Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

из провинции “за славой”. Все они – пролетарские поэты. Они пьянствуют, неумело и грубо богемствуют, насилуют женщин, не дают жить своими приставаниями настоящим поэтам. Телеграфисты Ять, провинциальные сердцееды, лохматые, матерщинники. Живут они на чужой шее, стреляют полтинники, втираются. Скоро будет стыдно считаться поэтом или писателем. Вина издательств, журналов, комсомола – так выдвигается пролетарская писательская молодёжь»136.

Едва ли бы он хотел бы быть в их рядах!

Нельзя не упомянуть ещё об одном важном для Паустовского событии тех лет, ставшем своего рода отправной точкой в последующем написании им в начале 1930-х годов повести «Кара-Бугаз».

Тему «Кара-Бугаза» откроет для Паустовского поездка весной 1924 года на Орловщину, в город Ливны, в гости к давней знакомой – Нине Дмитриевне Нацкой, которая в своё время служила на одном санитарном поезде вместе с Екатериной Загорской. За годы, прошедшие после службы сестрой милосердия в «германскую», она смогла выучиться на врача и в середине 1920-х годов уже работала в городской больнице.

Проживала Нина Дмитриевна в Заливенках, в старейшем городском районе, в своём доме вместе со своим родным братом Александром Дмитриевичем Нацким, учёным-геологом, с которым в одной из экспедиций случилась большая беда. Его геологическая партия, работавшая в Закаспии, была взята в плен воинствующими басмачами в числе прочих заложников. Одним из развлечений басмачей был расстрел пленных «по жребию» на счёт. Заложников выстраивали в шеренгу и заставляли рассчитаться. Каждого третьего расстреливали. И так было каждую ночь. Александра Дмитриевича несколько раз выводили на расстрел, и всякий раз рулетка «роковой» цифры обходила его. Он чудом выжил, но сильное потрясение не смогло пройти даром – обнаружившееся психическое расстройство лишило его возможности заниматься любимым делом. В таком состоянии его забрала к себе сестра, своей семьи у Нацкого не было. Поселившись у неё в Ливнах, он стал по мере сил сотрудничать с местным краеведческим музеем.

Сам же Паустовский своё знакомство с Александром Нацким описывает весьма романтично.

27 ноября 1939 года, беседуя с молодыми писателями, Паустовский рассказал, что однажды, проживая в Ливнах, «…я увидел одного человека, очень странного человека, с добрым лицом, пожилого, седого. Я видел его около кино. Он привёл в кино человек 40 мальчишек города. Купил билеты на все 40 человек, и они пошли смотреть картину.

Я спросил у детей, что это за человек. Они говорят: он получает раз в месяц пенсию и водит нас в кино. Мы знаем, когда он получает – 15-го числа, и мы стоим около его дома и ждём. Этот человек меня заинтересовал.

Я познакомился с ним. <…> Этот Нацкий был одним из первых исследователей Карабугазского залива на Каспийском море»137.

Александр Дмитриевич обладал уникальными знаниями в области геологии. Его рассказ о заливе Кара-Бугаз увлёк Паустовского.

Но написание повести о Кара-Бугазе для Паустовского было ещё делом времени.

Выход в «Молодой гвардии» книги «Встречные корабли» несколько поправит материальное состояние Паустовского – 900 рублей гонорара будут весомым подспорьем.

Радуясь выходу в свет «сигнальных» экземпляров, Паустовский напишет Екатерине в Озерицы:

«Издана она прекрасно, обложка (папка) очень красивая, но не цвета сольферино, как я говорил, а синяя (светло-синяя, матовая). Шрифт красивый, формат мне очень нравится. Я держал её в руках, и мне даже не верилось почему-то, что это моя книга. На днях получу авторские экземпляры и сейчас же пришлю тебе»138.

«Встречные корабли» – сборник рассказов, в который вошло многое из того, что уже было опубликовано, но были и те, что впервые увидели свет в новой книге. Рассказы «Этикетки для колониальных товаров», «Пьяная земля», «Дочечка Броня», «Разговор во время ливня», «Лихорадка», «Жучок», «Королева Голландская», «Судебный разговор», «Три страницы» и несколько очерков, объединённых в один цикл «Города и встречи. 1919–1925», среди которых были уже хорошо известные «Каюта № 5», «Капитан-коммунар», «Слава боцмана Миронова» и другие. Все они были объединены морской темой, что уже само по себе говорило о том, что в ряду писателей-маринистов появилось новое имя, заявившее о себе уже третьей книгой данной тематики. Казалось, что читатели вот-вот начнут доброжелательно воспринимать им написанное и появится положительная критика. Но нет. Вакуум безмолвия не исчез, критика к «Встречным кораблям» оказалась весьма холодна.

О сборнике вспомнят несколько позже, в разрезе резких высказываний в адрес «Блистательных облаков».

Критик Галина Колесникова в статье «В поисках необычного», помещённой в журнале «Октябрь» № 10 за 1934 год, укажет:

«Стремление к необычному, романтика неизвестного, страсть к путешествиям, любопытство к интересным положениям – все эти характерные черты появились в самых первых рассказах Паустовского. И не случайно свою литературную деятельность Паустовский начал с морских рассказов. <…> Фантастика Паустовского характерна своей реальностью, своей точностью, своей убедительностью. Она научна. Она действительна.

<…> Но в сборнике “Встречные корабли”, в первых рассказах Паустовского очень много надуманного, много “литературщины”, стремления щегольнуть начитанностью. <…> В сборнике… попадаются совершенно бесполезные рассказы, как, например, “Разговор во время ливня”, “Дочечка Броня”. Особенно характерны в этом отношении первые рассказы Паустовского, объединённые под общим заголовком “Города и встречи. 1919–1925”. <…> А сюжетность этих рассказов, повторённая в дальнейшем творчестве Паустовского, наводит на мысль, что здесь не сознательный замысел, а просто недоделанность»139.

Паустовского по-прежнему не будут признавать писателем.

Вышедший в 1928 году в столичном издательстве «Современные проблемы», основанном Николаем Столляром, сборник «Писатели. Автобиографии современников» под редакцией писателя Владимира Лидина обойдёт имя писателя Паустовского стороной. В сборнике будут статьи о Бабеле, Ильфе, Катаеве, Вере Инбер, Соболе… Но о Константине Паустовском в нём не будет сказано ни слова.

На всём этом фоне 25 октября 1928 года Паустовский запишет в своём дневнике:

«Все дни – страшная тоска, отвращение к себе. Я не настоящий, не всамделишный человек, с повреждённой психикой. Повреждение какое-то тихое, упорное, мучительное.

И писательство, и выдумки, и хвастовство, и непонятные увлечения, и бесплодие мысли – всё это от тоски, от душевной мёртвенности. Живёт только тело, внутри как-то всё высохло, сморщилось, – должно быть, оттого я делаю так много глупого. Меня раздирают на части десятки людей во мне самом. Я думаю о жизни, которой не может быть, – наивной, прекрасной до глупости, – за это меня презирают, в лучшем случае снисходят, как к безвредному чудаку. Много говорят о том, что я пишу, сердятся, недоумевают, в чужом молчании я чувствую прекрасно мысль о том, что я «слабенький писатель», но никто, никто не видит, или не хочет видеть, сколько тоски, отчаяния, крови и заплёванных надежд во всей