Тончайшее несовершенство, что порождает всё. Долгий путь частице Бога и Новая физика, которая изменит мир - Гвидо Тонелли

поставленных теми, кто напрасно рассчитывал бесстрашно взлететь к небесам. Рассуждения же вроде: “Доказать, что бозон Хиггса не существует, – это тоже важное научное открытие” – не слишком большое утешение. Хотя в физике, разумеется, очень важны и отрицательные результаты, доказывающие ложность той или иной теории. Не найти предсказанную теорией частицу – это не провал; напротив: ненахождение частицы налагает дополнительные ограничения на все известные модели, означает исключительно важный шаг познания, переключает внимание на пока еще не фальсифицированные теории или побуждает создавать новые.

К сожалению, каждый из нас понимал, что для LHC такой исход повлек бы очень серьезные последствия. Неудивительно, что Совет ЦЕРН сразу распорядился создать небольшую рабочую группу по выработке документа, объясняющего, насколько важно в научном плане исключение бозона Хиггса. И 16 сентября появился первый проект этого документа со странным заголовком “Научная значимость исключения бозона Хиггса в диапазоне масс между 114 и 600 ГэВ и наилучшие способы оповещения об этом”. В частности, нас очень озадачивала его вторая часть. Очевидно, Совет опасался, что могут возникнуть политические трения, которые вынудят некоторые страны в будущем уклоняться от амбициозных проектов, связанных с ускорителем. Или, хуже того, что какие‑то из двадцати стран, входящих в ЦЕРН, сократят свой ежегодный взнос на поддержку этой организации, лавинообразно увлекая за собой и других. Никакие красивые декларации не могли скрыть тот факт, что в годы экономического кризиса и всевозможных оптимизаций расходов, затронувших многие администрации, эта самая фиксированная сумма ежегодных платежей в швейцарских франках не то чтобы на ура воспринималась и некоторыми правительствами, и европейским общественным мнением.

Тем не менее невозможно было отрицать психологические последствия для нашего сообщества, годами пребывавшего в напряжении и уже не раз внезапно испытавшего на себе прелести контрастного душа. Каждый из нас понимал, что документ, поданный в Совет, корректен с научной точки зрения, но никто не мог бы убедить нас, что удовлетворение от открытия нового состояния материи сравнимо с удовлетворением от доказательства того, что его не существует.

Только нейтрино нам и не хватало!

Еще бы чуть‑чуть – и я бы умер. Кусок сэндвича, откушенный в спешке и в озлоблении, встал мне поперек горла. Мы с Серджо – на шестом этаже центрального здания, над генеральной дирекцией, у дверей зала, где проходила встреча с наиболее важными научными и финансовыми комитетами. У нас перерыв, чтобы перекусить и выпить кофе. Серджо отозвал меня в сторонку: “Готовится настоящая бомба. Надо еще провести некоторые проверки, но похоже, что в OPERA, эксперименте под руководством Антонио Эредитато, зарегистрировали нейтрино, распространяющиеся со скоростью больше скорости света. Уже несколько месяцев они все проверяют и перепроверяют, но эффект сохраняется. Еще немного – и будет официальное объявление. Пристегивайте ремни!”

OPERA – это эксперимент в подземной лаборатории, расположенной в Италии, в горах Гран-Сассо, примерно в 700 км от ЦЕРН. Задача эксперимента состоит в сборе доказательств осцилляций мюонного нейтрино в тау-нейтрино. Склонность нейтрино к самопроизвольным превращениям друг в друга уже была доказана для других поколений этого семейства, но пока еще никому не удавалось зарегистрировать события, которые собрались изучать в OPERA. Пучок мюонных нейтрино высокой интенсивности направляется из ЦЕРН через толщу земной коры и достигает Гран-Сассо. Нейтрино – легчайшие частицы, не участвующие ни в сильных, ни в электромагнитных взаимодействиях, могут беспрепятственно преодолевать тысячи километров горных пород. В OPERA регистрируют редкие взаимодействия этих частиц с детекторами в надежде на редчайшие случаи превращения по дороге мюонных нейтрино, испущенных в ЦЕРН, в тау-нейтрино.

В 2010 году в OPERA зарегистрировали первый такой случай и теперь продолжают собирать данные, чтобы зарегистрировать другие случаи. Попутно они измеряют время, за которое эти частицы достигают Гран-Сассо; собственно отсюда физики и сделали свой умопомрачительный вывод: нейтрино тратят на дорогу на 60 миллиардных долей секунды меньше, чем предсказано. Пустяк, казалось бы, но если все подтвердится, то придется признать, что нейтрино – хотя бы при определенных условиях – могут двигаться со скоростью, превышающей скорость света. Результат ошеломительный и во всех отношениях неожиданный.

Моя первая реакция – раздражение. Только этого нам сейчас не хватало! Очередная медийная буря разразится в тот самый момент, когда мы должны сосредоточенно и спокойно работать. Вместо того чтобы тратить энергию на анализ новых данных, получаемых на LHC, и вникать во всевозможные тонкости, нам придется тратить время на расспросы журналистов, на телевизионные интервью, на изучение деталей проводимых экспериментов, чтобы не ляпнуть какую‑нибудь неточность.

А потом появился страх. Вот он, наихудший сценарий нашего будущего! На уровне инстинктов я, разумеется, не мог принять результаты этих экспериментов, и я был не одинок, когда сразу подумал о том, что допущена какая‑то ошибка. Со скепсисом отнеслось к полученным результатам подавляющее большинство исследователей. И дело было не только в некритическом доверии к специальной теории относительности – все ученые на самом деле осознают, что рано или поздно будет проведен некий эксперимент, который заставит нас отказаться даже от тех немногих истин, что кажутся сегодня гранитными.

Причина скептицизма заключалась в том, что скорость нейтрино уже не раз измерялась и никогда не превышала скорости света, причем даже на значительно бóльших расстояниях. Когда в 1987 году взорвалась сверхновая, было проведено много экспериментов с нейтрино, прибывших к нам от умирающей звезды, и нигде не наблюдалось никакой аномалии. Это правда, что в данном случае речь шла о совсем других энергиях, но исходить из того, что нейтрино, излученные звездой, почему‑то движутся медленнее, чем нейтрино от ЦЕРН, – это значит строить аргументацию на песке. А кроме того, будь это и правда так, подобная аномалия сильно сказалась бы на других величинах, уже измеренных с колоссальной точностью.

Страх, который я испытывал, был порожден кошмарной картиной, внезапно представшей перед моим внутренним взором. Вот отпразднуем мы сейчас это выдающееся открытие, сколько‑то месяцев ЦЕРН будет на щите, и все станут повторять: именно здесь самая важная в мире лаборатория, где делают эпохальные открытия и даже ставят под вопрос авторитет самого Эйнштейна. А потом, может быть, всего через несколько месяцев, выяснится, что все дело в допущенной ошибке, и тогда наступит печальный финал – потеря лица и глобальное недоверие. И тут вдруг, посреди всего этого, заявляемся мы со своим LHC и с невинным видом сообщаем: знаете, а мы открыли бозон Хиггса. Мне кажется, я уже слышу громкий хохот, которым будет встречено это наше известие. Так стоит ли вообще лезть во все это дерьмо? Что выигрывает ЦЕРН, связывая свою деятельность и свой престиж с