Откровение Егора Анохина - Петр Алешкин

Когда все, кто мог что-то принести похожее на оружие, пришли к церкви, Чиркун оставил эскадрон мадьяр охранять заложников и крестьян, а сам с отрядом чекистов поскакал шерстить Масловку, делать обыск. Вернулся Мишка, когда от солнца на горизонте остался крошечный, тускнеющий на глазах, язычок, вернулся довольный, привел Семена Черкасова, молодого бледного мужика. Семен, должно быть, знал, что беременную жену его Анюту расстреляли. С тоской в глазах тянул шею в ту сторону, где лежали мертвые, не обращал внимания на вопросы комиссара, не отвечал, вероятно, не слышал, не понимал их.

Заложников отпустили, а Черкасова повели к стене, держа с обеих сторон под руки.Шел он покорно и все тянулся, высматривал среди трупов свою жену. Его оставили у стены, отошли, и он тупо двинулся к мертвой жене, перешагивая через трупы. Встал на колени, бережно взял ее голову в руки и стал расправлять спутанные русые волосы.

— Встань, твою мать! — матерился, орал на Семена Чиркун, но Черкасов не обращал внимания на крик, будто не слышал, а может быть, потрясенный, действительно не слышал, не соображал, что происходит вокруг. А Мишка драл глотку, посерел от злости, почему-то нужно было ему расстрелять Черкасова стоящим у стены. Наверное, этого требовал ритуал расстрела, а Семен его нарушал. Наконец, Чиркун не выдержал, влетел в ограду, размахивая маузером, подскочил к Черкасову, рявкнул над ухом: — Встать! — И ударил носком сапога в бок Семена. Тот откачнулся, не выпуская из рук головы мертвой жены, глянул страдальчески и недоуменно снизу вверх на Мишку. Чиркун со злостью выбросил руку с маузером, стрелял в упор. Видно было, как дергалась его рука после каждого выстрела.

Расстреляли Семена красные, потешили душу и в сумерках ушли из Масловки. Оставили в покое, но, как оказалось, ненадолго. Недели через три взяли Егора Анохина прямо в поле. Страда была в разгаре. Половины поля с Ваняткой скосить не успели, прискакали двое и увезли Егора в Масловку. Там оказалось, что не его одного взяли: собрали всех мужиков и погнали пешими в Борисоглебск, в концлагерь.

Помнится, мужиков было в концлагере — страсть! Муравейник. В бараках все не помещались, на улицах спали. Благо лето, тепло. Спрашивали на допросах у всех одно: кто из односельчан был в партизанах? И кто скрывается сейчас? За предательство обещали тут же освободить. Но, судя по тому, что никого так и не отпустили, предателей не нашлось, хотя большинство арестованных никакого отношения к партизанам не имели. Остро мучил голод. В концлагере почти не кормили, только раз в двое суток приносили сухари. Но разрешали родственникам привозить еду. Помнится, из дальних деревень привозили в мешках морковь: сыпанут из мешка через проволоку, кинутся мужики, давятся, ползают по земле, собирают, рвут друг у дружки из рук, красные тешатся, хохочут. Дизентерия начала косить мужиков. Помнится, больного Алексея Жарикова, того самого мужика, который отказался восстанавливаться в партии, не имевшего никакого отношения к партизанам, прямо в лагере красные просили указать, кто из масловских был в партизанах. Обещали немедленно поместить в больницу, в живых останется. Бледный, беспомощный Жариков бормотал, как в горячке, одно и то же: «Не знаю, не знаю, не возьму грех на душу!» Так и угас, умер, не назвав никого.

Надоели красным пустые допросы, выстроили крестьян вдоль колючей проволоки, отсчитали каждого десятого, вывели из строя, расстреляли, а остальных отпустили.

8. Седьмая труба

И рассвирепелиязычники.

Не вернулся в Масловку Егор Анохин, остался в Борисоглебске. Устроился рабочим на мыловаренный завод, но недолго там работал. Вызвали в военкомат однажды и оставили у себя. Ничего особенного не осталось в памяти от того времени. Спокойно жил и работал, навещал мать. Ни отца Александра, ни Настеньки в Борисоглебске не было. Должно быть, жила с Мишкой в Тамбове. Слышал, что родила она сына, знал, что Мишка Чиркунов работает в Губчека, которое с недавнего времени стало называться Губернским отделом ГПУ, в секретно-оперативном отделе. Но, слава Богу, не видел его, не встречался с ним.

Встретились зимой двадцать второго года, когда Анохина перевели в Тамбов оперативным уполномоченным в уголовный розыск. Видимо, работа Егора удовлетворяла начальство. Как произошла эта встреча? Не помнится сейчас. Кажется, на каком-то собрании? Или это была их очередная встреча?.. На том же собрании оказались Пудяков, Маркелин, Максим. Пудяков, краснолицый, заметно поседевший за последние полтора года, обрадовался, увидев Егора, назвал спасителем и тут же стал рассказывать окружающим, как попал в плен к Антонову, а Егор спас его. Маркелин среди своих держался проще, был весел, говорлив, не был так важен и напыщен, как в Масловке.

Настеньки в Тамбове тоже не было. Это он точно узнал. Нестерпимо хотелось ее увидеть, не хотелось думать, что с рождением ребенка он ее окончательно потерял. Напрямую спросить у Мишки, где Настенька, Егор не решался. Виделись они почти каждый день. Хоть в разных отделах работали, на разных этажах сидели, но в одном здании: сталкиваться приходилось в коридорах часто. Бывали на одних и тех же совещаниях. На совещаниях все время мелькало имя Антонова. Он исчез, канул куда-то. Ничем не проявлял себя, но все руководители Тамбовского отдела ГПУ были уверены, что он в Тамбовской губернии, не ушел отсюда, хотя уйти, затеряться в огромной стране ему ничего не стоило. И все же чекисты считали, что бросить Тамбовскую землю Александр Степаныч не мог.

И вот в начале лета известие: Антонов пойман! Замаскировался под пастуха, отрастил бороду, прикинулся хохлом, но был опознан деревенским коммунистом. Какое чувство испытал Анохин при этом известии? Досаду, горечь, что не смог Степаныч скрыться, обиду, что пришлось ему скотину пасти. Егор не расспрашивал никого, как ведет себя на допросах Антонов, опасался — заподозрят личный интерес, но из случайных разговоров, свидетелем которых он был, знал, что Степаныч упорно называет себя Коваленко, несмотря на то, что несколько партизан на очной ставке подтвердили, что он Антонов.

Один раз в отдел, где работал Егор, зашел Чиркун. Анохин подумал, что Мишке понадобился кто-то из сотрудников: их трое сидело в комнате, кроме Анохина, но Чиркун обратился к нему, назвал официально, по батюшке:

— Егор Игнатич, нашему отделу ваша помощь нужна. Вы можете полчаса нам уделить?

— Когда?

— Прямо сейчас… Опознать нужно одного человека.

Ехали в тюрьму на автомобиле, ехали молча. Чиркун не сказал, кого нужно опознать, но Егор догадался: везут к Степанычу. Шел по коридорам тюрьмы, волновался, ожидая встречи с Антоновым. Что Степаныч скажет, когда увидит его? Как поведет себя? Шагнул через порог в комнату, остановился, увидев изможденное серое лицо Антонова, растерялся на мгновение и дрогнул радостно, поняв, что перед ним не Степаныч, а очень похожий на него человек. Значит, Степаныч на свободе! Кроме человека, похожего на Антонова, в комнате были следователь, щуплый, тихий, серый, и начальник секретно-оперативного отдела — грубый, самоуверенный и очень энергичный толстячок. Он стоял по другую сторону стола, скрестив короткие руки на груди.

— Ты знаешь этого человека? — грубо спросил, крикнул арестованному начальник секретно-оперативного отдела и указал, выбросил резко руку с выставленным указательным пальцем в сторону Анохина.

Мужичок, похожий на Антонова, сощурился и покачал головой.

— Ни бачил николы. — И голос у него был похож на Степанычев, только с хрипотцой, словно простуженный.

— А ты его? — глянул начальник отдела на Егора и перевел выставленный палец на мужичка.

Анохин мотнул головой, пробормотал:

— Нет, это не Антонов.

— Та не Антонов я! — вскричал радостно мужичок. — Коваленко!

— Ступайте, — махнул рукой начальник отдела Егору и Мишке.

Они вышли, направились назад по коридорам. В автомобиле Чиркун сказал с усмешкой:

— Я внимательно за тобой следил, сразу понял, что это не Антонов… Интересно было, что скажешь ты. Ведь, если бы ты признал в нем Антонова, настоящего Антонова перестали бы искать, ему легче было скрываться…

— А пастуха этого вы истязали бы до тех пор, пока он не признал бы себя Антоновым. А потом шлепнули, успокоили народ… И невинный человек сгинул бы, да?

А вскоре, буквально через несколько дней, объявился настоящий Антонов, ошеломив руководителей Тамбовского ОГПУ. Произошло это случайно. Нелепейшее стечение обстоятельств. Принесли однажды в отдел из Тамбовской газеты заявление рабочего одного из заводов Маклакова Сергея Васильевича о выходе из партии эсеров. Такие заявления-объявления частенько печатались в газете. Но прежде чем опубликовать их, газетчики всегда сообщали в ГПУ, автора вызывали сюда и беседовали с ним. Этим тоже занимался отдел, в котором работал Егор Анохин. Заявление Маклакова попало не к нему. Видел он, конечно, как беседовал с Маклаковым сотрудник отдела, ведь сидели они в одной комнате, но в первый приход не обратил внимания на обычного вида рабочего. Мало ли их бывает в комнате за день? Эх, знать бы тогда — какую роль сыграет в судьбе Антонова этот рабочий! Беседа с Маклаковым, должно быть, была обычной. Допытывались, почему он решил порвать с партией эсеров. Рабочий, конечно, отвечал, что давно потерял с ней связь, живет своими обывательскими интересами, семьей, надоело ему, что перед каждым праздником его арестовывают, как и всех эсеров, и отправляют на всякий случай на время праздника в тюрьму. И конечно, склоняли Маклакова к секретному сотрудничеству с ГПУ. Он отказывался стать сексотом, говоря, что отошел от всякой политической деятельности и не желает ею заниматься. Ему говорили, что он хочет обмануть органы, ввести в заблуждение своим заявлением, уйти в подполье и подрывать Советскую власть. Только в этом, мол, органы видят причину отказа от сотрудничества, а слова его о том, что он желает мирно работать, пустые слова, ведь и при царе он был простым рабочим, а втихаря расшатывал самодержавие. Такое с Советской властью не пройдет. Вот тебе срок — неделя, обдумай свое положение, а через неделю ждем тебя с заявлением на секретное сотрудничество. Так обычно проходили подобные беседы. И Маклакову дали срок подумать.