Этюды Черни - Анна Берсенева

Когда Саша допела и контрабасист последний раз ударил смычком по струнам, зал взорвался такими воплями, каких ей никогда не приходилось слышать. Хотя публика выглядела вроде бы взросло и даже солидно: подростки-то редко ходят на джазовые концерты.

– Если надумаешь петь со мной, позвони, – сказал контрабасист. – Или приходи, мы здесь часто играем.

– Спасибо, – кивнула Саша. – По-моему, получилось здорово.

– У тебя необычный голос, – сказал клавишник. – Вроде бы не такой, как в опере, но какой, я что-то не разберу.

– Я и сама уже не разбираю, – сказала она и поспешила спрыгнуть со сцены.

Ей совсем не хотелось сейчас рассуждать о своем голосе. Ей было весело, легко, блюзовые переливы еще плескались у нее внутри… Ей не хотелось думать ни о чем, что находилось за этими синими стенами! Разве только о Филиппе, но о нем ей хотелось думать всегда.

– Это был взрыв, Алекс! – воскликнул Стив, когда Саша вернулась к нему за столик.

– Ядерный? – засмеялась она.

– Даже сильнее! Я никогда не слышал такого Моцарта.

– Да он, может, в гробу перевернулся, если сам все это услышал.

– О, нет! Он был гений. И к тому же веселый человек.

Стив придвинул Саше коктейль, похоже, именно что ядерного состава. Она собралась уже выпить, но тут телефон в ее сумке зазвенел особенным звоночком. Филипп хотел разговаривать с ней и хотел ее видеть.

Джазисты заиграли после минутного перерыва что-то немыслимое по силе и живости, музыкой загремели стены, казалось, с них вот-вот осыплется краска, расслышать что-либо в таком всеобъемлющем потоке звуков было невозможно. Саша схватила сумочку, в которой не утихал призывный звонок, и выбежала из зала.

На красной лестнице было все же потише. Наверное, потому, что подвал был старый и коридор у выхода из зала изгибался причудливой загогулиной.

Лицо Филиппа появилось на экране. Звук немножко запаздывал, и Саша угадывала его слова чуть-чуть раньше, чем слышала их.

– Как музыка гремит, – проговорил Филипп. – Да у тебя же вечер уже. Ты где-нибудь на концерте?

– В джаз-клубе. Только что пела блюз с контрабасистом, представляешь?

– Думаю, замечательно получилось.

Саша смотрела на его губы и жалела, что их можно только видеть, что не придумано еще способа поцеловать эти губы прямо через океан. Ей захотелось вернуться в Москву немедленно. Зачем она уехала, о чем еще собиралась размышлять? Дура, больше ничего!

– Я скучаю о тебе, – сказала она.

Наверное, ее слова тоже не сразу до него доносились – Филипп не ответил ей, а сказал о другом:

– Как все-таки странно разговаривать с тобой из будущего. – И, секунду помолчав, произнес: – Саша, не имеет смысла оттягивать то, что я хочу тебе сказать.

– Конечно!

Она улыбнулась. Все, что он хотел сказать, ей необходимо было знать немедленно.

– Нам придется расстаться.

– Почему?

Этот вопрос вырвался у нее раньше, чем она успела осознать, что задавать его не надо.

Она ни разу в жизни не задала такого вопроса ни одному мужчине. Правда, и не было в ее жизни ни одного мужчины, который сказал бы ей такое… Это происходило с нею впервые. Как и все, что было связано с Филиппом. Что она считала в своей жизни связанным с Филиппом всего минуту назад.

– Это трудно объяснить, – ответил он. – Хотя нет, не трудно. Просто объяснение наверняка покажется тебе пошлым. Наши отношения исчерпали себя, Саша. Я понял, что знаю о тебе уже все, что можно знать. Во всяком случае, все, что мне хотелось бы знать о тебе. Мне не хочется двигаться дальше в моем знании о тебе. Я эгоистичен. Наверное, ты и сама это заметила.

– Не заметила.

Опять непонятно, зачем она это сказала. Ей просто необходимо было что-нибудь произнести. Глупо было выслушивать его отповедь, как уездная барышня Татьяна Ларина.

– Странно, что не заметила. Я мог бы скрывать от тебя свой эгоизм, но зачем? Он есть. А мы оба уже не в том возрасте, когда люди способны на перемены. Мне было хорошо с тобой. Но теперь мне хочется другого, нового. Так бывает. Так бывает у мужчин.

В его тоне послышалась назидательность. Как ни ошеломлена была Саша – мало сказать, ошеломлена! – ей противно стало от этих интонаций.

– У женщин тоже, – резко проговорила она. Резкость ее донеслась до Филиппа с опозданием и, наверное, перестала быть резкостью, пока летела через Атлантику. – И эгоизма мне тоже не занимать.

– Да, мы с тобой похожи, – кивнул он. – Так что, я думаю, ты воспримешь все это с пониманием. И вообще, я…

Саша выключила телефон. Она не могла больше слышать его голос из будущего. У него сейчас утро завтрашнего дня, а она во вчерашнем вечере. В его прошлом.

Это слово – прошлое, прошлое! – иглой впилось в ее мозг. Прошлое охватило ее, все собою заполнило, не оставив места для будущего. Вся ее жизнь теперь – сплошное прошлое.

Голова у нее закружилась. Она села на ступеньку красной лестницы. Показалось, что вытекла из нее кровь и сидит она в собственной крови. Ее передернуло от такой плотской, такой жуткой ассоциации, и она вскочила.

«Это не могло произойти… вот так! – Не мысли метались у нее в голове, а какие-то жалкие их обрывки. – Ничего не предвещало… Как глупо, боже мой, какое глупое слово – предвещать… Что, всадник должен был явиться на коне, протрубить в серебряный рог: Александра, тебя скоро бросит любовник?.. Отношения исчерпали себя… Пошлые слова, невыносимо пошлые, он правильно понимает… Но что толку от правильности его понимания?.. Он не хочет больше ничего знать о тебе. Ты скучна ему, ты исчерпана!»

Саша запнулась о последнюю ступеньку, чуть не упала. Человек, стоящий у входной двери, что-то сказал ей – она не поняла его слов. Он спросил что-то – она кивнула. Он открыл дверь, и она оказалась на улице.

Нью-Йорк встретил ее всем своим ночным объемом сразу. Как будто она не на Седьмую авеню вышла, а нырнула в океан. Да, всего три дня назад она испытала точно такое ощущение: поехали с Федором и Тишкой купаться на океан, и нырнула в волну, и показалось, что тонет, но уже через мгновение поняла – не тонет, а погружается в огромную, всеобъемлющую стихию, и бояться не надо…