Мизерере - Жан-Кристоф Гранже

Швед остановился. Напарники задержали дыхание. Они ждали окончания рассказа.

— На самом деле, — прошептал Хансен, — мне повезло. Органы, которые мне удалили, — их оказалось два, — очень легко угадать.

Одним движением он поднял поседевшие пряди, окружавшие его лицо.

На месте ушей были зарубцевавшиеся швы, напоминавшие колючую проволоку. Касдан заставил себя взглянуть на них. Волокин отвел глаза.

Несчастный глухо произнес:

— Так что не удивляйтесь, что я не отзываюсь на стук в дверь. Только когда вы ее толкнули, я заметил, как она сдвинулась с места. И с тех пор как вы вошли, я читал у вас по губам. Хорал «Мизерере» в исполнении детей был последним, что я слышал в жизни.

35

— Арно? Касдан.

— Хочешь поздравить меня с Рождеством?

— Нет. Надо кое-что выяснить.

— Мы оба уже не у дел, старина. Ты разве не в курсе?

— Ты что-нибудь слышал о французских инструкторах, которые в семидесятых годах давали уроки пыток в Чили?

— Нет.

Голос Жан-Пьера Арно раздавался в салоне машины. Волокин слушал молча. Он как раз раскуривал очередной косяк. В пламени зажигалки его лицо светилось, словно окруженное нимбом. Похоже, рассказ Хансена потряс парня, хотя смерть Насера и отца Оливье оставила его равнодушным.

— Можешь проверить? — продолжал Касдан.

— Я уже восемь лет как на пенсии. Да и ты тоже. На носу Рождество, и я только что приехал к детям. Такие вот дела, старичок. Ничего не поделаешь.

Жан-Пьер Арно был полковником Третьего парашютного полка морской пехоты, в восьмидесятых годах вступил в ряды военной разведки и завершил карьеру инструктором по оружию. Тогда-то Касдан с ним и познакомился. Оба они бывали на курсах, которые устраивали производители автоматического и полуавтоматического оружия.

— А не мог бы ты выяснить? — настаивал Касдан. — Обзвонить коллег? Мне нужны имена тех французских экспертов.

— Это же древняя история. Наверняка никого уже нет в живых.

— Мы-то с тобой живы.

Арно расхохотался:

— Ты прав. Подумаю, что тут можно сделать. Только после праздников.

— Нет. Это срочно!

— Старый ты хрыч, Касдан.

— Так ты мне пособишь?

— Я перезвоню завтра.

— Спасибо, я…

— За тобой должок, так?

— В точку.

Смеясь, полковник повесил трубку. Похоже, привычка Касдана не замечать, что он давно вышел в тираж, и веселила его, и огорчала.

Волокин прошептал:

— Вы сегодня ночью одолжите мне тачку?

Касдан молча покосился на него. Парень наконец раскурил косяк и улыбнулся:

— Я уже понял, что «вольво» вам как родной.

— Какой там на хрен родной? Зачем тебе моя тачка?

— Надо кое-что проверить.

— Что?

— Хочу копнуть поглубже насчет детей. И насчет голосов. El Ogro — уверен, это очень важно. Чилиец проработал в Париже двадцать лет. Я разыщу всех певчих, у которых он был регентом. Даже самых первых. Особенно их. Они вспомнят. И расскажут мне.

Касдан включил зажигание.

— У нас есть дела поважнее. Нужно разрабатывать политический след. Так или иначе, прошлое настигло Гетца.

— Здесь все связано. Дети-убийцы. «Мизерере». Чилийская диктатура. Все три жертвы одновременно преступники. Дайте мне время до утра, чтобы разобраться с этим. А завтра мы первым делом возьмемся за тогдашние франко-чилийские секретные делишки. Обещаю.

Касдан поехал по улице Шапель в сторону надземного метро.

— О'кей, — произнес он устало. — Я сойду и оставлю тебе тачку. Но не подведи меня, понял? Завтра в восемь — за работу. Рождество нам на руку. Уголовка притормозит, но и на месте стоять не будет…

— Что за чувак Маршелье, которому передали расследование? Дельный?

— Терпимый. Карьерист. В Конторе его прозвали Маршалом.

— А как человек?

— Себе на уме. Скользкий тип. Из тех, кто переспит с женой, а она и не проснется.

Волокин снова улыбнулся, опустив веки. Они подъезжали к площади Республики. Шум уличного движения. Огни. Ликование ночного Парижа. Касдану было тошно возвращаться домой. Лучше уж ночь напролет колесить по городу на пару с юным баламутом.

Не глуша двигатель, он притормозил на бульваре Вольтера, перед церковью Святого Амвросия.

— Ты умеешь обращаться с такими машинами? Особенно следи за зажиганием, оно…

— Не берите в голову. И забудьте обо мне. Эта ночь — моя.

36

Касдан сварил себе крепкий кофе и выпил его с пахлавой, которую вдова из Альфорвилля днем оставила для него на коврике перед дверью. Читать записку он не стал. Не было настроения для телячьих нежностей. Радости жизни на пенсии шли своим чередом, но он выбился из колеи. Снова оказался в шкуре легавого. В своей коже бойца.

Он растянулся на кровати у себя в спальне, с кофе и пахлавой на серебряном блюде, которое выиграл на турнире по тавле — армянской разновидности нардов. Можно было бы потушить свет и сразу же отключиться, но вспомнил о Волокине, и эта мысль придала ему сил. Он тоже хотел наверстать потраченное у Хансена время. Завороженные его рассказом, они так и не расспросили его ни о других палачах, живущих во Франции, ни об адвокатах, которые специализируются по делам о преступлениях против человечности.

Он дотянулся до книг по современной истории Чили, лежащих в ногах кровати. Открыл одну, чувствуя, как от кофе проясняются мысли.

Сначала обзор событий. Социалистическое правительство, продержавшееся три года, с семидесятого по семьдесят третий. Затем диктатура, длившаяся семнадцать лет. Говоря о путче, Симон Веласко заметил: «В экономическом отношении страна уже оказалась на краю пропасти». Он был прав. Забастовки рабочих, крестьянский бунт, продовольственный дефицит… Социализм Альенде породил в Чили разруху. На самом деле США исподтишка способствовали этому краху, саботируя все, что пытался предпринимать президент-социалист, накручивая профсоюзы, воздействуя на общественное мнение. Хорошенько намылив веревку, Вашингтон вышиб табуретку из-под ног режима. В семьдесят первом году североамериканцы заморозили кредиты для Чили. Им осталось только финансировать армию, чтобы совершить государственный переворот.

Откуда такая ненависть? По мере чтения Касдан находил ответы. По мнению правительства США, Сальвадор Альенде был виноват вдвойне. Его идеологическая вина заключалась в том, что он был социалистом. А экономическая — в том, что он собирался национализировать предприятия по добыче меди, главного природного ресурса Чили. Большая часть этих предприятий принадлежала американским компаниям. Дядя Сэм не любит, когда у него отбирают наворованное. Вся история Соединенных Штатов — сплошное вооруженное ограбление.

Лето 1973 года. Все рушится. Забастовки следуют одна за другой. Страна задыхается в экономической блокаде. Положение чрезвычайное. Сальвадор Альенде хочет провести референдум, надеясь вновь завоевать доверие народа, но ему не хватает времени. 11 сентября 1973 года фашисты из партии «Patria у Libertad», которых социалисты называли «прислужниками американского империализма» — их символом был черный паук, сильно напоминавший нацистскую свастику, — свергают народное правительство.

Касдан был совсем не прочь освежить свою память. Как и все, он слышал о государственном перевороте, совершенном Пиночетом, о бомбардировке президентского дворца «Ла Монеда», о героической смерти Сальвадора Альенде. Но прежде всего он был легавым и в то время все эти истории считал левацкими. А левые для него означали мятеж, утопию, гадюшник.

Он еще полистал свои книги. Войска бомбили дворец, требуя, чтобы Альенде сдался. Объявили его правительство низложенным. Один против всех, президент приказал вывести свою семью из дворца, заперся у себя в кабинете и снял со стены ружье, подаренное Фиделем Кастро. Образец чистого героизма, о самом существовании которого в наше время никто не знает.

В смерти Альенде было что-то патетическое и в то же время необычайно прекрасное, от чего теснило в груди. Взгляд Касдана задержался на знаменитой — последней — фотографии Альенде. Портрет усатого коротышки в водолазке, шлеме набекрень и со старым ружьем в руках. Герой, погибший за свой идеал. В своем последнем радиообращении Альенде заявил: «Я жизнью заплачу за доверие, которое оказал мне народ». И еще: «Преступлением или силой не остановить общество, идущее вперед. История на нашей стороне, а Историю вершат народы».

Касдан закусил губу. Социалисты ошибались во всем, но слабаками их не назовешь. Вот почему в глубине души он восхищался этими идеалистами. Он знал, что их великая мечта никогда не умрет. Их призыв найдет множество воплощений, но всегда будет сводиться к фразе, тысячу раз повторенной его поборниками: «Когда падет один революционер, десяток рук подхватит его ружье».