Дьюма-Ки - Стивен Кинг

Я лёг и уставился на медленно вращающиеся лопасти потолочного вентилятора. Вроде бы мне не удалось убедительно объяснить отсутствие искусственной руки. Но я подумал, что и Уайрман не сумел превзойти меня в убедительности с ответами на некоторые вопросы: «Как юрист оказался прислугой у богатой старой девы?» или «Чем хороша эта другая жизнь?».

Всё ещё размышляя над этим, я соскользнул в крепкий, без сновидений сон.

v

Проснувшись, я принял горячий душ и прошёл в гостиную, чтобы проверить автоответчик. Тело не затекло, как я мог ожидать после двухмильной прогулки. Завтра, возможно, мне придётся от неё отказаться, но в этот вечер я чувствовал себя вполне сносно.

Сообщение оставил Джек. Мать познакомила его с неким Дарио Наннуцци, который с радостью согласился взглянуть на мои картины в пятницу, от четырёх до пяти пополудни, если меня не затруднит привезти их (не больше десяти, которые я сам считаю лучшими) в галерею «Скотто». Никаких эскизов. Наннуцци хотел видеть только завершённые работы.

Возникла лёгкая тревога.

Нет, всё было гораздо хуже.

Скрутило желудок, и я мог поклясться, что мои внутренности опустились дюйма на три. Толи боль, толи зуд поползли вверх по правому боку и вниз по руке, которой не было. Я сказал себе, что это глупость, негоже так себя вести, учитывая, что за три дня, оставшиеся до встречи, тревога будет только нарастать. Однажды я представлял проект стоимостью десять миллионов долларов городскому совету Сент-Пола, когда в нём заседал человек, позднее ставший губернатором Миннесоты. На моих глазах две девочки прошли танцевальные репетиции, отборы в группы поддержки спортивных команд, уроки вождения и ад переходного периода. Неужто с этим можно сравнить показ нескольких моих картин какому-то галеристу?

Тем не менее, когда я поднимался в «Розовую малышку», ноги словно налились свинцом.

Солнце скатывалось к горизонту, заливая большой зал роскошным, невероятным мандариновым светом, но я не испытывал никакого желания попытаться перенести его на холст, во всяком случае, этим вечером. Свет всё равно взывал ко мне. Как может взывать фотография давно забытой возлюбленной, случайно найденная в коробке со свидетельствами далёкого прошлого. Вода прибывала. Даже наверху я слышал шуршание ракушек. Я сел, принялся перебирать предметы, найденные на берегу: перо, обточенный водой камень, одноразовая зажигалка, выцветшая на солнце. Теперь в голове крутились строчки не Эмили Дикинсон, а какой-то старой песни: «Мама, как красиво солнце, Ярко светит сквозь деревья». Никаких деревьев, разумеется, не было, но я мог посадить одно на горизонте, если бы возникло такое желание. Мог посадить, чтобы красный закат светил сквозь него. Привет, Дали.

Я не боялся, что мне укажут на отсутствие таланта. Боялся другого: услышать от синьора Наннуцци, что таланта у меня мало-мало. Или увидеть, как он сведёт большой и указательный пальцы на четверть дюйма и посоветует зарезервировать место на уличном Художественном фестивале, который проводится на Венис-авеню в центре Сарасоты, где меня наверняка будет ждать успех, потому что туристы точно набросятся на мои очаровательные имитации шедевров Дали.

Если бы он так сделал, свёл большой и указательный пальцы на четверть дюйма и сказал «мало-мало», как бы я отреагировал? Мог ли вердикт совершеннейшего незнакомца лишить меня только что обретённой уверенности в себе, украсть у меня новую радость жизни?

— Возможно, — ответил я сам на свой вопрос.

Да. Потому что написание картин очень уж отличалось от возведения торговых центров.

Я мог бы легко разрулить эту ситуацию, отказавшись от встречи… да только я в каком-то смысле пообещал Илзе, что покажу картины специалисту, а я не привык нарушать обещания, которые даю своим детям.

Моя правая рука по-прежнему зудела, сильно, чуть ли не до боли, но я этого зуда практически не замечал. У стены, слева от меня, стояли восемь или десять картин. Я повернулся к ним, думая о том, что надо бы попытаться определить, какие — лучшие, но не сумел даже взглянуть на них.

Том Райли стоял на верхней ступени лестницы. В одних только светло-синих пижамных штанах, потемневших в промежности и на внутренней стороне одной из штанин, где Том их обмочил. Правый глаз исчез. Глазницу заполняла красно-чёрная жижа. Кровь, словно краска, потёками запеклась ниже правого виска, исчезая в седеющих волосах за ухом. Второй глаз смотрел на Мексиканский залив. Красный закат освещал узкое, худое лицо Тома.

Я вскрикнул от удивления и ужаса, отпрянул, упал со стула, приземлился на травмированное бедро, вновь вскрикнул — на этот раз от боли. Дёрнулся, ступня ударила по стулу, на котором я только что сидел, повалила его. Когда я вновь посмотрел на лестницу, Том исчез.

vi

Десятью минутами позже я уже был внизу, набирал его домашний номер. По лестнице я спускался сидя, пересчитывая задом ступеньки. Не потому, что повредил бедро, упав со стула, — просто ноги так сильно дрожали, что я им не доверял, не знал, удержат ли они меня. Я боялся рухнуть в полный рост и удариться головой, даже если бы попытался спуститься спиной вперёд, держась левой рукой за поручень. Чёрт, я боялся, что могу потерять сознание.

Я продолжал вспоминать тот день на озере Фален, когда, повернувшись, увидел неестественно блестящие глаза Тома, который прилагал все силы к тому, чтобы не разрыдаться. «Босс, не могу привыкнуть к тому, что у тебя только одна рука. Мне так жаль».

В красивом доме Тома, в Эппл-Вэлли, зазвонил телефон. Том, который дважды женился и разводился. Том, который не советовал мне уезжать из Мендота-Хайтс и который сказал: «Ты словно отдаёшь преимущество своего поля в плей-офф». Том, который насладился моим домашним полем, если верить «Друзьям-любовникам»… и я верил.

Как верил и тому, что увидел наверху.

Один гудок… второй… третий.

— Сними трубку, — пробормотал я. — Сними эту грёбаную трубку.

Я не знал, что сказал бы ему, если б он снял, да меня это и не волновало. В тот момент я хотел лишь услышать его голос. Услышал, но записанный на автоответчик.

— Привет! Вы позвонили Тому Райли. Мы с братом Джорджем и нашей мамой отправились в ежегодный круиз… на этот раз в Нассау. Что ты говоришь, мама?

— Что теперь я — Багама-Мама, — ответил прокуренный, весёлый голос.

— Совершенно верно, теперь она такая, — согласился Том. — Мы вернёмся восьмого февраля. А пока вы можете оставить сообщение… когда, Джордж?

— После звукового з-з-зигнала! — воскликнул мужской голос.