Мы и наши дети - Никитина Лена Алексеевна

Меня как-то поразила простая мысль: человечество шлифует и накапливает свой нравственный опыт тысячи лет, а человек должен усвоить его, чтобы стать на уровень культуры своего времени, за какие-то 15-20. А чтобы вступить в разнообразное общение с людьми, ему этот опыт или хотя бы основы его надо усвоить еще раньше - в пять-семь лет! Какое бы разнообразие жизни и деятельности ни предоставила ребенку семья, как бы ни были развиты связи детей с людьми и окружающим миром, все равно узок будет этот мир и беден будет этот опыт без соотнесения его с нравственным опытом человечества, со всем тем богатством, которое накопило оно за свою многовековую историю. Но как сравнить свой личный опыт с тем, что уже было, что есть и должно быть, что будет? Вот для этого, по-моему, и необходимо искусство, которое вооружает человека тем, что не постигнешь простым опытом жизни. Оно как прометеев огонь, который поколения людей передают друг другу с надеждой донести его до сердца и разума каждого, кому посчастливилось родиться человеком. Донести, чтобы каждый человеком стал. Б. П.: Думаю, не надо преувеличивать роль искусства. Человека делают обстоятельства, характер его деятельности, условия его жизни. Искусству среди этих условий тоже есть место, но, во-первых, не главное, а во-вторых, не самостоятельное: оно само, как известно, неоднородно и подчинено интересам разных классов и прослоек общества. Так что красивые слова о прометеевом огне, я думаю, даже в образном плане не соответствуют действительности. Конечно, искусство многому учит, дает знание о мире, о человеке, об отношениях между людьми, но, чтобы переделывать людей, делать новорожденного человеком, - это ему не под силу Л. А.: Это наш старый спор, в который однажды внес свою лепту и семнадцатилетний сын. Обычно на вопрос: "Для чего человеку надо научиться читать в три года?" мы отвечали так: уже до школы ребенок многое узнает из книг. Ему становятся доступны географические карты и справочные издания, расширяется круг его интересов, развивается его фантазия, воображение. Чтение становится его потребностью и удовольствием. Он становится безупречно грамотным без усвоения грамматики. Наконец, это экономия времени взрослых: он перестает приставать: "Почитай, почитай!" Да и на свои многочисленные почемучкины вопросы ищет ответы в книгах. А Алеша сказал то, до чего мы, к сожалению, сами не додумались, но что является необыкновенно важным результатом раннего чтения. Вот его мысль (передаю, конечно, не буквально, но за смысл ручаюсь): наша художественная литература, в особенности детская, чрезвычайно нравственна по сути своей. Рано научившись читать и читая куда больше, чем ему читали бы взрослые, ребенок незаметно для себя обязательно приобретает нравственный эталон, образец для подражания - еще до того, как сталкивается с некоторыми теневыми сторонами жизни, до того, как начнут на него сильно влиять разные условия, в том числе и неблагоприятные. Тогда он встречается с этими условиями как бы нравственно защищенный, уже исподволь усвоивший основные представления об отношениях между людьми: о добре и зле, о смелости и трусости, о скупости и щедрости, о многом-многом еще. Б. П.: Получается, что влияние литературы может быть сильнее, чем влияние действительности? Даже в том случае, когда они по направлению противоположны? Что-то не верится. Слишком тогда было бы просто воспитывать людей: читать сказки и "воспитательные" рассказы с утра до вечера - и все в порядке: обеспечена высоконравственная личность. Л. А.: Не надо иронизировать по поводу этих сказок и рассказов. Влияние их на формирование личности ребенка очень велико. В библиотеке, где я работала, и у нас среди гостей я в своей жизни встретила лишь четверых подростков, которые не читали и не любили сказок. Было ли то совпадением, не знаю, но все они были похожи своей безапелляционностью, рационалистичностью, отсутствием живого любопытства и даже чувства юмора. Все это в разной, но заметной степени. Двое из них были очень развиты, но с ними было трудно говорить, трудно ладить. Впечатление от них описать трудно; может быть, я что-то преувеличиваю или говорю неточно, но очень четко помню: мне каждого становилось жалко, потому что они были лишены какой-то внутренней доброжелательности, необходимой для налаживания контактов с людьми. Один из них производил тягостное впечатление странного, даже больного человека, хотя был абсолютно здоров и на мой вопрос: "Как ты учишься?" - снисходительно ответил: "На "пять", разумеется". - "А почему ты читаешь фантастику?" - спросила я, записывая выбранные им книги. Он скривил губы: "Не всякую. Грина, например, не люблю. Какая это фантастика - выдумки все это. Фантастика - это научное предвидение, то, что на самом деле будет, а что Грин - красивая неправда, вот и все". Он смотрел на меня холодноватыми ироничными глазами, уверенный в собственной правоте. Мне нечего было сказать ему: какими словами могла я до него достучаться, если этого не смогла сделать ярчайшая человечность и доброта Грина? Как же этот "мыслитель" будет понимать людей, как жить с ними? Виновата ли здесь нелюбовь к сказкам? Думаю, да. Для чего создано это величайшее изобретение человечества - сказки? Наверное, прежде всего для того, чтобы передать новым поколениям уже в детстве, самом нежном, самом восприимчивом возрасте, основные нравственные понятия и чувства, выработанные вековым опытом, передать не в виде голой морали и проповеди, а в прозрачно ясной по смыслу, прелестной и забавной по форме сказке, с помощью которой детям преподносится знание о сложной и противоречивой действительности. У нас в семье все очень любят сказки. Читаем их по нескольку раз, особенно любимые, и вслух, и про себя, и играем в сказочных героев, и смотрим сказки по телевизору. Какое же это наслаждение - видеть, как даже самые маленькие сопереживают, сочувствуют героям или негодуют, возмущаются кознями их врагов учатся понимать, что к чему. Смотрим и читаем мы, конечно, не только сказки. Множество детских и взрослых книг перечитали мы вслух, то растягивая удовольствие на несколько вечеров, то не отрываясь часа три-четыре подряд, читая все с начала до конца. Так мы, например, читали "Весенние перевертыши" В. Тендрякова, "Не стреляйте в белых лебедей" Б. Васильева - их нельзя было разрывать на части, никак нельзя! Слушают обычно все, даже старшие, хотя содержание для них может быть давно известно. Я как-то не выдержала (самой любопытно стало) и спросила: - Вы ведь уже читали, а почему слушаете? - А знаешь, мам, когда читаешь про себя, получается так быстро, что не успеваешь себе представить в деталях. Сливается все, как при езде на большой скорости. А вслух ты читаешь медленно, и все вокруг приобретает краски и звуки, оживает в воображении - успеваешь и рассмотреть и поразмышлять. - Пешеходом-то, выходит, лучше быть? - засмеялась я, удивленная и обрадованная неожиданным открытием сына. Мы не проводим после чтения никаких "бесед по поводу". Я совершенно не могу задавать вопросов детям с какой-либо воспитательно-дидактической целью - боюсь разрушить цельность впечатлений и чувств. Единственно, на что я отваживаюсь, так это на какие-нибудь реплики по ходу того, что читаем, иногда просто трудно от них удержаться. Б. П.: Было время, я скептически относился к сказкам, к художественной литературе, к фильмам, спектаклям - считал их развлечением, отдыхом, в общем, делом не очень серьезным. Бывает даже, и сейчас не без досады бросаю какое-нибудь дело и иду - по приглашению ребят или мамы - посмотреть что-нибудь по телевизору. А потом говорю: "Спасибо". Действительно, очень это нужно - посидеть рядышком с малышами, прижаться друг к дружке, если страшно; вытереть слезы одним платком, если горько; прыгать и хохотать, обнимая друг друга, если радостно и хорошо. Л. А.: Такое вот сопереживание и есть один из самых надежных способов ориентации детей в сложном мире человеческих чувств: чему радоваться, когда негодовать, кого жалеть, кем восхищаться - ведь именно этому учатся они у нас, когда мы вместе читаем, вместе смотрим, вместе слушаем что-нибудь. Заодно и собственные взгляды и чувства проверяешь - не устарели ли? Не заржавели ли? Значит, и нам, взрослым, это нужно. И очень нужно еще одно. Я сама это поняла по-настоящему, когда стала читать ребятам книги Носова, Драгунского, Алексина, Дубова... Они считаются книгами для детей. Для меня было открытием, что эти книги прежде всего для нас, родителей! И для всех, кто имеет хоть какое-то отношение к детям. Я теперь не могу представить себе, как я понимала бы своих ребят, не зная книги Януша Корчака "Когда я снова стану маленьким", или повести Ричи Достян "Тревога", посвященной людям, позабывшим свое детство, или "Беглеца" Дубова, или "Сережу" Пановой, или удивительные книги о детстве Л. Толстого, Гарина-Михайловского, Аксакова? Писатели словно пытаются достучаться к нашему взрослому сознанию и сердцу: смотрите, слушайте, поймите, оцените, любите Детство! И помогают нам понять детей, а детям понять взрослых. Вот поэтому я читаю то, что читают мои дети, могу отложить все дела в сторону и прочесть книгу, которую сын читает в третий раз подряд. Теперь о телевизоре. Он может стать настоящим бедствием, если заменит все: книги, занятия, прогулки, семейные праздники, встречи с друзьями, игры, беседы - короче, заменит саму жизнь. И он же может быть помощником и другом, если использовать его по назначению: как информатора, как способ встречи с интересными людьми, как волшебника, который, экономя наше время, доставляет нам лучшие произведения искусства прямо на дом. Надо только знать, что у этого волшебника есть один недостаток: поскольку он обязан удовлетворить миллионы клиентов с самыми разными вкусами и потребностями (а экран-то один!), он работает без передышки сразу в четырех лицах (то есть по четырем программам) для всех разом: разбирайтесь сами, кому что нужно. И остается только определить, что именно нам надо. Для этого и существуют программы. Мы заранее отмечаем, что хотелось бы посмотреть: три-четыре передачи в неделю, а иногда одну-две, бывает - ни одной. И все. И никаких проблем. Думаю, проблемы здесь опять-таки творим мы сами, взрослые, когда устраиваем, например, "смотрение" всего подряд. Ведь это значит: долгое сидение, избыток впечатлений, переутомление, и для детей в первую очередь. И все-таки это, по-моему, не самый худший вариант. Страшнее - не выключенный весь день телевизор. Смотрят его или не смотрят, неважно: он включен, и диктор может улыбаться и говорить сколько угодно - никому, и артист может плакать и взывать к чувствам и рассудку... пустого кресла. Мне всегда бывает грустно видеть ребенка, с тупым видом крутящего ручку настройки и взирающего равнодушно на все, что там, на экране, мелькает. Это нелепо, бесчеловечно! Что из того, что это лишь ящик, экран - ведь на экране то, что люди делали для людей, стремясь сказать, передать, донести им что-то. Когда ребенок плачет, переживая несчастье деревянной куклы, - это нормально. А если ребенок безразлично скользит взглядом по искаженному болью лицу живого человека, здесь происходит убийство чего-то человеческого в человеке. Б. П.: Может быть, это уж слишком - убийство? Ребенок же понимает, что это артист, что на самом деле... Л. А..: Придется вспомнить один грустный эпизод. Наш хороший знакомый, между прочим, умный и вроде бы добрый человек, решил утешить девочек, горько плачущих из-за того, что Герасиму пришлось утопить Муму. - Зачем? Ну зачем он это сделал, мамочка? - в отчаянии шептала мне трехлетняя дочурка, заливаясь слезами и боясь смотреть на экран. И вдруг спокойный, с улыбкой, голос: - Ну что ты, чудачка, ведь это он не на самом деле ее топит, это же артисты. Сняли кино, а потом вытащили. Небось где-нибудь живая до сих пор бегает... - Да? - удивилась девочка и с любопытством уставилась на экран. Я просто захлебнулась от возмущения - слов не было, а было омерзительное чувство, будто при тебе совершили подлость, а ты не воспротивилась этому. Да так оно и было, по существу, хотя, кажется, наш знакомый так и не понял, что он такое особенное сделал. Ведь добра желал, а кроме того, сказал-то, по существу, правду... А была это ложь, а не правда! Ложь, потому что на самом-то деле Муму была утоплена, потому что несправедливость и жестокость существуют в реальной жизни, их надо ненавидеть. Конечно, лучше этому учиться в реальной жизни. Не только переживать, глядя на экран, а бороться с действительной несправедливостью, когда ее встретишь. Верно, но для того чтобы бороться против лжи, несправедливости, подлости, мерзости, надо же научиться видеть их, различать под любым обличьем. Именно этому и учит искусство, учит тянуться к высокому, светлому, какие бы странные и непривычные формы оно ни принимало. И сопротивляться всему бесчеловечному, в какие бы маски оно ни рядилось. Надо только понимать его язык и отличать подлинное искусство от мнимого, но этому-то и надо учиться сызмальства на лучших образцах мировой и нашей, советской культуры. С грустью сознаю, что мы упустили здесь многое: наши ребята почти не знают истории живописи, музыки, не говоря уж о скульптуре и архитектуре. Они редко бывали в театре, даже в кино мы ходим с ними нечасто. Вряд ли они назовут многих прославленных композиторов, художников, архитекторов, вспомнят их произведения. И произошло так не потому, что мы не хотели дать эти знания детям, - просто не хватило нас на это, к огромному моему сожалению. Но есть у меня одна утешительная мысль, ею я хочу хоть немного оправдаться. Она заключается вот в чем. Что важнее: узнавать на слух, кому принадлежит та или иная мелодия, или чувствовать эту мелодию сердцем, откликаться на нее всем существом? Что лучше: знать наперечет все картины Рафаэля или замереть в благоговении даже перед простой репродукцией "Сикстинской мадонны", впервые ее увидев? Наверное, хорошо, чтобы было и то и другое. Конечно, не зная, когда, кто и зачем создал произведение, не постигнешь его глубины, не прочувствуешь его по-настоящему. И все-таки от знания зависит не все, далеко не все! Когда я вижу детей, которые со скучающими лицами поют в хоре или как-то бесстрастно исполняют сложные пьесы на рояле, мне становится неловко: зачем это? Зачем умение, если душа молчит. Ведь музыка - это когда человек человеку без слов говорит о самом сложном и самом личном. А тут никаких переживаний. Нет, пусть лучше будет наоборот: не быть знатоком, но уметь чувствовать. Мы иногда любим с ребятишками слушать тишину ночи, можем остановиться и смотреть на неповторимую прелестную игру заката, или на чудо настоящее - инеем покрытый сад, или замираем в темной комнате у пианино, слушая совсем простую мелодию, которую играет Аночка так проникновенно и нежно... По-моему, все это тоже приобщение к искусству. Б. П.: И все же я стою на том, что человек сам должен действовать, пробовать, творить, а не просто усваивать то, что сделал кто-то. Даже в области искусства. Мне кажется важным, что в наших домашних концертах, представлениях ребята сами делают декорации, сочиняют стихи, даже пьесы и песни. Разве это тоже не приобщение к искусству? НАШИ СЕМЕЙНЫЕ ПРАЗДНИКИ