Психиатр - Андрей Шляхов

— Чтобы рот заткнуть. Жены всегда много знают о грехах мужей. Иногда пытаются шантажировать. Ты представляешь, после задержания он сначала пошел в отказ! При таких-то уликах, а! Хорохорился, высокопоставленных знакомых перечислял, орал, что это полиция жену его убила и ему же в багажник подкинула…

— Зачем?!

— Чтобы открыть дело, потом за деньги закрыть, зачем же еще?

— Ну и фрукт! — удивился Савелий. — Кстати, двести тысяч он заплатил? Обещал же — тому, кто найдет его жену…

— То есть тем, кто его задержал?! — рассмеялся Виталик. — Ну ты и шутник, брат! Любите вы, доктора, пошутить цинично. Не заплатил, конечно, зажилил. Чего еще от такого мерзавца ждать? Жену убивать, если хочешь знать, — самое последнее дело…

— Да, конечно, — согласился Савелий. — Близкий человек, когда-то любовь была, ночью на ушко ласковые слова шептал…

— Это здесь ни при чем, — покачал головой брат. — Просто, если убьешь жену, то передачи таскать некому будет, без них за решеткой плохо.

— У вас, я смотрю, тоже своеобразный юмор, — отомстил за циничных докторов Савелий. — Профессиональная деформация называется.

— А как иначе? — Голос у Виталика был серьезным и немного грустным. — По нашей работе каждый день столько всего видишь, что без юмора недолго и к тебе в пациенты загреметь. Да у нас и с юмором гремят… Вот поэтому я и хочу поскорее от земли оторваться. — Виталик поднял ладонь над столом, показывая, насколько высоко он намерен оторваться от земли, и вздохнул. — В девяностые куда легче было карьеру делать… В пять лет люди из капитанов в полковники вырастали. А сейчас…

— У тебя все будет хорошо! — Савелий постарался вложить в голос максимум уверенности, поняв, что именно такие слова сейчас хочет слышать брат. — Просто сейчас период такой. Черная полоса. Следующая будет белой. Скажи, а по делу Душителя есть какие-то подвижки?

— Представь себе — топчемся на том же месте, — погрустнел Виталик. — Я уже и не надеюсь когда-нибудь эту тварь вживую увидеть! К тому же есть опасения, что он, испугавшись шума, который поднялся после убийства Пестовой, может сменить дислокацию. Переберется, скажем, в Мытищи или в Бронницы и продолжит там теток душить. Его же ничто в Останкино не держит, какая разница, где кого убивать?

— Не скажи, — возразил Савелий. — Он может считать его счастливым местом. До тех пор, пока его не поймают, конечно. У него могут быть какие-то ассоциации, связанные с этим районом, в конце концов, он может страдать амаксофобией…

— Что это?

— Боязнь езды в транспорте. Довольно распространенная, кстати, особенно среди переживших какую-нибудь аварию. Разные степени выраженности, само собой, но бывает и так, что человек ни в какой вид транспорта сесть не в состоянии. Сразу же начинается паника…

— Боязнь езды в транспорте? — задумался Виталик. — Хм… Слушай, а это идея! А с ней к вам на учет ставят?

— Необязательно. Если больше ничего нет, то могут и не поставить. Эта фобия окружающим не мешает, до суицидальных попыток обычно не доводит… Живет человек с репутацией чудака, который любит ходить пешком, работу находит рядом с домом… Если всех чудаков к нам на учет брать, то все городские поликлиники придется в психдиспансеры перепрофилировать.

— Надо же, никогда о таком не слышал. — Виталик умолк, явно задумался. — Знаешь, это вариант. Как ты сказал? Аксофобия?

— Амаксофобия.

— Погоди, сейчас запишу…

— А что ты не рассказываешь про портрет Душителя? — как бы мимоходом спросил Савелий. — По всему району они расклеены, а мне об этом даже сказать нельзя?

— Не напоминай мне про них! — раздраженно ответил брат. — И так покоя нет, а тут еще горе-помощники весь район взбудоражили.

— Что такое?

— Активисты какого-то молодежного движения. Делать нечего людям, они себе занятия и придумывают. Со слов каких-то бабок составили портрет якобы Душителя, напечатали объявления, расклеили… У нас телефоны без дела не стоят, а тут вообще разрывались! Шутка ли — так взбаламутить народ. Да еще портрет какой! Ну ты ж его видел, каждый второй под него подходит! Мало нам проблем, так еще разъяснительную работу вести приходится. Ребята из лучших побуждений стараются, по собственной инициативе. Это похвально, но услуга получается медвежья. Внимание отвлекается черт-те на кого, а настоящему убийце только легче делать свои дела.

— А чем вы занимаетесь сейчас? — поинтересовался Савелий, хотя ему очень хотелось поскорее спросить про аптекаря; если портрет Душителя сделан, что называется, от балды, то его акции, образно говоря, прыгают вверх. — Вот ты лично что делаешь сейчас по делу Душителя? Если это не военная тайна?

— Сейчас я сижу в кабинете, пью чай и разговариваю с тобой. А по работе у меня очередное задание — опрос всех женщин, которые в последние три месяца обращались в обе наши поликлиники. И тех, кто сам приходил, опрашиваю, и тех, кто на дом вызывал. Хожу и интересуюсь — не было ли чего необычного, не звонил ли кто, не приходил ли кто, не слышали ли чего… Мутотень тухлая! Но возможно, что-то и вырисуется…

— И про якобы случайные знакомства с мужчинами спрашиваешь? — уточнил Савелий.

— Всенепременно! И записываю всех, кто приходил во время болезни по какому бы то ни было делу. И не один я этим занимаюсь. Столько информации, и совершенно непонятно, что с ней делать? Только отчеты пишем… Эх, попадись мне этот Душитель, я бы ему…

Картина возмездия, нарисованная Виталиком, слегка ужасала. По мнению Савелия, у психически здорового человека таких изощренно-изуверских мыслей возникать не должно. Но с другой стороны, насмотришься на то, что делает Душитель с людьми, и не такое еще пожелаешь с ним сотворить.

— Я тут заходил посмотреть на твоего аптекаря, — закончив с возмездием, сказал Виталик.

— И как он тебе? Понравился?

— Я же не сватать его ходил! — хохотнул брат. — При чем тут понравился? У нас другие критерии. Ты говорил, что он откуда-то из Крыма?

— Это он так сказал.

— А паспорт у него российский. С постоянной регистрацией в деревне Мокшино Конаковского района Тверской области. Выдан в две тысячи четвертом году.

— Может, он уже получил российское гражданство…

— Возможно, — согласился брат. — Проверим. Ладно, давай-бывай, а то что-то заболтался я с тобой…

— Давай-бывай, — повторил Савелий дурацкое словцо (точнее, сразу два).

Недоеденная глазунья безнадежно остыла. По уму, ее полагалось выбросить, настоящий гурман именно так бы и поступил, но Савелий, ленясь готовить что-то другое, героически ее доел, размышляя о том, что самая полезная еда — та, которую ешь без малейшего удовольствия. Почему? Да потому что много ее не съешь, что ни говори, а польза.

После ужина Савелий позвонил матери. Пора бы уже, давно не общались.

— А я, не поверишь, только собралась тебе звонить! — сообщила мать после обмена приветствиями. — Как ты?

— Хорошо, живу, работаю…

— На работе все нормально?

— Нормально.

— Менять не надумал?

То, что сын работает в обычном, ничем не примечательном и никому за пределами района не известном диспансере, матери не нравилось, и она то и дело давала это понять. Недостойное место.

В названии достойных, по материнскому мнению, мест непременно должны были присутствовать слова «центральный», «научно-исследовательский» или «российский». Городской психоневрологический диспансер номер двадцать семь? Фи, какой моветон!

— Пока нет.

— Дело твое, спохватишься — будет поздно. А как личная жизнь?

— Без изменений, мам. И пока что не предвидится.

— Может, тебе тут кого-нибудь подыскать? Из наших? У Миши очень широкий круг знакомых…

Это что-то новое. Раньше Савелия никогда не пытались сватать. Что это? Мать настолько освоилась в Германии или просто отчаялась увидеть сына женатым? И надо оно ей?

— Спасибо, не стоит, — твердо сказал Савелий. — Это же просто смешно, мам…

— Ничего не смешно. — В голосе матери проявилась обида. — Многие так делают, если хочешь знать. Но я не настаиваю, я просто предлагаю. Решай сам, ты у меня взрослый. Кажется…

— А как ваши дела? — Савелий поспешил перехватить инициативу, а провокационное «кажется» пропустил мимо ушей.

— Идут, — сдержанно ответила мать. — Миша с утра до ночи работает, я занимаюсь хозяйством и общаюсь с соседями. У нас они новые, я тебе не говорила?

— Нет.

— Наши люди. Земляки, можно сказать.

— Из Москвы?

— Из Самарканда, он — зубной техник, она — торговый работник…

«В Москве никому не придет в голову называть жителей Самарканда земляками, — усмехнулся про себя Савелий. — А в Германии запросто». Как однажды сказал Михаил Юрьевич про одного своего сотрудника: «Он из наших немцев, из восточных».