Цусимский синдром - Станислав Смакотин

Не оборачиваясь, адмирал кивает Семенову, и штабист тихо исчезает восвояси.

– Господин Смирнов… – Адмирал первым нарушает затянувшуюся паузу. – Через два дня эскадра войдет в Цусимский пролив…

Я вздрагиваю. А как тут не вздрогнуть? Одиннадцатое, двенадцатое… Тринадцатого, что ли?.. Должны ведь были четырнадцатого?!.

– Четверть часа назад я беседовал с господином Мультановским, старшим врачом госпиталя «Орел»… – продолжает Рожественский. – Тот дает Дмитрию Густавовичу не больше двадцати четырех часов. – Собеседник наконец удостаивает меня пристальным взглядом. – Все так, как говорили вы.

Дмитрий Густавович… Густавович… Адмирал Фелькерзам?

На баке, почти под нами, несколько матросов таскают мешки с песком, обкладывая ими левый край боевой рубки. Вопреки очевидной тяжести груза и немалому размеру, делают они это на удивление молча, едва ли не по стойке «смирно». То и дело украдкой поглядывая в нашу сторону. Такие прямо образцовые, почти как в советских мультфильмах, матросики…

Адмирал задумчиво провожает взглядом очередного грузчика. Дождавшись, пока тот сбросит с себя поклажу, угрюмо продолжает:

– Признаться, я не верил вам до последнего… Однако… – Он поворачивается ко мне всем корпусом. – Господин Смирнов, теперь я буду задавать вам вопросы. Вы будете на них отвечать, и как можно более подробно.

Что здесь скажешь? Раз поверил окончательно, тебе и карты в руки… Расскажу все, что знаю. Давай, Зиновий Петрович, начинай. Я готов…

– Да, ваше превосходительство. Я весь внимание! – искренне отвечаю я.

– Первое, и самое важное… Еще раз, господин Смирнов, о качестве снарядов и повреждениях японцев. Все, что знаете. – В голосе Рожественского, к моему изумлению, прорываются человеческие интонации. Неужели дошло?..

Вновь повторяю то, что уже говорил. Буквально вытаскивая из памяти фотографию «Микасы», почти телепатически стараясь передать ее собеседнику. Тот внимательно меня слушает. Так внимательно, как еще ни разу… Наконец вновь упоминаю про «Бородино» с герметизацией…

– Я распорядился проверить… – на полуслове перебивает он меня. – Все подтвердилось. Жаль, господа офицеры с других судов не проявили подобной смекалки… – В его словах прорываются нотки горечи.

Сказать, что я удивлен, – не сказать ничего. Внутри я в полном шоке: да что с тобой сегодня? Ты Рожественский или кто?! Что случилось? Неужели скорая кончина Фелькерзама так подействовала?.. К сентиментальным тебя вроде никогда не относили…

Однако это еще не все. Адмирал, проводив взглядом очередного матроса с мешком, окончательно добивает меня следующей фразой:

– Сегодня же крупный калибр с «Бородина» будет распределен между остальными броненосцами…

С каких это пор ты начал делиться информацией, Зиновий Петрович? Неужели все настолько плохо?..

Мостик. Сердце боевого корабля. Который, в свою очередь, является сердцем огромной эскадры. Утренний туман почти рассеялся, и вдали даже можно с трудом различить полоску берега. Этой самой, тайваньской Формозы… На мостике стою я, и командующий всем этим огромным организмом практически изливает мне душу… Дела…

– Все транспортные и госпитальные суда, а также вспомогательные крейсеры пойдут вокруг Японии… – продолжает тот каяться в грехах. И… И мне кажется или нет, но словно ищет в своих словах моей… Поддержки? Я не ошибаюсь? Эй, я-то откуда знаю? Ты здесь главный! Хотя…

– Зиновий Петрович… – на сей раз уже я перебиваю его. – Разрешите один момент!

– Говорите.

– Крейсер «Урал», Зиновий Петрович… На нем установлен самый мощный телеграф, какого нет даже у японцев… – От волнения я начинаю заикаться. – С его помощью можно, даже необходимо мешать им телеграфировать! Прикажите оставить его с эскадрой, и в случае обнаружения пусть долбит ключом, не переставая! Японец даже строй эскадры умудрился передать и поименно все корабли, когда нас засекли! Засекут… – немедленно поправляюсь я.

– Рассказывайте подробней, и еще раз!..

Давно взошло солнце, окончательно рассеяв остатки утреннего тумана. Все мешки красиво уложены, на броненосце пробило несколько склянок… На палубе проходит обычная за последние дни тренировка орудийных с пожарными расчетов… А я все говорю и говорю… Про «Синано-Мару», который нас обнаружил ранним утром по огням. Про крейсер «Идзуми», который «вел» нас, безостановочно передавая данные о составе эскадры, и как мой визави отдал приказ «не мешать японцам телеграфировать». Про странный отказ адмирала уничтожить старые вражеские крейсеры, которые преследовали нас до обеда… Рассказываю отрывочно, временами сбиваясь, однако – как могу. И удивительно… Я редко встречал более внимательного и тактичного слушателя, чем мой собеседник сейчас. И уж тем более не ожидал найти его в лице грозы всего русского флота. Почти не перебивая, лишь уточняя иногда подробности, адмирал жадно впитывает каждое мое слово.

На мостике пустота. Лишь командир Игнациус, робко выйдя из рубки, немедленно исчезает обратно под грозным взглядом адмирала.

Окончательно распалившись, я вновь возвращаюсь к генеральному сражению, пересказывая в подробностях смерть каждого корабля. Тот некоторое время спокойно выслушивает меня с видом философа, на лице которого не шевелится ни единый мускул. Если не считать бороды от ветра. На моменте гибели «Бородина» адмирал неожиданно перебивает:

– Господин Смирнов, в нашей прошлой беседе вы упоминали о… – Секунду он молчит и наконец выдает: – Об адмирале Того, который все сражение не покидал мостика. Это было действительно так? Все время провел на мостике?

– Так, ваше превосходительство… – Я уже устал удивляться. – Японский адмирал совсем не был уверен в победе и хотел умереть с честью… – На лице Рожественского появляется презрение. – Как самурай… – неуверенно добавляю я. – Более того, его пытались оттуда увести, насколько я знаю, так он – ни в какую! – Я пристально всматриваюсь в лицо собеседника. Что-то удумал?

Повисает тишина. По глазам адмирала не прочесть ровным счетом ничего. Тот еще интриган, раз до таких чинов дослужился… С самых низов.

Неуверенно переминаясь с ноги на ногу, я жду дальнейших вопросов. Наконец адмирал совсем уж неожиданно для меня сворачивает разговор:

– Пока вы свободны, господин Смирнов. – Он грузно разворачивается и, тяжело переваливаясь, ковыляет к двери.

– Ваше превосходительство! – едва успеваю окликнуть его я. – Еще одна просьба! – Спина замедляет ход. – Ваше превосходительство… – Делаю я несколько шагов вслед. – Прикажите в случае возможного боя не закрывать выходы из трюма на «Ослябе»! Пожалуйста, не забудьте!

На секунду тот останавливается, задумываясь, после чего, согласно кивая, скрывается в рубке.

И куда подевалась вся моя спесь? Несколько дней назад еще был горд и заносчив… Что случилось, Слава?

Не знаю почему, но мои колени дрожат. Возможно, от холода, хоть я и закутан в теплую шинель. А возможно…

Замерев, я пристально вглядываюсь в серую морскую даль. Гребни волн, пожалуй, стали немного больше или мне только кажется? Свинцовое, неуютное море совершенно не напоминает того, что было у берегов Вьетнама…

Одиннадцатое, двенадцатое… Тринадцатое… Несколько раз я повторяю про себя эти цифры. Тринадцатое… Никогда не везло на это число. Впрочем, я не суеверен…

Ранним утром, одиннадцатого, на рее «Суворова» взвивается череда цветных флагов. Их быстро репетуют остальные вымпелы, и обычная в это время пустота палубы неожиданно быстро заполняется людьми. Матросы вперемешку с офицерами высыпают на правый борт, взволнованно толкаясь. Чумазые лица кочегаров невинно соседствуют с лощеными штабистами, среди масляных роб механиков можно разглядеть офицерские кители… Все смешалось на корабле – ранги, звания, чины, сословия… Часть команды, не найдя себе места, взбирается на ростры, а кое-кто из самых находчивых уже оседлал орудийные башни… Взгляды устремлены назад – туда, где за гребнями волн начинающегося шторма дымит эскадра. Лишь одно, единственное слово витает над броненосцем, повторяясь и множась в прогрессии: «Транспорты, транспорты…»

Все бинокли кормового мостика направлены за корму «Суворова». Поднимаю свой и я. Почти ничего не разобрать – привычная походная колонна, силуэты броненосцев сливаются с волнами. Вот «Александр», за ним «Бородино»… Сквозь мачты последнего проглядывает силуэт «Орла», дальше все теряется…

– Вот они, господа! Отдельной колонной… Уходят, голубчики!.. – нарушает тишину чей-то громкий возглас.

Да, где же?.. Пристально всматриваюсь я в туманную дымку, пытаясь сбалансировать качку под ногами. Наконец с трудом обнаруживаю искомое: из самого хвоста строя, оттуда, где должны быть «Нахимов» с «Навариным», отделяются темные силуэты. Сперва один, затем второй… Их становится все больше: «…Четыре, пять, шесть…» – считаю я про себя. Кто-то рядом, будто твердя заклинания, громко шепчет: