Экстаз - Рю Мураками

«Чем ты…» Услышав этот вопрос, я почувствовал, как меня что-то кольнуло. Я был счастлив. Счастлив, что этот огромный человек задал мне личный вопрос. В то же время, стоило кому-то задать мне личный вопрос, чтобы я перестал соображать, кто же я на самом деле.

— Я работал в одной конторе по производству видеофильмов. Еще раньше я был служащим в исследовательском институте. А сейчас я безработный.

— Нет, ты и правда чудной! Ты хоть понимаешь, что не должен делать всего, что говорит тебе Кейко! Я не хочу сказать, что Кейко плохая девчонка. Она просто чересчур эксцентричная, ты не находишь? Я мало ее знаю, а Рейко — и того меньше. Но лучше бы тебе не соваться в эти дела. Послушай моего совета. Простаки вроде тебя обычно недолго выдерживают, оказываясь в этом чужом для них мире, я хочу сказать, в том мире, в котором вращаются такие, как Язаки и Кейко. После того первого успеха, небывалого успеха, его комедию показали в Лондоне. Главной темой этой комедии была Куба; в то время никто еще не знал кубинской музыки, даже если фильм Марселя Камю «Черный Орфей» и популяризировал некоторые ритмы самбы и боса-новы. Он же отправился за этими новыми ритмами румбы и афро-кубинских мелодий, не забыв по ходу прикупить пакет прав на отдельные отрывки, — так он и нажил себе кучу денег в один момент. Он был скромного происхождения, и такое неожиданное богатство скорее напугало его, чем внушило что-либо еще. Он зашибал шальные бабки, просто челюсть отвисала. Заказывал огромный лимузин, отправляясь поесть спагетти. Отель «Амбассадор», королевские апартаменты, Тропические апартаменты, апартаменты Маррокеш, вечно одни и те же номера люкс, абсолютное отсутствие вкуса, однако чем дороже все это стоило, тем меньше приходилось платить налогов, поскольку он проводил эти суммы как производственные расходы. Если у него случался миллион, ему сразу же надо было его спустить, а как только он оказывался на мели, тотчас же пускался в очередную аферу. Понимаешь, Язаки — это не ты, он не станет, лежа на диване, дожидаться конца месяца и жалкой зарплаты. Язаки — он как те тунцы, что шныряют в аквариуме, ты когда-нибудь видел такое? Эти груды тунца? Так вот, он представлял собой примерно то же самое, ему не было равных в том, чтобы заставить работать деньги. Только учти, здесь не было его собственных денег. Он никогда ничего не финансировал сам. Это всегда были деньги кого-нибудь другого! А те, у кого нет денег, — слабаки. Один раз он даже оказался втянутым в судебный процесс, возбужденный одним испанским дистрибьютором кубинской музыки: поток тех денежных сумм, которыми он ворочал, в конце концов захлестнул его самого. Тогда его изрядно потрепало! Только ты не думай, этот друг и сейчас еще может закатывать гулянки с кокаином и пятью-шестью путанами в апартаментах отеля, выходящего на Центральный парк! Единственно, у него сейчас уже здоровье не то. Вот и все…

Ган замолчал. Он встал, направился к книжным полкам. Схватил какую-то фотографию и протянул мне. На снимке были Ган, Язаки, Кейко Катаока и еще какая-то женщина, миниатюрная, но с большой головой и огромными глазами, что делало ее похожей на маленькую девочку.

— Вот здесь, слева, это Рейко.

Она совершенно не соответствовала тому представлению, которое у меня сложилось о ней. Слушая Кейко Катаоку, я видел ее более сексуальной, открытой. У Рейко были очень тонкие руки и ноги, а бедра были такие узкие, что их можно было бы обхватить двумя ладонями. При этом от нее исходило что-то тревожное, казалось, она могла выпорхнуть и улететь, если положить руку на ее изображение.

— Этот снимок был сделан года два назад, на кинофестивале в Барселоне. Фильм, в котором снималась Рейко, очень хорошо принимали. Итальянская лента, «Побережье», смотрел?

— Нет, не видел.

— Удивительно, до какой степени японцы не интересуются своими соотечественниками, добившимися успеха за границей!

Я никак не мог оторвать глаз от фотографии. «Так значит, именно эта маленькая женщина и стала…» — думал я. Я не мог поверить, что с таким лицом она могла вместе с Язаки и Кейко Катаокой толкнуть бедную Ми на самоубийство.

— Именно тогда Рейко и заняла место Кейко Катаоки рядом с Язаки. Как-то ночью Язаки заговорил со мной о Рейко. «Рейко — это черная дыра», — сказал он мне. «Черная дыра?» — переспросил я, потому что для меня черная дыра напоминала скорее негритянку, огромного роста, с черным телом; понимаешь, он сумел пробудить мой интерес этой черной дырой! Но для него весь смысл заключался совсем не в этом. Не помню уже, когда это было, может, в это же время, год назад… Естественно, он ничего мне толком не объяснил, потому что был с другой женщиной, но как только он оставался один, он не мог удержаться от того, чтобы не заговорить о себе. «Все это выше моих сил. Я так не могу», — говорил он. Этот парень — самый сентиментальный человек на свете! Поэтому-то он и впадал в панику, когда дело касалось чувств. В тот вечер мы встретились, мы уже давно не выбирались промочить горло. Наклюкались с ним саке, японского пойла под названием «Онигороши», в одном японском ресторане, расположенном в пятьдесят седьмом секторе. Картофельное рагу, фондю из угрей а-ля Янагигава. Чудный ресторанчик, но оттого, что мы уже нанюхались порошка, саке превратилось для нас в просто теплую воду, даже не знаю, сколько бутылок мы оприходовали! Нам понравилось. Мы высадили, наверное, литра три-четыре. Набраться саке — это нечто! Как обухом по голове, и не только в физическом смысле, мозги тоже слипаются. Мы оба были уже совсем хорошие, и вдруг он начинает говорить мне об анализе кала! Знаешь, как обычно сдают в детстве!

«Анализ кала?» Я не понял, что он хотел сказать, произнося эти слова. Я был в таком напряжении, что, казалось, мои нервы сейчас начнут лопаться один за другим. Ган просто сказал «анализ кала» и расхохотался, но эти слова тут же затронули мое либидо: одной мысли, что речь зайдет о том, чтобы копаться в дерьме или рассматривать цвет мочи, было достаточно, чтобы я возбудился. Я вспомнил лицо Рейко, ее блестящие глаза, она показалась мне недоступной — все это будило во мне мазохиста.

— Да не смотри ты так! Что, когда ты был ребенком, уже не брали анализов кала? Нет, это невероятно, насколько в Японии все стерильно! Короче, дело в том, что в начальной школе я был в нашем классе ответственным по санитарным делам и именно мне приходилось раскладывать пробы дерьма по маленьким коробочкам размером со спичечный коробок, которые потом отправлялись в лабораторию. Я это ужасно ненавидел, потому что дерьмо все время вываливалось через край. Что до Язаки, то ему вообще делалось дурно, когда надо было собирать собственное дерьмо, чтобы отнести его в школу, и ты знаешь, что он делал? Он собирал собачье дерьмо на улице и складывал его в свою посудину! Представляешь, какой был переполох, когда в его пробе обнаружили бактерии, неизвестные для человеческого дерьма! Вот о чем мы говорили, и говорили во весь голос. Мы так драли глотки, что все посетители, один за другим, стали оборачиваться на нас. Главная проблема с саке обнаруживается в тот момент, когда ты начинаешь трезветь. Откровенно говоря, пакостное ощущение. Как если бы атмосферное давление начало быстро падать. И вот тогда-то он и заговорил со мной о Рейко. Стал грузить меня насчет дилеммы, с которой сталкивается каждый, кто влюбляется в актрису. Где же мы были в тот момент? Ах да! Кажется, в баре танцовщиц топлес. Язаки говорил, что ненавидит слишком интимные клубы и что ночные заведения в Нью-Йорке напоминают выгребные ямы, переполненные депрессивными физиками, называл их геронтологическими клиниками — короче, что-то в этом роде. Мне было очень трудно уловить, что он хотел сказать. Этот парень в самом деле был полный ноль в английском, чтобы суметь снять себе девицу. Ему требовались на это целые часы, и, думаю, именно поэтому он недолюбливал ночные клубы. Ему нравились только дешевые забегаловки. В том баре топлес можно было встретить кого угодно, от политического беженца, недавно пробравшегося в страну и вынужденного кое-как пробавляться, подрабатывая таксистом, до продюсеров Лос-Анджелеса, решивших проветриться. Он говорил, что предпочитает самые доступные клубы, но я думаю, это оттого, что здесь всегда было полно приветливых девиц, разгуливающих в полуголом виде, — здесь было легче! По правде сказать, я уже толком и не помню, о чем он тогда со мной говорил в том баре. «Мне не нравится Рейко, когда она соглашается со всем, что говорят ей мужики, крутящиеся вокруг нее стаями». Я не понимал, что он хотел этим сказать. Все дело в темпераменте: Язаки и я, мы всегда были очень разные. Чтобы проще объяснить, я сказал бы, что я скорее доволен, если девушка, с которой я встречаюсь, нравится моим друзьям. Естественно, это зависит еще и от характера самой девушки. А вот Язаки был в этом смысле полной моей противоположностью, на все сто восемьдесят градусов. Как бы это объяснить? Язаки — человек властный. В общем, я сказал бы, что это самый большой лентяй, какого только можно встретить на всем Млечном Пути, но как только у него появляется какая-нибудь идея, как только он что-нибудь задумывает, все начинает вертеться вокруг этой его идеи, и этот парень проявляет такую волю сосредоточивать все свои силы, какой я ни у кого больше не встречал. В сущности, у нас, должно быть, просто было разное воспитание. У него не было всех этих чертовых положительных качеств мальчика-паиньки, понимаешь, он из тех, кто не может позволить себе свалить. Мой прадед был паршивой овцой из очень хорошей семьи, наверное, первый в Японии, кто стал членом теннисного клуба! И его девизом было: «Как только что-то начинает вас доставать — валите!» Язаки был сьшом рабочего, который вкалывал по ночам на заводе в пригороде, там, где вряд ли можно было наткнуться на теннисный клуб или школу верховой езды. Должно быть, из такой дыры невозможно вырваться, если уж там родился. Язаки — это такой человек, которому, чтобы сохранить уважение к самому себе, постоянно нужно придумывать что-то новое. На самом деле все в нем — это вопрос гордости…