Венок из железных одуванчиков - Дарья Донцова

старухи Елену Николаевну? Так мама добрая, ласковая, лечит их, лекарства всем бесплатно раздает, да еще летом, когда бабулькам внуков из Москвы привозят, детям русский язык и литературу преподает. Вот никаких вопросов в моей деревянной голове и не возникало. После очередного возвращения, а потом отъезда мужа Елена Николаевна оказалась беременной. Я только похихикал про себя – родители казались мне глубокими стариками, а они вон чем занимаются. Отец отправился в очередную командировку, а у супруги живот расти начал. После появления на свет Игоря мама заболела и вскоре умерла. Муж на похоронах не присутствовал. Елена Николаевна понимала, что уходит из жизни, и лишь тогда, незадолго до смерти, открыла мне правду. Перед въездом в городок, на горе, стояла разрушенная церковь. Старушки и Елена Николаевна по воскресеньям туда ходили, подметали помещение, приносили из дома свечи и читали молитвы. Но я понятия не имел, что отец мамы, мой дед, которого я никогда не видел, служил в том храме священником. До войны Лычково было небольшим городком, но по соседству с ним находилось немало деревень, прихожан хватало. Кроме того, к отцу Николаю приезжали люди из Москвы. В столице они опасались церковь посещать, а в Лычкове их никто не знал. В тридцатых годах в городок приехал особый отряд. Парни в форме сломали иконостас, сожгли образа на костре, сбросили колокола, разорили алтарь, хотели увезти деда, но не успели. Священник умер, глядя, как убивают храм. Вот жену его, мою бабушку, забрали, больше никто ее не видел. Что с ней стало? Понятно, что скончалась где-то в заключении. Мама тогда была девочкой и ей грозил детдом, но одна из прихожанок, Зинаида Тимошина, назвалась ее теткой. Документов не было, но все жители подтвердили ложь, и мама осталась в родном городке, поселилась у Зины.

Рассказчик взял со столика стакан, выпил воду и продолжил.

– Это еще не все секреты, которые я тогда узнал. Дом у нас был кирпичный, крепкий, участок большой, огород, сад, картофельная делянка, баня, три погреба. В одном мама всякие банки держала, в другом овощи: картошку, морковь, свеклу. А третий не использовала. В тот день, когда у нас с ней состоялся серьезный разговор, мать велела мне идти в пустой отсек, с шеи ключик сняла, объяснила, что да как. Я с трудом вниз сполз – лестница оказалась почти разрушенной, – ощупал стены, нашарил ручку, под ней скважину, открыл дверь, осветил фонарем крохотное помещение метров в пять-шесть, наверное, увидел полки. Осмотрел их, вернулся и доложил: «Мам, там ничего нет!»

Родион кашлянул.

– Ни до этого момента, ни после него я никогда не видел, чтобы у человека так лицо менялось. Мама ахнула: «Пусто? Ты небось не заметил укладки! Зови скорей тетю Зину». Зинаида к больной на кровать села, услышала про пустой подпол и произнесла: «Помнишь, как вы с Иудой уехали в Москву за покупками? Вот уж я удивилась! С чего это потаскун перед тем, как к очередной бабе рвануть, вдруг жене подарки делать решил? Никогда в город тебя не возил, и тут такое! Значит, не ошиблась я! Видела постороннего-то в твоем саду!» И тут маме так плохо сделалось, что не до разговоров стало, скорую вызвали, но они опоздали, умерла Елена Николаевна до ее прибытия.

Родион потер ладонью колено.

– На следующий день после похорон тетя Зина мне правду про погреб сообщила. Деду моему некоторые прихожане привозили на сохранение ювелирные изделия, очень дорогие, старинные. При царе-батюшке вокруг нашего городка и рядом расположенных сел было много богатых усадеб. После прихода большевиков к власти часть владельцев сбежала за границу, но основная масса осталась. Дворяне думали, что советская власть максимум на пару лет, поэтому не хотели покидать родину. Однако потом к ним пришло понимание, что коммунисты хорошо укоренились. И разнеслись слухи о том, как разоряют поместья, отнимают все, выгоняют на улицу, сажают в лагеря даже тех аристократов, которые приняли советскую власть и начали ей служить. Чтобы сохранить семейные реликвии, их тайком приносили священнику и его жене. Отцу Николаю доверяли, знали, он сбережет то, что для его духовных чад не только материальная ценность, но еще и память о предках.

Родион мрачно улыбнулся.

– О, наивные, благородные, истинно верующие люди! Они полагали, что батюшку никогда не тронут, он же служитель Господний, Святой Дух в нем. Побоятся большевики адских мук. Вот старших членов дворянских фамилий могут в лагеря отправить и расстрелять. Но если их убьют, отец Николай отдаст детям погибших то, что ему их родные на хранение оставили. Дедушка все убирал в подполье. И он тщательно вел записи, кто что передал. Тетрадь после смерти священника и ареста его жены хранилась у Зины, она ее потом подросшей Лене отдала. Мама была кристально честным человеком, она даже картофелину на дороге не подобрала бы, потому что чужая. Драгоценности просто ждали своего часа. Но никто за ними не обращался, не одно десятилетие ювелирные изделия лежали под землей. Зинаида и Елена по ночам спускались в схрон, мыли в особом растворе кольца, броши, ожерелья. Они тщательно следили за чужим имуществом. Даже в голодные пятидесятые годы самого маленького колечка не продали. А вот муж ее, отец мой… Вот не зря его Иудой назвали, прямо в точку попали!

Родион посмотрел на пустой стакан, Боря быстро налил в него воды из бутылки.

– Долго болтаю, в горле пересохло, – извинился рассказчик и опять залпом осушил стакан. – Так вот, папаша мой не мог долго жить с Еленой. Почему? Не знаю. Некоторое время Иуда вроде был хорошим мужем, потом раз – и срывался с цепи. Елена ему надоедала, маленький ребенок раздражал, тихий сонный городок наскучивал. И папаша уезжал в Москву. У него, оказывается, в столице была квартира, она сдавалась втихую, деньги у папаши водились. И он вроде как был художником, рисовал картины, но успехом они не пользовались, никто полотна не покупал. Жил Иуда на средства, которые от жильцов получал. А работал учителем рисования в школе на московской окраине. У некоторых детей нет отца, зато есть очень симпатичная мама. Закрутит «Репин» очередной амур – и уйдет от Елены. Некоторое время поживет с бабой, та ему надоест. Дон Жуан местного разлива к законной жене с покаянием: «Прости, дорогая, бес попутал». Супруга его всегда назад принимала, наверное, очень любила. Никогда не скандалила, от меня правду скрывала. Ну, и папаше везло, никто из его любовниц в Лычково не наведывался. Один лишь раз прикатила мать какой-то бабы, оказалось, что Иуда врал ее дочери, что не женат. Пожил в квартире у «невесты», поел, попил,