Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные - Константин Радов

- Стой, дурак!!!

В бутыль попадает пуля, безумца окатывает тяжелым дымящимся потоком - вопль его способен обрушить небо, но кислота не успевает глубоко проесть плоть: залитая скипидаром одежда вспыхивает, превращая тело в сгусток живого пламени, бегущий по горящим лужам сюда, где зажигательные снаряды и начатый бочонок с порохом...

Громовый удар настигает в воздухе. Волосы вспыхивают, но в следующий миг я больно врезаюсь в море. Вынырнув, мучительно откашливаю соленую воду. Тянет вниз. Отстегиваю шпагу, скидываю обувь... Что там еще? Кошелек? Жизнь дороже, пусть тонет. Совсем не помню, как успел прыгнуть. Поперек всего судна - дивлюсь, что жилы не лопнули! Сверху падают обгорелые клочья, надо успокоить дыхание и плыть. Подальше от огня и пиратов: за горящим 'Марионом' не видно, что сталось с их кораблем. Конечно, мне не осилить десятки миль, отделяющие от берега, но остается шанс продержаться на воде, пока заметят с какого-нибудь судна...

Все оказалось бесполезно. В морском просторе пловцу не укрыться. Через малое время меня догнали, утихомирили веслом по голове и оглушенного втащили в шлюпку.

Esse delendam!

- Алла-а-а-а-аху акбар!

- Ашхаду алля иляха илля лла-а-а-а-а-а...

- Ашхаду анна Мухаммаду расулу-лла-а-а-а-а-а...

Издалека плывет над землей протяжное пение муэдзина. Солнце едва зашло, значит - зовет к вечерней молитве. Много дней прошло, пока стал различать отдельные слова в заунывных руладах.

Очнувшись на пиратской шебеке, я не чаял остаться живым в окружении свирепых, как бешеные псы, берберийцев. Еще бы им не злиться: добыча, которую почти держали в руках, догорала неподалеку, свое судно выглядело немногим лучше. Огонь на палубе врагам удалось погасить - все же такая толпа на борту; но останки такелажа висели палеными обрывками. Мачт нет - то ли пришлось свалить в борьбе с пожаром, то ли сами упали, когда перегорели ванты. От парусов тоже мало что осталось. Чуть не половина ватаги убита, ранена или обожжена. Знали бы злодеи заранее, что так будет - ни за что бы не погнались, теперь же вымещали ярость на пленниках. Покойный Гастон, к несчастью, оказался прав.

Уцелели при взрыве те, кто был на баке - хотя не все. Капитан Пажес со сломанной рукой, трое напуганных до окоченения матросов и мой Пашка: похоже, этому парню природное чутье помогает выбрать самое безопасное место. Высокий молодой араб с красивым, но изуродованным гримасой жестокости лицом подошел, что-то приказал: пленных моментально поставили на ноги у фальшборта. Погода стояла отнюдь не штормовая, но меня повело вбок и приложило о палубу; кто-то пинал босыми ногами по ребрам, однако при таком головокружении и сапогами не подняли бы. Так и оставили в покое. Араб говорил что-то, не заботясь о переводе: понятна была только интонация, гневная и негодующая. Видимо, важный чин изволил пенять, что неверные посмели противиться ему, защищая свою жизнь и имущество. Разгорячившись от собственных речей, выхватил клинок и одним мощным взмахом снес голову ближайшему пленнику. Другой попытался закрыться ладонями: сначала кисти рук упали на палубу, потом оставшиеся части, до плеч, наконец рухнувший в агонии обрубок человека, содрогаясь в луже крови у ног своего мучителя, лишился головы.

Этьен Пажес стоял в ряду следующим.

Наверно, он тоже стал бы жертвой безумной ярости, если бы толпу глазеющих на бесплатное зрелище магометан не раздвинул человек с манерами, столь же властными, как у первого, только старше его. Успокаивающе положив руку на плечо молодому, заговорил - указывая рукой то на одежду капитана, отличавшую обладателя от простолюдинов, то на окружающее безобразие. Понятно без слов: на исправление судна требуются деньги, и выкуп за пленника не будет лишним. Соглашаясь с бесспорным доводом, но все еще кипя неутоленной кровожадностью, тот повернулся дальше... А дальше был Пашка.

Собрав все силы, я наконец сумел подняться, цепляясь за обугленный планшир, и пытался сообразить - как объяснить без языка, что мой слуга тоже будет выкуплен, когда мальчишка устроил свою пантомиму. Сорвав с шеи нательный крестик, он плюнул на него, бросил на палубу и принялся топтать.

- Павел!

Мой голос прозвучал хрипло и незнакомо, как чужой. Парень обернулся:

- Кончилась ваша власть боярская! Довольно меня гнести!

- Павлик, окстись, какой гнет?!

- А за воровство пороли?! Теперь кого хошь буду невозбранно грабить! Чего ты сделаешь? Накося, выкуси!

Он выставил в моем направлении кукиш. Убийца сменил гнев на милость, вытер оружие, вложил в ножны и обнял паренька за плечи. Окинув оставшихся пленников взглядом насытившегося людоеда, что-то приказал. Тычками и затрещинами нас проводили к люку и столкнули в трюм.

Мы оказались не единственными пленниками берберийцев. Моряки с итальянского судна, взятого неделю назад, томились под палубой. Звуки боя вселили в их души надежду - тем нестерпимей оказалось разочарование. Товарищи по несчастью готовы были проклинать нас за неудачу. У обитателей южной части полуострова чувства преобладают над разумом, а это были настоящие napoletani: я с трудом понимал их кампанский диалект, когда говорили быстро. К счастью, среди них нашелся умелый костоправ, который под стоны и зубовный скрежет Пажеса зафиксировал его руку между найденными в глубине трюма дощечками. Узнав, сколько нас уцелело после боя обыкновенного торгового судна с пиратами, неаполитанцы искренне простили неудачников, а быв выгнаны в сумерках на палубу и узревши, что стало с пиратской шебекой - начали уважать.

Охотники за рабами опрометчиво забрались в такие воды, где встреча с христианским военным кораблем могла их самих превратить в добычу. Требовалось срочно уносить ноги. Всех пленников заставили грести, как только убрали мертвых и оставшееся после них оружие. Добиваться для себя особого обращения мне показалось неуместным - отчасти из нежелания просить у разбойников что бы то ни было, отчасти из соображений практических. Изображать важную персону - вернейший способ усложнить будущее освобождение. Сумма выкупа раздуется до небывалых размеров, а сроки переговоров могут растянуться на много лет.

Капитан неаполитанцев, разбойного вида громила, тоже не получил привилегий. Однако власть его над командой сохранялась: короткая фраза шепотом, и со мной в паре оказался самый сильный матрос, который работал за двоих, когда головокружения доводили меня до грани обморока. Без этого не выдержать бы ночь на веслах. Кожа на ладонях тоже не выдержала б, не догадайся я употребить вместо рукавиц шелковые чулки, в предстоящей жизни явно не надобные. Наутро, когда пираты сумели поставить временную мачту, стало легче: за всю следующую неделю пленных выгоняли грести всего трижды, и только один раз - на целый день.

Свою долю заплесневелых кукурузных лепешек я отдавал напарнику - и без того мутило. Голод - пустяки, тяжелей была жажда. Рабов поили дважды в день, с рассветом и на закате, каждый раз не более пинты. В британском флоте выдают по галлону ежедневно, и то к водяным бочкам приходится ставить часового. Арабской щедрости хватало только на четверть этой скудной нормы. Выкидыши пустынь! Они знают, как не дать человеку умереть, но превратить саму жизнь в пытку. Я держался лучше других и относил сие на счет твердости воли, хотя, возможно, самообольщался: просто жажда мучит меньше, когда ничего не ешь. Послушайте рассказы людей, переживших кораблекрушения, и вы совершенно в том убедитесь. Некоторые пленники находились на грани безумия, что давало надсмотрщикам повод для шуток. Пройтись между едва стоящих на ногах гребцов (шебека - не галера, на ней гребут стоя), с причмокиванием глотая воду из объемистой медной кружки, явно взятой на каком-нибудь европейском судне, а потом охаживать плетью тех, кто сбился с ритма - такая забава служила любимым источником веселья. Как-то раз один из неаполитанцев взмолился деве Марии об утолении жажды, воздымая глаза к небу, и тем привлек внимание пирата.

- О, Марьям! - Негодяй оживился, придумав новое унижение неверному. Выплеснул на палубу остатки воды, помочился в кружку и поднес жаждущему, со смехом говоря что-то по-своему и повторяя: 'Марьям, о, Марьям'. Тот попытался отворотить лицо, но уткнулся щекой в лезвие кинжала, сдался и стал, давясь, глотать вонючую жидкость; его рвало в кружку, он снова пытался затолкать извергнутое в себя, под радостное гоготанье пиратов. Будь у меня хоть немного сил - убил бы и мучителя, и жертву. Но сил не было. Стоило резко повернуться - перед глазами темнело. По невозможности сиюминутного расчета, оставалось записать в долг на отдаленное время.

С Лукой Капрани - так звали неаполитанского капитана - мы пытались определить, куда идет корабль. Пажес не мог нам помочь, ибо валялся в горячке. Первые дни курс держали на юг, потом на запад. Когда двинулись к северу, стало ясно, что Триполитания с Киренаикой отпадают. Вскоре по изменению характера качки Лука определил, что судно повернуло налево - и через несколько часов еще раз. Это мог быть только мыс Бон. Значит, Тунисия! Что за насмешка небес: мне, в детстве воображавшему себя римлянином, очутиться в плену на земле древнего Карфагена!