Тубплиер - Давид Маркиш

– Грецкие, – ответил Казбек. – Каждый день шапку целую съедает, в лесу собирает и ест. От этого глаза становятся ясные, и он в темноте видит.

Отпустив Казбека, Шумяков отправил в Москву запрос на заключение эксперта: водится ли в горах Кавказа хищное животное галбац, похожее на волка, но с львиной гривой. Экспертиза была получена без задержки от известного ученого, доктора зоологии профессора Вадимушкина, по получении засекречена и приобщена к следственному делу. Вот она: «Наличие запрашиваемого животного определяю как возможное. Во второй половине прошлого века на территории Персии изредка встречались львы. Отдельные особи этого опасного хищника могли мигрировать на Кавказ, расселиться там в труднодоступных высокогорных лесах и сохраниться по сей день». Коротко и ясно.

Реваз Бубуев, заслуженный директор санатория «Самшитовая роща», парил над событиями, как орел над горным кряжем. Но и заслуженных руководителей с переходящим Красным знаменем достает иногда удар беспечной судьбы; Реваз об этом не забывал и парил с оглядкой.

Попытка зазвать в гости, в Рощу, московского полковника закончилась неудачей: Шумяков и на пушечный выстрел не желал приближаться к источнику туберкулезной заразы и ответ его был лаконичен и сух: «Занят». Бубуев и не подумал отчаиваться – он и без приглашения отправился в Эпчик знакомиться с приезжим громовержцем из Большого дома.

Кагэбэшник понравился Бубуеву: он не орал, не стучал кулаками и не топал ногами, а мягко, по-отечески журил и пенял за недогляд во вверенном ему, доктору, хозяйстве. Недогляд привел к нарушению нормативных правил, коллектив проявил неустойчивость и разболтался. Некоторая его часть, умственно неполноценная в силу неизлечимой болезни, пошла на преступление. Ну, почти на преступление… Тут Бубуев незаметно вздохнул и проглотил стоявшую комом в горле слюну: угроза немедленного закрытия санатория и отправка его, директора, в лагерь как будто миновала. А Шумяков продолжал с партийных позиций: коммунисты санатория должны покарать отщепенцев и решительно от них отмежеваться. Бубуев ушам своим не верил: как, московский полковник никого, ну совсем никого не арестует? Зачем он тогда приехал из Москвы? А полковник вел свою умную линию: к распоясавшимся больным, не совсем, как видно, уравновешенным людям, следует применить административные меры, чтоб они сделали персональные выводы. Чтобы пятно не легло на все лечебное заведение, чтоб другие больные, ни в чем не повинные, поскорей выздоравливали и возвращались к полезному труду, к строительству коммунизма. А этими негодяями, не успевшими еще нанести тяжкий вред советской власти, должен заняться он, доктор Бубуев, – их судьба в его руках. Как коммунист и советский человек он примет единственно верное решение.

– Всех выпишу! – привстав со стула, прорычал Бубуев. – Вырву заразу из здорового коллектива!

16

Чистка – это чугунное слово, это сокрушительное понятие висело в свое время над союзом нерушимым республик свободных подобно туче, набитой камнями. Граждане, проживая по своим местам, ожидали прихода чистки, как ждут огнедышащего дракона: придет, никуда не денется и от него никуда не деться. И полетят головы с плеч…

Чистка Тридцать Седьмого Года осталась в памяти у тех, кто ее пережил. А обрушилась она и на работяг, и на интеллигентов-прослоечников, и на военную косточку, и на снабженцев, и на руководителей с подчиненными, и на поповичей с поповнами, и на семя выведенных уже под корень кулаков, и на славных славян, и на притихших к тому времени иудеев, и на безобидных татар со средне-азиатами – всех угомонил, никого не забыл рябой Хозяин. То была образцово-показательная Великая чистка, а до нее и после предпринимались чистки пожиже. Эти очищающие народный организм действия, начавшись в октябре семнадцатого года, никогда, по сути дела, и не прерывались: кого вычищали со службы, вылущивали из привычной среды, а кого сажали в лагерь либо кончали на лесной лужайке или в расстрельном тупике. Каждому свое, и нечего озираться и с завистью поглядывать на соседа: зависть – нездоровое чувство, оно мешает строительству новой социалистической жизни. Да и не оглядывались – пряча глаза, держались от греха подальше…

Потом Хозяин откинул свои мягкие кавказские сапожки, но верховный страх, внушенный им, никак не выветривался из поднадзорного, просеянного сквозь мелкое сито общества. Жить под знаком чистки трудно, но человек не собака, человек ко всему привыкает. И помаргивает в темном углу уголек надежды: авось беда пройдет мимо, все как-нибудь образуется…

Подъезжая к «Самшитовой роще», Бубуев с удовольствием прикидывал, что он немедля по приезде предпримет, и рисовал картины одну ярче другой. Проще всего было бы устроить общее собрание коллектива – медперсонала и больных, проработать отщепенцев до самых костей и вычистить их – с позором выписать немедленно. Но не зря же говорят – «простота хуже воровства», разговоры о таком собрании пойдут по району, а то и по области, и разразится скандал. И во всем станут винить директора, и Красное знамя отнимут наверняка. Нет, так дело не пойдет. Лучше организовать генеральную проверку, выявить виноватых и выписать их без шума, по всем правилам – с прощальными рентгеноснимками, медицинскими заключениями и уведомлениями по месту работы с указанием причины выписки. Провести, другими словами, солидную чистку санатория. И чтоб все было как положено.

Первым попал под раздачу Пузырь – сызранский профсоюзник, ведавший в своем городе оформлением путевок в лечебные санатории. Скрупулезная проверка выявила, что Пузырь никогда никаким туберкулезом не болел, а путевки выписывал себе сам, чтобы хорошенько отдохнуть от канцелярских трудов и подышать свежим горным воздухом Кавказа. Год за годом он приезжал как неизлечимый хроник в «Самшитовую рощу» на три месяца, на казенные харчи. Липовая справка, много лет тому назад полученная по знакомству у главврача диспансера, удостоверяла в том, что Пузырь страдает застарелым туберкулезом в совершенно неизлечимой форме и санаторный режим рекомендован ему для общего поддержания сил. К сызранцу с его крокодильим аппетитом привыкли в «Роще», его приветливо встречали, а провожали с пожеланиями встретиться снова в следующем году. Таблетки ему выдавали скорее для порядка, чем в недостижимых лечебных целях, он их аккуратно складывал в порожний спичечный коробок, а потом, вечерком, выкидывал в ручей. Он был совершенно здоров, и если его и следовало лечить, так это от обжорства. Энергия его целиком уходила на переваривание пищи. Все его любили за покладистость и своего рода замкнутость характера. Он никогда никому не набивался в приятели, не вмешивался в чужие дела и ни на что не жаловался. Он отдыхал.

Дело Пузыря директор Бубуев одним росчерком пера выделил в отдельное производство. Никаких связей между Пузырем и антисоветскими тубплиерами обнаружено не было, и кара, возможно, по-хорошему обошла бы его стороной, но профсоюзная должность сызранского гостя выводила директора из себя, само это слово – «профсоюз» после разговора с московским полковником действовало на Бубуева как красная тряпка на быка. Участь Пузыря была решена, и он, собрав манатки, поплелся со своим чемоданом на автобусную остановку.

А расправа над тубплиерами была запланирована на следующую неделю.

Полковник Шумяков не стал дожидаться расправы. Он ограничился тем, что выслушал по телефону доклад Бубуева о предстоящей, с неукоснительным соблюдением социалистической законности, выписке виновных и отбыл в Москву. Сидя в своем лубянском кабинете, полковник ознакомился с зоологической экспертизой профессора Вадимушкина и удовлетворенно хмыкнул: галбац мог быть! А раз так, версия о растерзании разбойника Мусы имела право на существование. Что же касается волкольва, ловить его на кавказских кручах никак не входило в компетенцию полковника Шумякова. Грызя привезенные из командировки грецкие орехи, Шумяков заказал еще одну экспертизу – на этот раз в московском Институте судебной психиатрии имени Сербского. Одному из ведущих специалистов института, поддерживавшему доверительные отношения с Лубянкой, предлагалось подтвердить или опровергнуть склонность удрученных ходом туберкулезного процесса людей к нервным срывам и психическим расстройствам, могущим привести к антиобщественным, антисоветским поступкам. Специалист – разработчик психиатрической теории под названием «антисоветский синдром» – с подъемом взялся за дело и доступно разъяснил, что такое не только возможно, но и более чем вероятно: ослабленный борьбой за выживание организм негативно влияет на всю нервную систему, прежде всего на головной мозг, и замутненное сознание способно завести такого больного в антисоветские дебри, где, как показывает опыт, советским людям с нормальной психикой просто нет места.