Книга встреч - Алексей Бакулин

И третье — игра. Либо актер что-то зрителю дает, либо отнимает. Чем духовно богаче исполнитель, тем больше он может дать: выходит, актер ответственен перед зрителем за свою душу. И поэтому самое страшное для меня — это плохое слово, плохой режиссер и плохой актер… Слияние этих трех вещей и порождает тот демонизм, которым питаются современные зрители.

— Сейчас любят говорить, что актер — это профессия не для мужчин, что актерский образ жизни губит в душе мужские качества. Что вы, как женщина, об этом думаете?

— Я думаю, что это чушь. Совершенная чушь. Возьмите, к примеру, Армена Джигарханяна, который во всех своих фильмах и спектаклях — истинный мужчина. В нем всегда ощущается настоящее мужское начало. Нет, оставаться мужчиной, имея профессию актера, — это и возможно, и более того — необходимо. Как ты сыграешь Шекспира, не обладая мужской душой, не понимая истинных мужских страданий? Нет, я с этим не согласна! Сейчас как-то все переворачивается… Я, наверное, уже старый человек, потому что какие-то вещи не понимаю намертво: мужскую инфантильность, например. Женщина, чувствуя ее, пытается вырваться на первые роли, забыв о семье, о детях… И я-то сама, каюсь: за всеми своими спектаклями, гастролями упустила много в своих детях, и приходилось мне наверстывать упущенное, уже когда они стали взрослыми…

— Тогда, может быть, сказать наоборот: актерство — это не женская профессия, раз она вырывает женщину из семейной колеи?

— Нет, почему вырывает? Нет, женщина должна держаться за свою профессию, ей, наверное, нельзя быть только домохозяйкой. Но по крайней мере частицу себя дому отдавать надо. Женское начало в семье — это великое дело. Я вспоминаю о женщинах, которые сейчас начали заниматься бизнесом… Я тоже пыталась это делать. Ничего у меня не получилось. Ничего, совершенно. Мы открыли свое кафе… Но вот приходит к тебе человек, которого надо накормить, а ты знаешь, что у него нет денег. Как быть? И говорить нечего: конечно, мы его кормили. Рядом с нами был центр реабилитации слепых, и время от времени его пациенты к нам заглядывали… Естественно, мы брали с них какой-то минимум, и, естественно, с такой политикой мы вскоре разорились вчистую…

— Наталья Сергеевна, расскажите, как вы пришли к Богу?

— Как и все — через страдания. Только то и ценно, что получено через страдания. Я вам рассказывала о болезни моего сына… А ведь я и сама болела, лежала в онкологическом институте, и никто не мог сказать, буду я жить или нет… Помню, как раз в то время я должна была сдавать худсовету свою новую программу «Спасибо, земля, за праздники!», по стихам Глеба Горбовского. И вдруг — болезнь, и я оказываюсь в этом институте… Что я пережила, вы, думаю, и сами понимаете… Но взамен я получила нечто настолько ценное, что ничего ценнее и представить нельзя. Я поняла, что жизнь наша — это не только то, что здесь, на земле, в этом далеко не всегда прекрасном мире. Есть и что-то более высокое, чем наша повседневная суета. Не скажу, что я сразу стала православным человеком, но начало было положено. А потом — новые беды, новая боль… И это все ближе и ближе приводило меня к Богу, к Церкви… Вы знаете, ту программу — по стихам Горбовского — я все-таки сдала, и уверена, что сделала ее на совсем ином уровне, чем готовила до болезни: намного глубже было мое прочтение. Совсем иначе после болезни произносились слова: «Спасибо, земля, за праздники!» И тут я впервые поняла, что достичь чего-то можно только ценою страданий. Поняла, что только страдания освящают жизнь, только они — настоящая ценность… Живя без страданий, человек неизбежно превращается в ничтожество. Душа, обогащенная болью, способна возвысить и очистить другие души… В нашем веке появились актеры, которые несли зрителю колоссальный духовный заряд. Один из моих последних театральных восторгов — Лебедев в «Истории лошади», — это такая песнь старости!.. У меня было ощущение, что я сейчас на коленях поползу к сцене, чтобы низко поклониться артисту. И вся эта актерская плеяда именно в ХХ веке появилась, а ХХ век был веком страданий, по крайней мере, для России… Мне кажется, я права. Жизнь не должна быть легкой. Не должна. Она должна быть насыщена и страданиями, и радостями, и горестями, и счастьем, но самое главное — она должна быть насыщена любовью.

— Видимо, пришла пора создавать православный театр, — то есть такой театр, который открыто заявляет, что стоит на православных позициях…

— Я считаю, что любой русский театр должен быть православным. То есть он будет православным постольку, поскольку будет русским и станет придерживаться главным образом русского классического репертуара. Возьмите Островского: как он современен! Он и сейчас современнее любого нынешнего драматурга! А Чехов? А Достоевский? А Гоголь? Если не пытаться на их основе создать нечто чуждое их духу, а старательно проникать в глубины их прозы, быть честными до конца, то вот вам и будет настоящий православный спектакль, настоящий православный театр.

«Без страданий — жизнь ничтожна», — так сказала Наталья Конькова, так я называл своё интервью… С болью я узнал, что прошедшие после этой беседы годы принесли Наталье Сергеевне новые и новые страдания, — но от слов своих она не отказалась…

По совету Натальи Сергеевны я познакомился с ещё одним актёром, замечательным мастером, чрезвычайно интересным человеком — Валерием Михайловичем Ивченко…

3. БЛАГОСЛОВИТЕ ТЕАТР!

Если сказать во всеуслышание, что среди артистов встречаются православные люди, то вряд ли кого-то такое утверждение удивит — разве только горячих новоначальных ревнителей, которые недавно вычитали, что театр — это «бесовское игрище», а все артисты — «куклы сатанинские». Но еще в советские времена люди театра тянулись к Церкви. Для кого-то это было бравадой, кто-то хотел таким образом вымолить у Бога успех, а кто-то… Впрочем, истинно верующих и было и есть немного, — и не только среди артистов. Что я знал, идя на встречу с Валерием Михайловичем Ивченко, актером БДТ им. Товстоногова, исполнителем главных ролей в таких спектаклях, как «Смерть Тарелкина», «На всякого мудреца довольно простоты», «Борис Годунов», «Старик и море»?.. Что он прекрасный, очень глубокий артист, для которого одинаково близки и гротеск Сухово-Кобылина, и тонкая чеховская живопись… Знал, что он имеет репутацию верующего православного человека. Но если актерское мастерство может оценить всякий, пришедший в театр, то внутренняя сокровенная жизнь актера зрителю недоступна. Я, признаться, сильно подозревал, что наш разговор не пойдет дальше рассказа о иконах в гримерке и о крестном знамении перед выходом на сцену. Но вышло все совсем иначе…

— Сейчас уже немного поутихли споры вокруг фильма «Страсти Христовы», но ощущение недоговоренности у меня лично осталось. Что ни говори, а квалифицированных суждений о фильме было мало: высказывались о нем или церковные люди, или люди кино. Или-или, — понимаете? — в одном лице это редко сочетается. А теперь вот я сижу перед человеком, который прекрасно совместил в себе и актерство, и церковность, и хотелось бы услышать его слова о нашумевшем фильме Мэла Гибсона.

— «Прекрасно совместил» — это, пожалуй, сказано слишком категорично… Все не так просто, не так радужно… А что касается «Страстей Христовых», то, извините, ничем помочь вам не могу. Я этот фильм не видел — не знаю, к сожалению или к счастью.

— Но его так рекламировали и даже по телевидению показывали… Вы, стало быть, изначально так настроились против него, что даже не захотели посмотреть?

— Нет, почему же… Я, в сущности, не против воспроизведения на экране евангельских событий… Я в свое время с удовольствием посмотрел фильм Франко Дзефирелли: замечательная, очень талантливая попытка передать евангельское слово средствами кинематографа. Мне особенно понравилось, что режиссер не пытался самовыразиться, а честно передавал то, о чем рассказывали евангелисты. Не надо слишком обольщаться: при переносе текста на экран искажения неизбежны; и более того, — это ведь не механический процесс, — художник создает собственное произведение, и личность автора непременно накладывается на то, что он творит. Так что создать фильм, полностью повторяющий Евангелие, все равно не получится. Тут важно другое — важно знать, с чем художник подходит к своему творению: верующий человек наполнит его своей верой, своим благоговением, а неверующий — самолюбованием, умилением собственным умом, собственными «трактовками». Дзефирелли, по-моему, — человек верующий.

— Вот мне и интересно: почему такие мастерски сделанные картины, как фильм Дзефирелли, или «Евангелие от Матфея» Пазолини, не поднимали особенного шума, а вокруг посредственного фильма Гибсона шум не утихает до сих пор?