Мое кино - Григорий Чухрай

В комнате жюри видный итальянский сценарист и критик Серджо Амидеи весьма бурно выражал свое недовольство.

– Это не фестивальный фильм. Я не хочу за него голосовать. Я всегда был другом советского кино, а теперь... Это издевательство над членами жюри! Я немедленно уеду домой!

Я постарался успокоить его.

– Но у вас же есть превосходные фильмы! – настаивал он. – Я же знаю!

– А теперь будешь знать, что есть и плохие... – сказал я.

– Ты не будешь защищать этот фильм?

– Не буду.

Он подумал и сказал:

– Тогда объясни мне, почему этот парень сливал бензин в озеро?

Другие члены жюри поддержали его: действительно, почему?

Я стал объяснять.

– Он обманывал всех, что везет груз, как положено, по дороге, а сам ездил по льду озера более коротким путем, хотел выиграть социалистическое соревнование.

– Но зачем он сливал бензин в озеро?

– По количеству бензина в баке его могли уличить в обмане, а он хотел получить премию.

– Большую?

– Нет. По вашим меркам чисто символическую...

– И для этого он сливал бензин в озеро? – недоумевали члены жюри.

– Убейте – не могу понять эту логику. Невероятно! – стонал Серджо.

Он уже успокоился и решил, что остается.

О фильме забыли и долго еще обсуждали вопрос о стоимости бензина и сколько его было вылито в озеро.

Был показан фильм «81/2». Он произвел глубокое впечатление на зрителей и гостей. Понимая это, Алексей Владимирович искренне огорчился. «Восторгаются потому, что ничего не понятно, – брюзжал он. – Даже мне непонятно, а простой зритель и подавно ничего не поймет...»

Вскоре я был вызван в ЦК КПСС. Со мной беседовал деятель высокого ранга, кажется, Снастин. Раньше я не встречался с ним. Разговор начался мирно, а кончился на басах. Начальство, расспросив меня о том, как идут дела, и внимательно выслушав мои ответы, стало внушать мне, что мой авторитет позволяет влиять на решения жюри, что речь идет о политике, что я должен быть патриотом и что фильм «81/2» не заслуживает Большого приза, так как кино – искусство массовое, а фильм Феллини непонятен массам. Короче, я должен добиваться премии нашим фильмам.

Я пытался объяснить, что наши фильмы не выдерживают конкуренции и что попытка навязать жюри свое решение ни к чему не приведет, что Федерико Феллини – режиссер высочайшего класса, у него огромный авторитет в мире, что «81/2» – лучший фильм фестиваля и что присуждение ему Большого приза не только справедливо, но и полезно для нашей политики.

– А вы знаете, что Никита Сергеевич уснул на этом фильме?! – почти закричало начальство и посмотрело на меня со строгой многозначительностью.

Я пожал плечами.

– У Никиты Сергеевича дела поважнее, чем кино. Очевидно, устал.

– Хватит заниматься демагогией! – не выдержало начальство. – Будете делать то, что вам говорят, или положите партийный билет!

Современный молодой человек улыбнется: «Подумаешь, напугал». Но в то время исключение из партии было делом нешуточным. В кинематографе работали и не члены партии, но это были единицы. Когда им предлагали вступить в КПСС, они говорили: «Я еще не дорос, я еще недостоин». Такое объяснение принималось – значит, члены партии были люди особенные, они уже доросли, они уже достойны. Но горе тому, кого исключали из партии, – на того смотрели как на изгоя, предателя, отщепенца. Ему навсегда были закрыты двери в кинематограф. Можно ли доверять отщепенцу говорить с экрана с миллионами советских людей? Я не хотел оказаться в таком положении.

Прочитав эти строки, молодой человек сразу заключит: «Карьерист, вступил в партию, чтобы сделать карьеру!» Не следует торопиться с выводами. Я вступил в партию во время войны, когда единственной привилегией рядового коммуниста было первым подниматься в атаку. Я и сейчас горд тем, что имел эту привилегию. Я не был диссидентом, не стремился попасть на нары в ГУЛАГ, мне не стыдно в этом признаться. Да, я боялся исключения из партии. Мне хотелось снимать фильмы. Те, кто их видел, знают, что я не угодничал. Совесть и честь были для меня выше страха. И тогда я подумал: не уступлю!

–Я сделаю так, как полезно для дела, – сказал я. – В следующий раз назначьте другого, более сговорчивого.

Возвратившись на фестиваль, я узнал: А. В. Романов собрал членов жюри из социалистических стран и предупредил их, что если они будут голосовать за «81/2», у себя дома они будут иметь большие неприятности. Это была не политика, а пошлое политиканство – Романов защищал даже не честь мундира, а себя, свое кресло.

Собралось жюри. Надо было распределить призы, чтобы завтра на закрытии фестиваля огласить наше решение. Первым взял слово Жан Маре.

– На фестивале не было фильма, который мог бы сравниться с фильмом Феллини. Я за Большой приз фильму «81/2».

Несколько голосов поддержали его. Кто-то возразил.

– Фильм, конечно, хороший, но слишком сложный. Народ его не поймет и не примет.

Серджо Амидеи вскочил как ужаленный.

– Кто вас уполномочил говорить от имени народа?! Мы в Италии уже это проходили. Фашистские комиссары лучше народа знали, что ему понятно, а что нет. И вы это знаете? А я знаю, что народ не глупее вас!

Шакен Айманов, прекрасный актер и режиссер, сравнил фильм Феллини с современным самолетом, а остальные фильмы – с телегами, но предложения Жана Маре не поддержал.

Режиссер из Югославии Душан Вукотич сказал раздраженно:

– А я не буду голосовать за «81/2» – фильм педерастический.

Это странное заявление никто не стал опровергать. Его просто проигнорировали.

Ян Прохазка из Чехословакии говорил о фильме Феллини с восторгом, но кончил свое выступление странно:

– Фильм замечательный, но мы не можем за него голосовать...

И опять темпераментный Серджо Амидеи:

– Почему вы не можете за него голосовать?! Вам запретили?

Прохазка стал вяло оправдываться.

– Я этого не сказал, но...

Все сразу заговорили, заспорили. Я дал слово Стэнли Креймеру, знаменитому в то время режиссеру из США.

– Не думаю, что «81/2» – лучший фильм Федерико Феллини, но это лучший фильм фестиваля. Я не хочу выяснять, почему идет спор, но, господа, я мужчина и каждый день вынужден бриться. При этом я смотрю в зеркало. Так вот, чтобы мне не было стыдно смотреть на свою рожу, я хочу заявить: меня не было на этом фестивале... Желаю вам успехов! – Поднялся и ушел.

Сатьяджит Рей, выдающийся индийский режиссер, заявил:

– Я никогда не пришлю своего фильма на Московский фестиваль. Если он окажется лучше других, скажут, что он непонятен народу... – И последовал за Креймером.

За ним – Жан Маре, японец Кейхико Усихара и Мохаммед Керим из Египта. Что было делать? Я объявил перерыв и, подойдя к Нельсону Перейра дус Сантусу, члену жюри из Бразилии, попросил его после перерыва уточнить формулировку: дать Феллини Большой приз по совокупности за значительный вклад в мировую кинематографию и за фильм «81/2». Он охотно согласился. Затем я пошел в кабинет Романова, он находился здесь же, в гостинице «Россия». Переводчиц я попросил объявить всем членам жюри, что готовится новое предложение и что я прошу всех явиться после перерыва.