлебнувший немало дерьма по жизни, я чувствовал, что мой совет мог помочь кому-нибудь из этих потерявших жизненные ориентиры детей и сделать их сильнее.

Что касается девушек, признаю, что хотел залезть под каждую юбку, но это не значит, что я их насиловал. Я сто раз помогал им без всякой мысли о сексе — так было в случае с каждой девушкой, с которой я когда-либо спал. Что же до парней, то мне просто было важно сделать для них что-нибудь хорошее. Правда, у них больше возможностей выжить по сравнению со слабым полом, поэтому чаще я сходился все-таки с девушками.

Писали, будто все, чего я хотел, — манипулировать всеми, кто попадался мне по пути. Это все вранье и какая-то старая ерунда! Если у парня плохая репутация, никто даже не вспомнит или не станет искать что-нибудь хорошее, что он сделал. Обо мне закрепилось мнение, что с каждым глотком свежего воздуха ко мне приходили дурные и развращенные мысли. Послушайте, в 1967 году, когда начались все мои разъезды, мое сердце жаждало любви. Поэтому не приходится сомневаться в том, что я страстно желал хоть капельку внимания и хотел быть принятым. Эти желания роднили меня с повстречавшимися мне ребятами и, наверное, полностью объясняют, почему мы сошлись. Я не был преступником, совратившим их с пути истинного, как всем хочется верить. Я никого не принуждал присоединяться ко мне, оставаться со мной и подчиняться моей воле — такого не было в помине. Изначально все складывалось хорошо, и так должно было оставаться всегда, но потом почему-то все полностью изменилось.

Что касается болтовни и программирования, которым, как часто писали, я занимался, могу сказать, что, конечно, много разговаривал с ребятами, но в большинстве случаев отвечал на их вопросы и внутреннюю сумятицу. Единственное, к чему я мог обратиться, было мое собственное прошлое и мои представления о лучшей жизни, предполагавшие всегда забывать то, что было с тобой раньше. Не живи вчерашним днем. Не верь в то, что, как тебе кажется, принесет день завтрашний, ибо редко все происходит так, как ты ожидаешь. Не привязывайся к кому бы то ни было слишком сильно, в противном случае ты наверняка будешь страдать. Если ты хочешь поделиться с другими людьми, расскажи им, что у тебя на душе. Не прячься за эмоциями и всем тем, что тебе вдолбили другие, например родители. Выброси из головы материальное, ибо материальные вещи заставляют тебя соревноваться с жадными, упивающимися своей властью свиньями. Подтирай свою задницу, делай свое дело и избавляйся от эгоизма.

Я не проповедовал свои убеждения на каждом углу, делясь ими лишь с теми, кто хотел ехать в моем микроавтобусе. К разным людям — разный подход. Многие задерживались у меня в машине на день, на неделю или дольше, а потом шли своей дорогой. Если таково было их желание, я даже не думал мешать им в поисках чего-то другого.

Впрочем, когда человек оказывается в центре внимания, когда окружающие начинают от него зависеть, когда он выступает в роли советчика, завоевывает авторитет и вообще всем верховодит, порой это может пагубно на него влиять. Среди состоятельных людей подобное встречается сплошь и рядом. Такие случаи не редкость и для благотворительных организаций, для церкви, для тех, кто стоит у власти или наделен физической силой, для тех, кто прикоснулся к власти совсем чуть-чуть. Вкусив власти, люди часто меняются, и какой-нибудь скромняга и праведник становится тираном: власть настолько захватывает его, что хорошее в нем оборачивается плохим. К несчастью, такая перемена происходит бессознательно. Ты меняешься незаметно для себя и не успеешь осознать, как вся твоя сила и власть раздует твое эго до таких размеров, что ты возомнишь о себе бог весть что и начнешь думать, будто твое дерьмо не воняет. Всю свою жизнь я ненавидел благочестивых ублюдков, которые, добившись какого-нибудь положения, наслаждаются властью над другими людьми. Теперь уже ничего не изменишь. Нетрудно догадаться, что я стал всем тем, что было мне так отвратительно.

Но если вернуться к тому времени, когда прошло четыре-пять месяцев после моего освобождения, тогда я жил в мире исполненных надежд. У меня было такое чувство, что больше никто не в силах снова упрятать меня в тюрьму. Понятно, что травка и таблетки формально были незаконны, но они были настолько в ходу, что казались почти легальным делом, если только ты не занимался их продажей. Если не считать нескольких малолеток, которые до меня уже отдавались всем, кто им понравился, я ощущал себя добрым самаритянином, помогая подросткам, выброшенным на улицу. Не раз и не два, если они оказывались совсем беспомощными и решали вернуться домой, я отвозил их к родителям.

Я много общался с несколькими своими старыми тюремными приятелями. Кое-кто из них по-прежнему держался за пушку, занимался грабежом и всем прочим, на чем можно было наварить денег. То, чем они занимались по жизни, было их личное дело. Я уже этим наелся и не хотел это обсуждать. Но, встречаясь с ними, я давал ясно понять, что воровать и причинять людям боль, отбирая у них деньги, — это не мое. Если им нравился я или ехавшие со мной девушки, то они должны были понять, что в нашей машине нет места пистолетам и прочей дребедени, которая идет в комплекте. Кстати сказать, однажды один из моих тюремных дружков оставил мне целый арсенал — два пистолета и карабин. Так я утопил их в заливе. Парень не очень переживал по этому поводу, но был слегка рассержен моим поступком. Зачем это я утопил пушки, когда их можно было загнать за пару-тройку сотен? «Слушай, Дэн-ни, если бы я продал те пушки, их бы использовали для того, для чего ты сам задумал», — был мой ответ.

Не уверен, что перемены наступили сразу после своего появления в Хэйте. Но проходили месяцы, и, все глубже погружаясь в жизнь района, я стал замечать, как здесь становится мерзко и противно. Как-то вечером я возвращался от друга по Лайон-стрит. Припарковался я на другой улице, за пару кварталов от дома приятеля. Было довольно холодно, я шел быстрым шагом и, заворачивая на улицу, где оставил машину, чуть не столкнулся с тремя парнями, избивавшими кого-то. Я как раз затормозил, когда один из них пырнул жертву ножом в живот. Тот упал на тротуар и больше не издал ни звука. Я попятился, а парни стали наступать на меня. «Эй, ребята, я ничего не видел. Вам нет нужды избавляться от меня», — поспешно сказал я. Они посмотрели на меня, переглянулись, после чего один из них сказал: «Ладно, вали отсюда, молокосос. И запомни — ты ничего не видел». Я развернулся и пошел. С учетом ситуации я был не против обойти квартал с другой стороны, чтобы добраться до машины.