Клей - Ирвин Уэлш

Да нет, скажем. Ещё полегчает. В прошлый раз так и было, когда я сделал его, ещё будучи любителем. Я запоздал с переходом в профессионалы, но не слишком, Куки. Я опять тебя сделаю.

Склон поднимется, я чувствую напряжение в икрах. Ронни зациклен на ногах: икры, ступни. «Лучший удар идёт не от сердца, а от пяток, – твердит он, – через всё тело к плечу, по руке и прямо в челюсть».

Ронни приучил меня много заниматься физподготовкой. Он считает, что я слишком рассчитываю на решающий выпад. Надо отметить, что усилия мои вполне окупаются.

Кроме того, его беспокоит моя защита: я всегда наступаю, постоянно пересекаю ринг, демонстрирую силу, подкрадываюсь, затравливаю соперника.

Ронни говорит, что, когда я столкнусь с настоящим классом, мне придётся временами притормаживать. Я киваю, но сам-то знаю, что я за боец. Если я начну отступать – значит, пора завязывать. Я не смогу обороняться. Когда мои рефлексы притупятся и я начну пропускать удары, значит, всё, я вышел из игры. Потому что настоящее мужество в том, чтобы поставить собственное «эго» на паузу и вовремя остановиться. Самое жалкое зрелище на свете – когда потрёпанного старого боксёра изводит, как раненого быка. Какой-нибудь молодчик, которым он пару лет назад жопу вытер бы.

На вершину и по пологому спуску вниз, к машине. По дороге следить, чтоб не потянуть на спуске какую-нибудь мышцу Солнце слепит глаза. Когда спуск заканчивается, я финиширую на спринте, выкладываюсь по полной. Ощущения такие, будто табл вставляет. Я остановился, лёгкие наполнил прохладный воздух. Если Куки попробует сделать то же самое в Кастом-Хаусе или Морган в Порт-Таблоте, бродяги просто не дотянут и окочурятся раньше, чем выйдут со мной на ринг. Ронни стирает с меня пот полотенцем и укутывает меня, как будто он роженица, а я его первенец. Мы садимся в машину и едем обратно в клуб.

Ронни вообще молчун. Мне это нравится, потому что мне нужно время, чтобы прийти в себя. Я не люблю, когда голову заполняет дерьмо, пропитавшее современную жизнь. Этот беспредел все соки из тебя выпивает. Настоящие битвы происходят у тебя в голове, поэтому там всё должно быть в порядке. И голову можно так же натренировать, как и тело; просто научиться отделять или сразу закапывать весь кал, которым тебя каждый день закидывают.

Соберись.

Сосредоточься.

Не пускай их врнуть. Никогда.

Конечно, можной пойти по лёгкой дорожке и залиться синькой или жахнуться герычем, как многие вокруг. Они уже давно сдались, лузеры несчастные. Потеряешь гордость, веру с вебя – считай, пропал.

Голли, надеюсь, навсегда с этим дерьмом завязал.

Таблы – другое дело. Но никто ж не знает, что будет, если долго их употреблять. Все, заметьте, знают, к чему приводит регулярное употребление пива и сигарет: они убивают, но бросать никто не торопится. Что ж тогда таблы могут наделать: убить ещё раз?

Ронни всё помалкивает. Меня это устраивает.

Когда запитаешь и танцуешь под музыку Карла в его клубе – мир кажется чудесным, хотя, по мне, так он слишком увлёкся техно, роботехникой, как он это называет. Мне больше нравилось, когда он крутил музон позадушевней. И всё равно пластинки у него – супер, он отлично работает. Его узнают, уважают. Мы можем пройтись с ним по магазинам, по клубам, и видно, что мы уже не парни с окраин. Он – N-SIGN, диджей, я – Бизнес Биррелл, боксёр.

В самом деле, нам выказывают не больше уважения, чем нашим отцам-рабочим, когда они работали на заводе. Теперь же людей, которые в своё время были солью земли, считают за лохов.

Ронни из того ещё поколения. Давным-давно его уволили с верфей в Розит. Теперь его жизнь – это бокс. А может, так оно и было всегда.

Нас с Карлом никто за лохов не держит. Но с этими таблами – точно надо притормозить. Все мы жрём слишком много, ну может, Терри чуть меньше, надо отдать ему справедливость, что последнее время случается всё реже. Да, мир становится чудесным, но, может, и наркот с чеком герыча, и алкан с пурпурной банкой «Теннентз» или пакетом дешёвого вина вначале говорили то же самое.

Молчание – золото, это ты, Ронни, прав.

Однако сейчас он молчит как-то по-особенному. Что-то у него на уме, и я знаю, что именно. Я повернулся и посмотрел на его серебряную шевелюру, его физию, красную, как у реального алкаша. Прикол в том, что он трезвенник, это всё повышенное давление. Не повезло. Сам никогда не догадаешься, а Ронни мужик неразговорчивый. Всё должно твориться внутри. Может быть, я пойду тем же путём. Говорят, что мы похожи, Ронни даже говорит, что нас принимают за отца и сына. Мне эти разговоры не нравятся. Он мне не отец и родным мне никогда не будет. Прикиньте, однако: я каждый день пробегаю по восемь миль, а через десять лет у Джуса Терри цвет лица будет лучше моего. Непруха. Да на холод всё это. Беспредел.

И вот он заговорил! Довольно я на обложку нагляделся.

– Хорошо б ты подумал как следует насчёт этой поездки, Билли. Мы должны многим пожертвовать, сынок.

Опять МЫ.

– Всё уже забронировано, – говорю.

– Понимаешь, – продолжал Ронни, – нам необходимо поддерживать форму. Морган не лох. Он вынослив, и у него есть сердце. Он напоминает мне этого Бобби Арчера, парень он боевой.

Бобби Арчер из Ковентри. Мой последний бой. Парень-то он боевой, но я прикончил его в три раунда. Боевым быть хорошо, но ещё лучше, когда умеешь хоть немного боксировать и челюсть у тебя не похожа на хрустальный кубок.

Как только правый хук достиг цели, я развернулся и направился в свой угол. Бизнес кончил.

– Всё забронировано, – повторил я. – Мы едем всего на две недели.

Ронни резко повернул, и машина затряслась по булыжной мостовой, ведущей к спортзалу, расположенному в старинном викторианском здании, которое снаружи напоминает сортир. Внутри оно может показаться пыточной камерой, когда за тебя примется Ронни.

Он остановил машину, но выходить не думает. Когда я собрался выскочить, он схватил меня за руку.

– Мы должны поддерживать форму, Билли, и я не понимаю, как ты намерен это делать в течение двух недель на пивном фестивале в Германии с толпой проходимцев, с которыми ты тусуешься.

Капает мне на мозги.

– Со мной всё будет в порядке, – объясняю я в очередной раз. – Я буду бегать по утрам и ходить на тамошний тренировачный ринг, – говорю.

Последнюю неделю мы только и делаем, что месим этот кал.

– А что твоя девушка? Что она думает на этот счёт?

Есть у Ронни одна особенность: будучи чуваком, который практически ничего не говорит, он легко может перейти всякие границы. Что думает Антея? То же, что и Ронни. Немного.

– Это моё дело. И вот что я тебе скажу: ты сам разошёлся как девчонка. Забей.

Ронни нахмурился, потом стал весь такой задумчивый и уставился вдаль, через лобовое стекло. Я не люблю говорить с ним в таком тоне. Это ни мне, ни ему не приятно. Но каждый решает за себя. Тебе могут дать совет, это пожалуйста. Но нужно иметь достаточно здравого смысла и понимать, что, когда решение уже принято, разговор окончен.

Так что заткнись.

– Если б я занялся тобой два года назад, сейчас ты бы уже был чемпионом Европы и претендентом на мировое золото, – сказал Ронни.

– Ну да, – довольно холодно ответил я, оборвав его.

Не собираюсь больше слушать эту чепуху. По мне, так это неуважение к моим старикам. Отец с большим трудом выбил мне это место ученика. А мама вообще не хотела, чтоб я занимался боксом; просила меня бросить навсегда. А стать профессионалом, биться за деньги – для неё это было как переступить черту.

А Ронни всё подговаривал меня заделаться профессионалом. Наши мечты должны исполняться, сказал он. Снова НАШИ. Но Ронни никогда не просечь, что на самом деле профессионалом я стал не благодаря ему, а благодаря собственному отцу. Однажды он взял меня в Лондон, и субботним вечером 1985 года мы пошли в «QPR» на поединок между Барри Макгиганом и Эусебио Педроса.

Мы пошли туда с моим дядей Энди, который живёт в Лондоне. Помню, какие пробки были на Уксбридж-роуд, как мы тащились на 207-м автобусе и всё боялись, что опоздаем на бой. Когда мы туда приехали, на входе толпились двадцать шесть тысяч ирландцев. Я-то хотел посмотреть на Педросу, потому что он был тогда лучший. Девятнадцать раз он защитил свой титул, я думал, что он просто непобедим. Макгиган мне тоже нравился, и хотя парень был хороший, шансов против Главного у него не было.

Макгиган вышел с белым мирным флагом, он не вписывался в этот ольстерский бред с триколором и красной рукой. Мне это показалось актом капитуляции, как будто он сдался ещё до первого выпада. Следом на ринг вышел старик, потому мы выяснили, что это был его отец, и запел «Дэнни-Бой». Песню подхватил весь зал, и католики, и протестанты из Белфаста. Я посмотрел на отца и в первый и последний раз в жизни увидел слёзы у него на глазах. И дядя Энди с нами. Вот это был момент. Зазвенел гонг, и я подумал, что тут-то Педроса и испортит всем праздник. Но случилось чудо. Макгиган налетел на него и обрушил целый шквал ударов. Я думал, он себе руки вывихнет, но ко второму раунду он нашёл свой ритм и стал проводить комбинации по всему рингу.  Можно было подумать, что малыш вот-вот выдохнется, но он продолжал без устали напрыгивать на противника, но не бездумно, а с чувством, с толком. Он атаковал, выстраивал комбинации, но и про защиту не забывал и всё оттеснял Педросу к борту. У Макгигана длинные руки, неуклюжая стойка: достать его ударом, наверное, то же, что пытаться отнять мяч у Кенни Далглиша в штрафной площадке. Педроса был великим чемпионом, но в тот вечер на Лофтус-роуд я видел, как он сдал, схуебился.