Инвестор. Железо войны (СИ) - Николай Соболев

именем. А в Fuerzas Regulares Indigenas набирали марокканских головорезов, которым неуютно жилось в традиционном окружении, эдакий местный вариант «Дикой дивизии». Вот они и тащили на себе всю войну, разве что в некоторых случаях регуларес отказывались воевать против родных или дружественных племен, ну да это дело штабных определять, кого против кого ставить.

Службу свою Михаил начал с представления командующему Восточным округом, а потом отправился в лагерь под Мелильей. В одном из пасторальных беленых домиков среди зеленого поля ему выдали легионерскую форму — не ту суконную тесного покроя, в которой мучилась вся испанская армия, а нечто вроде индийской у британцев. Полотняный китель, рубашку с отложным воротников (и без какого-либо галстука!), брезентовые краги и удобные ботинки вместо тяжелых и жарких сапог… В качестве головных уборов полагались шляпа типа панамы с широкими полями, в которой Крезен больше походил на старосветского помещика, чем на офицера, и пилотка непривычной формы, да еще с названием gorilla*. Поразмыслив, Крезен прикупил в Мелилье неуставной пробковый шлем, решив, что советнику не помешает немного выделяться на общем фоне.

Gorilla — уменьшительная форма от Gorro de cuartel (буквально «шапка для казармы»), испанская пилотка, ее копирует пилотка советских пионеров.

Офицеры что в Легионе, что в регуларес подобрались боевые (еще бы, при таком-то контингенте — других сожрут и выплюнут) и Михаила в свой круг допустили не сразу. Он выполнял обязанности инструктора, натаскивал снайперов и пулеметную команду, да считал дни. Все переменилось после того, как на него наехали трое подвыпивших легионеров, начавших с оскорблений. Самый пьяный еще ухватил Крезена за лацкан, после чего получил хук в челюсть, улетел в дренажную канаву и в дальнейших событиях участия по причине нокаута не принимал. Может, это его и спасло — остальные двое вытащили навахи, но вместо поножовщины Михаил выбрал перестрелку, итого: один насмерть, второй с ранением в госпитале. Дознание прошло быстро, обвинений советнику не предъявили, зато офицеры приняли, как своего.

И тут же насели с расспросами — а как вы там в России воевали? Ну скучно же, служба в лагере, служба, боевой выход, снова служба — все одно и то же. Изредка привозили новые фильмы, нечасто удавалось выбраться в Мелилью, где все злачные места давны-давно обследованы, а все женщины, с которыми есть шанс интересно провести время, известны поименно, с перечислением всех достоинств и недостатков.

Книг почти никто не читал (что весьма удивляло Михаила — среди дроздовцев попадались такие, что ухитрялись читать даже во время самых жестоких боев), чем оставалось занимать свободное время? Только рассказами да картами. Да еще шуточками друг над другом, порой жестокими: неприятному человеку могли змею в постель подкинуть, а сильно неприятному — тоже змею, но ядовитую.

А так… подначки по мелочам. Пухлый живчик капитан Ромералес особенно любил подкалывать майора Баррона: тот родился в Жироне, а прижимистость и скупость каталонцев вошла в анекдоты.

— Скажите, майор, а что делают каталонцы, когда наступают большие холода?

— Вытаскивают из кладовок или покупают жаровни, — не чуя над собой беды отвечал Баррон.

— А когда наступают ужасные холода? — сохраняя серьезное лицо, продолжал допытываться Ромералес.

— Ну, не знаю, — пожимал худыми плечами каталонец, — покупают еще одну?

— Нет! Они разжигают жаровню! — торжествующе завершал хохму Ромералес под хохот присутствующих.

Баррон не оставался в долгу в следующий раз все ржали над андалусцем Ромералесом, так вот и коротали время. А если выпивали — тут же начиналось безудержное хвастовство, в основном, подвигами в прошедшей Рифской войне. Разумеется, о катастрофе при Анвале, когда «дикие берберы» вполовину меньшими силами в пух и прах разгромили испанцев, предпочитали не вспоминать. Как стотысячная испанская армия не могла сковырнуть «Рифскую республику» даже с помощью новеньких танков «Рено» — тоже. Но в поражениях все дружно винили «шпаков из Мадрида», вязавших армию по рукам и ногам дурацкими требованиями и скудным бюджетом.

Все поменялось, когда с юга взялись за дело французы — берберы претендовали и на земли французских колоний. Рифеньос зажали с двух сторон, начались победы и появились поводы для хвастовства. Хвалились собственными деяниями, мерялись под чьим командованием довелось служить — больше всего котировались создатель Легиона Мильян Астрай и подполковник Франко, ставший в тридцать три года самым молодым генералом в армии.

— Он первый спрыгнул с корабля в воду при высадке в Алусемас! *

В точности, как добровольцы восхищались Дроздовским или Марковым. Многое связывало этих вояк с друзьями боевой молодости Крезена: бесстрашие в бою, жесткость к подчиненным, жестокость к противнику, идеалы… Если добровольцы дрались за Россию, то здесь — за Испанию, и за любым застольем первым звучал тост ¡Arriba España! *

Высадка в Алусемас — морской десант силами до 13 тысяч человек в 1925 году, победа испанцев и перелом в Рифской войне.

¡Arriba España! — Да здравствует Испания!

Сразу же после отречения Альфонсо XII в колонии начались волнения, и опытные командиры немедленно отменили увольнения и удвоили караулы. Уже в мае в Мелилье состоялась первая демонстрация — марокканские рабочие потребовали равенства прав с испанскими, а местные старейшины направили письмо с теми же требованиями в Кортесы.

Оживились и остатки «бандитов», но такой крупной акции, как на шоссе, никто не ожидал. Табор регуларес, поднятый по тревоге, партизан не догнал, но в бою с заслоном взял пленных. Их привезли на допрос в поселок, куда на грузовиках перебросили бандеру Легиона. Михаил вызвался на операцию вместе со всеми — можно было остаться в лагере, никто бы слова не сказал, но репутация, репутация…

После марша Крезен устроился в занятом офицерами домике у небольшой мечети, но едва задремал, как ночь прорезал жуткий вопль.

Михаил вскочил, сжимая пистолет, но майор Баррон, ночевавший в той же комнате, успокоил его:

— Ничего страшного, amigo, это Ромералес допрашивает пленных.

Крики продолжались еще долго, а утром Ромералес страшно ругался:

— Упрямые сволочи! Одному я отрезал три пальца, а он все молчал!

— Пальцы не надо резать, — вдруг вспомнил Крезен, — между ними надо вставлять карандаши. Так делали у нас в контрразведке.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался капитан.

Карандаши нашлись в полевых сумках офицеров, Михаил быстро оборудовал руку Ромералеса и несильно сжал ее. Ромералес слегка побледнел, но хмыкнул:

— Ничего особенного, на кабилов* не подействует.

Не отпуская его руку, Крезен повернулся к Баррону:

— Не хотите попробовать?

Майор тут же перехватил руку капитана и сжал ее сильнее:

— А что делают андалузцы, когда наступают большие холода?

Ромералес взвыл и попытался выдернуть руку, но Баррон держал крепко. До увечья дело не дошло, но