Испытание светом и тьмой - Глеб Леонидович Кащеев

и это я не говорю о тех, кто за стенкой у пульта сидит. Кстати, что там по Макееву?

Катя вздрогнула.

Ответил новый голос, которого до этого она не слышала:

– Я общался с ним, когда девицу увезли. Он в бешенстве, но это уже от бессилия. Он понимает, что проиграл. Думаю, его можно не опасаться.

«Значит, он не предавал. Просто он слишком слабый. Его просто обыграли», – подумала Катя.

– Ну тогда хватит ссать. Вводи давай, – приказал босс.

В вену снова вошла игла, и Катя дернулась. Сил сопротивляться у нее не было.

Неожиданно она почувствовала, что сердце застучало так часто, будто она отхлебнула пол-литра кофе. Мысли перестали путаться, а затем в голове прояснилось, как никогда раньше.

Свет приглушили, и девушка увидела, что в кресло рядом со столом опустился низенький лысеющий мужчина в возрасте в пиджаке поверх водолазки.

– Ну что, девочка, знаешь кто я?

Катя помотала головой.

– Телевизор, значит, не смотришь. Ну ладно. Может, оно и к лучшему. Молодая еще. А было время, меня каждая собака знала. Я их всех, кто сейчас с постными лицами на заседаниях правительства сидит, за яйца держал. Вот так. – Мужчина потряс у нее перед глазами крепко сжатым кулаком. – А теперь, значит, отделяют они бизнес от государства. Но мы ведь им еще покажем, да, девочка? Ты же у меня умница. Вон что можешь. Мы с тобой вместе горы свернем. Любого, кто будет против, за Можай загоним. Кому надо – поможем. И переизбраться, и настроение о себе нужное создать перед правильными людьми. Правда ведь?

Катя смотрела на него, словно загипнотизированный кролик на питона – ни возразить, ни даже головой помотать не могла.

– Ты же можешь, родная, я знаю. А уж я в долгу не останусь. Ты не то что в роскоши купаться будешь, на что или на кого пальцем ткнешь – все твое будет. Кого захочешь – получишь. Те, кому твои сверстники готовы жопу лизать, тебе сами в глазки заглядывать будут и гадать, чего госпожа изволит. Понимаешь? А теперь давай поработаем. Вот тебе кучка идиотов. Давай заставим их плакать. Или смеяться. Мне все равно – чего ты больше захочешь.

– Не могу, – хрипло выдавила из себя Катя.

– Что не можешь?

– Ничего не могу. Выжгли меня. Я перегорела, как лампочка, понимаете? Светила, а потом дали слишком большое напряжение, и я перегорела. Все, силу уже не вернуть.

Роман Андреевич повернулся к стоящему рядом с ним мужчине.

– Что скажешь?

– Она и под препаратами то же самое говорила. То есть сама в это верит. Но есть мнение, что она всегда использует свою силу неосознанно.

– Поясни!

– С ее слов все всегда происходило «как-то само». В моменты наибольшего эмоционального напряжения, опасности, страсти… она применяет способности массового внушения неосознанно.

– То есть этим нельзя управлять? – Роман Андреевич брезгливо поморщился.

– Можно, если правильно подобрать воздействие. То, что будет вызывать у нее эмоциональный взрыв.

– Как с собакой Павлова, что ли? У нее одни рефлексы и никакой осознанности? – На лице Романа Андреевича проявилось выражение омерзения.

– Хорошая аналогия.

Роман Андреевич повернулся к Кате:

– Я в последний раз спрошу: будешь мне помогать?

– Я не знаю как, – испуганно прошептала она.

– Эх… я ведь по-хорошему предлагал. Ну раз говорят, что с тобой как с собачкой надо, то не обессудь. Собачку проще воспитывать кнутом. И запомни: никто к тебе на помощь не придет. Тебя предали все. Эти, как их… эмеры стоят у стеночки и следят, чтобы мы из-за твоих наводок все не передрались. Глава какого-то там вашего совета у меня на побегушках, а твоя двоюродная сестрица на него работает. Да и отец твой ради безопасности своей жопы тебя продал.

– Неправда! – взвизгнула Катя.

– Правда, правда. Торговался со своей совестью, никак решиться не мог. Иначе бы тебя не позвал. Мы его только подтолкнули, когда тебя забрали. Зачем он еще тебя в свой центр притащил тестировать? Только чтобы понять, сколько ты можешь стоить. Простят его, скостят срок или рассерчают, что пустышку подсунул. Так что ты теперь одна. И либо я найду, как тебя использовать, либо не обессудь… Позволить, чтобы другие нашли такой способ, я не могу.

Он поднялся со стула.

– Что там у вас заготовлено?

– Самый сильный стимулятор – это боль, – спокойно ответил тот, кто допрашивал Катю первым.

– Ну валяй. Давай попробуем.

– Вы бы отошли за стекло, Роман Андреевич. Мало ли, если сработает, вдруг и вас зацепит.

– Эта девица шарахнула так, что в Австралии все подпрыгнули. Думаешь, твое стеклышко меня защитит? Давай. Будем учиться управлять этой зверушкой.

– Не надо! – жалобно подала голос Катя.

Ей было очень страшно. О ней впервые говорили как о неодушевленном предмете. Как об автомате, по которому надо хорошенько шарахнуть, чтобы он выдал нужный результат. Сердце колотилось от ужаса так, что готово было разорваться.

Естественно, ее никто не послушал.

Она решила крикнуть громче:

– Не на…

Вдруг ее тело пронзил электрический заряд. Катя выгнулась дугой, стиснув от боли зубы. Все мышцы свело так, что даже вдохнуть не было никакой возможности, не говоря уж о том, чтобы крикнуть.

Ток тут же выключили, и Катя, издав слабый стон, упала на стол и судорожно втянула в легкие воздух.

– Поняла, что будет? Это только пример. Говорят, самое страшное – это не боль, а ожидание боли. А теперь начнем: до следующего разряда пять, четыре, три, два…

– Не надо! Не надо, прошу вас! Я постара… а-а-а.

Катю опять выгнуло дугой, и она едва успела выдавить из себя смазанный остаток фразы, прежде чем дыхание опять перехватило.

На этот раз пытка длилась дольше. Когда ток выключили, она только всхлипнула, не в силах ни кричать, ни стонать.

– Давай теперь подольше паузу, – приказал Роман Андреевич.

– Обратный отсчет: тридцать, двадцать девять, двадцать восемь… – забубнил монотонный голос.

Катя сжалась от страха. Она очень хотела выплеснуть из себя хоть какую-нибудь эмоцию, но не понимала, как это сделать.

Роман Андреевич подошел ближе.

– Ну? Страшно? Давай, действуй!

– Двадцать… девятнадцать… – продолжал бубнить голос.

Катя испуганно посмотрела в маленькие черные, как маслины, глаза. Она хотела просить, умолять, но поняла, что это бесполезно. Аура олигарха сейчас сверкала особенно ярко – наверное, виной тому были стимуляторы, которыми ее накачали, но среди разных оттенков ей не было видно ничего даже отдаленно напоминающего сочувствие. Так человек мог смотреть на комара, которого вот-вот прихлопнет. Ни ярости, ни злости, ни обиды. Одна легкая досада, что приходится тратить драгоценное время на какую-то козявку.

Глаза