Лубянская империя НКВД. 1937–1939 - Жуковский Владимир Семенович

«ВОПРОС ЕЖОВУ: — Следствие не интересуют ваши предположения в отношении заданий Жуковскому. Скажите прямо, говорили ли вы ему о террористических задачах заговора?

— Да, говорил. Было два варианта наших тер. планов. Первый вариант:

— в случае войны, когда мы предполагали провести аресты членов правительства и их физическое устранение. И второй вариант — если войны в ближайшее время не будет, то устранить руководство партии и правительства, особенно Сталина и Молотова, путем совершения против них террористических актов. Об этом я твердо помню, что говорил Жуковскому после того, как посвятил его в существование заговора.

ВОПРОС ЖУКОВСКОМУ: — Получали ли вы от Ежова преступные задания, о которых он сейчас рассказал?

— Таких преступных заданий не получал и о террористических заданиях впервые слышу на очной ставке».

Ежова сменяет арестованный Евдокимов.

«Я знаю, что Жуковский участник антисоветской организации правых, существовавшей в системе НКВД.

ВОПРОС ЖУКОВСКОМУ: — Что вы теперь скажете?

— Это неправда, как мог об этом знать Евдокимов, когда я с ним впервые познакомился только в 1938 г., и никаких близких взаимоотношений кроме нескольких встреч по служебным делам между нами не было».

Евдокимов защищает свою позицию ссылкой на слова Ежова, который в беседе с ним якобы назвал Жуковского в числе «членов организации правых». И далее, «Ежову нужно было в системе лагерей иметь своего человека. В систему лагерей посылались скомпрометированные чем-либо люди из ГУГБ. Он считал, что это своего рода резерв, который должен служить целям антисоветской организации. По словам Ежова, чтобы эти кадры не пропадали — их должен был освоить Жуковский. У Ежова были еще соображения, что для нужд организации могут понадобиться средства, источником этих средств он рассчитывал использовать ГУЛАГ, на руководство которым и посадил Жуковского, как участника нашей организации.

ВОПРОС ЖУКОВСКОМУ: — Достаточно для вас этих показаний Евдокимова?

— Я прошу, разрешите мне задать несколько вопросов Евдокимову.

— Разрешаем, задавайте.

ВОПРОС ЖУКОВСКОГО к ЕВДОКИМОВУ: — Когда Ежов говорил вам обо мне, как об участнике организации правых,?

— Летом 1938 года.

— Известны ли вам факты о моей преступной работе не со слов Ежова?

— Нет.

— Разве посылка людей в ГУЛАГ, которых считали непригодными в системе ГУ ГБ, проводилась при мне, или практиковалась и раньше?

— Эта практика имела место еще при Ягоде. (Арестованный Евдокимов выводится)».

И вот лишь теперь следует вожделенная допытчиками сдача:

«Я признаю, что кроме шпионской работы в пользу немецкой разведки, которую я вел по заданиям Ежова с 1932 г., я Ежовым был вовлечен в 1938 г. в антисоветскую заговорщическую организацию в системе НКВД и принимал в ней активное участие. Показания об этой вражеской работе я прошу разрешить давать на следующем допросе».

Разрешение было дано.

Несколько замечаний. Удивляет, почему отец, твердо отбив «разоблачения» Фриновского и Ежова, «сломался» в результате заключительного разговора с Евдокимовым. Мало того, что в своих кратких показаниях Евдокимов ничего существенного не добавил, так еще отец двумя точно поставленными вопросами свел к нулю и эту малость. Еще одна из загадок. При этом важно не забывать, что, следуя дошедшим до нас протоколам допросов, мы вынужденно подчиняемся сценарию, написанному лубянски-ми драматургами. Иными словами, доступная информация отличается от той, которую могла бы донести магнитофонная лента или хотя бы доброкачественная стенограмма. (Меткие вопросы Жуковского Евдокимову были отмечены автором справки по делу Евдокимова, составленной в 1955 г., когда проверялось дело отца.)

Обратим внимание, что допрос вел Эсаулов. В связи с этим процитируем знакомящую с делом Ежова статью5:

«…Допрашивали обычно ночью заместители начальника следственной части НКВД СССР ст. лейтенант Эсаулов и капитан Родос. На суде Ежов признается, что все его показания были… под пытками. Зная по воспоминаниям множества очевидцев о жестокости Эсаулова и Родоса, в этом нет сомнения. Так или иначе, Ежов признался во всех инкриминируемых ему преступлениях. На каждой странице протоколов стоит его подпись».

Теперь о трусости. Ежов с отцом в разведку не ходил, вместе не воевали и даже не охотились. Откуда же «карлику» знать о «трусости» отца? Думаю, что разгадка, притом достаточно простая, лежит именно в этом словосочетании, которое употребил Ежов — «трусость и неуступчивость». Если использовать взамен одно слово — законопослушность, то все становится на свое место. Характерную иллюстрацию можно извлечь из протокола допроса от 13 декабря 1939 г. Процитируем. «В ответ на… мои требования Ежов заявил, что здесь проводится его, Ежова, установка… На мое возражение, что мне непонятна эта установка и что по этому вопросу надо было бы обратиться в ЦК…, Ежов, резко оборвав меня, предложил безоговорочно выполнять его указания и что в противном случае он найдет в моей прошлой работе достаточно причин заставить меня не ходить в ЦК ВКП(б)».

Надо сказать, что почитание законов не являлось отличительной чертой советских руководителей, и тем больше не являлось, чем выше ранг номенклатурной персоны. Такой уголовный тип сознания складывается в условиях, когда партия выше закона, а диктатор выше партии. Ежов точно знал, что до тех пор, пока он у Сталина в фаворе, ему, Ежову, нечего бояться не только закона или, скажем, правительства, но даже и «главного штаба партии» — ЦК. Так что Николай Иванович пер напролом. Да это и неудивительно. Если человек ежедневно представляет на утверждение тысячные списки жертв, ни за что приговоренных к расстрелу, трудно ожидать от него уважения к правопорядку.

В своих мемуарах27 А. Авторханов приводит следующее высказывание заключенного тогда (1938 г.) в Бутырки Постышева: «Таким я и знал Ежова при Сталине. Оба они морально-политические братья-близнецы. Кто же не знал в узких кругах партии, что Ежов в белорусских лесах в 1917–1918 годах занимался тем, чем занимался Сталин в Закавказье после первой русской революции, — бандитизмом и грабежами?»

К этому типу людей отец, бесспорно, не принадлежал.

Думаю еще, что Ежов «затаил в душе некоторое хамство» по поводу упорного стремления Жуковского ограничиться хозяйственной деятельностью и не связываться с «оперативной» работой.

Данное изложение я старался ограничить показаниями или фактами, которые непосредственно относятся к делу отца. Но в этом «Деле» содержатся также показания других арестованных, отобранные по тому признаку, что в них говорится — иногда обстоятельно, иногда мимоходом — о Жуковском. Так что большой объем приводимых сведений может к Жуковскому не иметь никакого отношения. Главным образом это относится к показаниям Ежова и Евдокимова. Мне думается, кое-что из этих свидетельств будет читателю интересно. Так, полет фантазии Ежова (а вернее, его любимого вождя-режиссера) не скован рамками НКВД. На допросе 21 июня 1939 г. он утверждает, что в 1934 г. был в Вене перевербован для «сотрудничества с военной разведкой — Рейхсвера». Затем Ежова новые хозяева связали «с военным заговорщиком Егоровым, и через него я (Ежов) установил связь с германским военным атташе в Москве Кестрингом…»

Это — детали. Итог же таков, что Ежов возглавил «антисоветский заговор, целью которого было свержение нынешнего правительства и захват власти в стране». В расчете на военную помощь Германии «ей были обещаны территориальные и экономические уступки».

«Для практического осуществления этих предательских замыслов я — Ежов, совместно с руководящими участниками нашей заговорщической организации — Фриновским, Евдокимовым и Егоровым, по согласованию с правительственными и военными кругами Германии и по их поручению: