Плащ душегуба - Крис Эллиот

Госпожа Флаттер вздохнула и склонила голову набок, хрустнув шеей.

– Нет, я ошибся, последний раз я был в планетарии в двенадцатом классе с компанией друзей. Мы пошли туда, чтобы прибалдеть от лазера. О, это было круто! Бац, бац, лазерные вспышки во все стороны, «Пинк Флойд» ревет! У меня просто крышу снесло, леди, вот что я вам скажу. Просто! Снесло! Крышу!

Я ощупал плащ, чтобы удостовериться, что мои «3 мушкетера» все еще при мне.

– А на самом деле, если я правильно помню, мои друзья в тот вечер вроде как потерялись…

Мы подошли к входу в «Футуристический Роуз-центр Земли и Космоса», и госпожа Флаттер сделала знак охраннику, чтобы тот пропустил нас. Внутри было нечто потрясающее – словно бы мы оказались в фильме про Джеймса Бонда. Гаргантюанский белый шар, изображающий Землю, был заключен в гигантский стеклянный куб, что, с одной стороны, позволяло посетителям обойти всю сферу, а с другой – давало публике возможность наблюдать за происходящим снаружи, с Восемьдесят первой улицы. Конструкция напоминала огромный инопланетный космический корабль, готовый вот-вот взлететь. Хоть я и не фанат прогресса и предпочел бы, чтобы город оставался таким же, как в Век Невинности, я вынужден признать, что новый планетарий – серьезный шаг вперед по сравнению с прежним, который мог похвастаться лишь темными кирпичными стенами, карликовым зеленым куполом и механическими чернокожими слугами.

– Удачного вам путешествия, господин Эллиот, то есть… наслаждайтесь новым опытом, который, образно говоря, можно назвать своего рода путешествием.

– Ужасно мило с вашей стороны.

– Да что вы, это мне очень приятно. Только запомните: если вас начнет тошнить – сдерживайтесь изо всех сил и глотайте. Наш персонал неодобрительно относится к блюющим посетителям, да и вы вряд ли захотите прибыть в пункт назначения эдаким… пахучим. А там, в пункте назначения, к подобным вещам относятся еще строже.

– Без проблем, буду блевать в рукав. Но что вы имеете в виду под пунктом назначения?

– Это я так… иносказательно. Лезьте-ка лучше в машину, шалун.

С этими словами дамочка втолкнула меня в кабину, захлопнула дверь, и я остался один в темном круглом помещении.

Я обнаружил громадное супермягкое кресло – не иначе как для очень важных гостей, смекнул я, – и только принялся разворачивать «мушкетерский» батончик, как меня спугнул сердитый окрик госпожи Флаттер из громкоговорителя:

– Здесь нельзя пить и есть! А также:

Никаких фотовспышек!

Никаких разговоров!

Никакого засыпания!

И никакого рукоблудия, господин Эллиот!

«Ладно, по крайней мере она наконец-то начинает правильно меня называть», – подумал я.

Внезапно купол над моей головой ожил миллиардами рассыпанных по галактике звезд, и я оказался один на один со всей Вселенной. В динамиках загромыхало крутое «техно»; перекрывая музыку, зазвучал мужской голос:

– Привет, que pasa?[54] Я Гаррисон Форд. Когда я выезжаю на свое ранчо в Вайоминг, я люблю посидеть вечерком на крылечке, глядя на безбрежный космос, который нас окружает и заставляет нас чувствовать собственное ничтожество. И я при этом размышляю о налогах на недвижимость, которые просто съедают меня заживо. То есть я, конечно, богат, но никто не может быть богат НАСТОЛЬКО! Таким образом, не надеясь на изменение нашего налогового законодательства, я намереваюсь слегка подзаработать в качестве вашего экскурсовода на этом или других представлениях, которые устраиваются в планетарии. Не думайте, однако, что это мне по душе. Тем не менее сегодня чудесный вечер, не правда ли? Давным-давно, и очень даже давно, в одной галактике не так уж далеко отсюда намечались удивительные события…[55]

Купол взорвался мерцающим белым светом, затем, путем примитивного эффекта пузырьков в шампанском, земля пришла в фокус.

– Ну, зашибись! – сказал я, что на моем тайном языке означало «полная фигня».

– Большой взрыв! – продолжал Форд. – А теперь узрите – Земля! В данном контексте «узреть» всего лишь глагол, и любые ассоциации с последующим и, скажем, Библией, стоит рассматривать как чистое совпадение, поскольку – давайте признаем – то, что описано в Ветхом Завете, не слишком убеждает. Но чтобы оценить возможность жизни на других планетах, мы должны сначала понять, как зарождалась жизнь здесь, на Земле…

Я собрался с силами, предчувствуя, что шоу будет весьма и весьма занудным.

Гаррисон продолжал:

– В самом начале мир непрерывно содрогался от катастрофических взрывов. Нашу планету то и дело бомбардировали гигантские метеориты; ее окутывала вонючая пелена серных окислов, что делало Землю похожей на протухший лимбургский сыр. Пройдут еще миллиарды лет, пока на планете не появятся зачатки жизни и первые крохотные организмы, названные долбочертеняшками, не поползут из распаренных болот. И совершенно никоим образом это не могло случиться за семь дней, как утверждается в вашей ненаглядной Библии. Но давайте хорошенько рассмотрим те незапамятные времена…

Я откинулся в кресле, мои веки начали тяжелеть, и тут музыка в стиле «техно» сменилась начальными аккордами «Вольной птицы».[56] Я сел поудобнее, наслаждаясь мелодией. Гаррисон умолк, а на потолке замелькали странные картины, перемежавшиеся беспорядочно выскакивающими надписями. Неужели мне это снилось? И какое, черт возьми, все это имеет отношение к инопланетянам?

Мать.

Страна.

Отец.

Придурок.

Каждое слово отделялось чередой тревожных образов: война, ураган, землетрясение, встреча актерского состава телесериала «Даллас» на двадцатилетие показа первой серии – все эти картины вспыхивали и гасли вокруг меня и над моей головой. Вспышки были такими короткими, что я едва успевал понять, что я вижу.

Музыка звучала все громче и громче, картинки мелькали быстрее и быстрее.

«Если я исчезну завтра, будешь помнить ли меня?»[57]

– Что это за чертово космическое шоу, от которого крыша едет? Какая-то выпендрежная фигня в духе Джина Роденберри? – заорал я, ни к кому не обращаясь, поскольку никого, кроме меня, там и не было.

Тут я почувствовал тошноту и принялся усиленно глотать, понимая, что все равно не смогу долго удерживать на месте содержимое желудка. Я поджал руку в рукаве, чтобы получилось нечто вроде мешка.

Картинки теперь представляли собой мозаику из цветных и черно-белых фотографий, создававших раздражающий стробоскопический эффект; калейдоскоп быстро сменяющихся десятилетии кружил меня и проносился по куполу над моей головой.

Из глубин моего организма донеслось глухое урчание. Я подумал, что у меня несварение желудка, но внезапно ощутил мощный газовый выброс – слишком мощный, чтобы он исходил от меня. Гравитация прижала меня к креслу. Впечатление было такое, словно сам планетарий отделился от своего основания и завис в воздухе, подобно летающей тарелке. Он подпрыгивал и раскачивался из стороны в сторону, а затем начал поворачиваться. Сперва планетарий вращался медленно, но, постепенно набирая скорость, он стал вращаться все быстрее, быстрее, быстрее… он вертелся, крутился… крутовертелся, вертокружился… – и в неуправляемом вихре рождался бурный водоворот красочных пятен, искаженных образов и потусторонних звуков и языков. Этот водоворот засасывал меня в самую сердцевину кружащегося хаоса. Мое лицо деформировалось как резиновая маска: щеки обвисли под влиянием мощной гравитации, а младенческие завитушки – все, чем я мог похвастаться в смысле прически, – намагнитившись, встали дыбом.

– Боже мой, меня сейчас порвет на части! – завопил я. Но это было все же гораздо круче лазерного шоу!

Я больше не мог сдерживаться и блеванул в галактику. Вселенная сделала оборот, и мне в морду шмякнулось то, что мгновение назад было послано в пространство.

Я услышал чей-то смех, обернулся и увидел, что рядом со мной стоит Джон Ф. Кеннеди.

– Вот что я называю болтанкой! – сказал он.

Кеннеди оказался далеко не так остроумен, как мне представлялось.

– Ох, срань небесная! Уноси ноги! – добавил он, взвизгнул и помчался через весь планетарий. По пятам за ним гнался Ли Харви Освальд, изображавший Граучо Маркса.

– Назови пароль, – сказал Освальд, – тогда прилетит утка и наградит каждого из вас сексуальной Мэрилин Монро.

– Мне кажется, это уже выходит за пределы хорошего вкуса, а, Крис? – сказала Мэрилин Монро, возникшая рядом со мной в чем мать родила; она запивала пригоршню пилюль бокалом шампанского, а Бобби Кеннеди при этом обрабатывал ее с тыла.

– Единственное, чего нам приходится опасаться, так это самой Мэрилин! – прокомментировал Франклин Рузвельт, прокатившись по куполу. – Э-эгей! – добавил он.