Том 6. Заклинательница змей - Федор Сологуб

Шубников досадливо морщился. Дело в Думкином освещении принимало совсем скверный характер. Почувствовала это и Елизавета. Она яростно бросилась на Думку, вопя:

— Слышали, что она мелет! Нет, я тебя еще мало проучила, дрянь несчастная, лгунья мерзкая!

Милочка опять схватила Елизавету за руку и остановила ее.

— Не смей бить ее! — кричала Милочка, — не смей!

Елизавета, сверкая на Милочку глазами и от ярости не находя слов, пыталась вырваться. Лицо ее пошло кирпично-красными пятнами, вся миловидность ее слиняла вдруг, и она казалась безобразною бабою. Неистово вырывалась, но Милочка была сильнее и не пускала ее к Думке. Встревоженный Шубников уговаривал:

— Елизавета Павловна, ради Бога, уйдемте!

Он попытался было подойти поближе к сцепившимся девицам, но Николай удержал его. Зрелище его забавляло, о последствиях он не догадывался подумать. Наконец Елизавета нашла слова:

— Это — не твое дело, — сказала она Милочке. — Думка у меня служит, а не у тебя. Я не могу позволить ей устраивать скандалы…

Милочка продолжала кричать:

— Не смей бить ее!

— Мы учим ее на наши деньги, — говорила Елизавета, — она должна это помнить и не забываться.

Наконец, убедившись в том, что ей не вырваться из Милочкиных рук, и вся вдруг усталая от злости и от жары, она приняла притворно-равнодушный вид и сказала:

— Хорошо, Думка, иди, я с тобою после поговорю.

Думка вскочила и проворно убежала. Елизавета язвительно говорила Милочке:

— Милочка, отпусти мою руку. Ты делаешь мне больно.

Милочка разжала руки. Елизавета помахала в воздухе рукою с преувеличенною гримасою боли. Она говорила все с тою же язвительностью:

— Твое заступничество, Милочка, все равно ни к чему не приведет. Не все делается так, как ты хочешь. Я сегодня же надаю ей таких пощечин, что она долго этого не забудет. А потом я позову ее отца, чтобы он…

Но ей не удалось кончить. Милочка вдруг побледнела, сказала задыхающимся голосом:

— Так попробуй сначала на себе!

Бросилась на Елизавету и принялась бить ее по щекам, по спине, по чему попало. Елизавета отбивалась, и вмиг, не успели те двое опомниться, между девицами разгорелась отчаянная драка, — волосы у обеих растрепались, платья трещали. Елизавета не только защищалась, но и сама била Милочку. Больше доставалось Елизавете, потому что Милочка была сильнее и ловчее и нападала с ожесточением. Шубников бросился к девицам, чтобы разнять их, но Николай ухватил его за рукав пиджака и хохотал, повторяя:

— Вот так спектакль! В театр ходить не надо.

Бульдог стоял поодаль и смотрел на людей равнодушно и презрительно. Существа, в столь значительный и ответственный момент жизни пускающие в ход только лапы и забывающие о зубах, казались ему весьма нелепыми. Вдруг заревел пронзительный гонг, — сигнал к обеду. Милочка словно очнулась, оттолкнула Елизавету, оглянулась вокруг дикими глазами, коротко вскрикнула, закрыла лицо руками и убежала. Елизавета стояла растрепанная, избитая, разъяренная. Набросилась с упреками на брата, на Шубникова, — зачем они не удержали Милочку, не заступились за нее. Николай глупо хохотал, Шубников молча, серьезно и почтительно взял Елизавету под руку и повел ее к боковому крыльцу дома.

Вера вернулась из рощи домой одна, немного задумчивая. Мать стояла на пороге своего небольшого, но ладно построенного дома и смотрела на подходившую дочь уверенно-любующимися глазами. Гордое выражение ложилось на лицо пожилой красивой женщины, точно она думала: «Я хороша была в свое время, да и моя-то дочка — поискать другой такой, не сыщешь».

Но, скрывая любование суровостью, отчасти притворною, отчасти привычною, она спросила:

— Что долго гуляла, дочка? Аль дома делать нечего?

Вера, поднимаясь по ступенькам крылечка, спокойно отвечала:

— Грибы сбирала, мама. А домашних всех дел все одно в три года не переделаешь.

В доме по-праздничному чисто, и видна была во всем порядливая привычка к постоянной чистоте. На окнах — кисейные занавески и горшки герани и фуксий. На полах, вчера чисто вымытых Верою, гладко натянутые веревочные половики. Над окном висит в клетке канарейка, посвистывает, — люди заговорят, и она запоет. Мать спросила:

— Где же грибы твои, дочка? Куда ты их дела-то? Что-то и корзинки не видно.

— Продала, — отвечала Вера и засмеялась.

Пошла в спальню, села у окна, из которого виден огород, и занялась какою-то починкою. Не хотелось ей рассказывать, не могла и скрыть. Начать разговор о другом, чтобы заставить мать забыть о грибах, тоже не хотела, — не любила хитрить и потому чувствовала себя неловко. Мать пришла за нею в спальню. Стояла перед нею и спрашивала:

— Кому продала грибы? Дорого ли взяла-то? Да и на что продавала, — съели бы сами.

Вера неохотно сказала:

— Уж так вышло. Продала Горелову. Золотую монету дал, десять рублей.

— Да что ты! — вскрикнула мать. — Да не врешь ли ты, дочка? Покажи-ка, покажи!

— Деньги в Волгу бросила, — сказала Вера.

И вдруг застыдилась, засмеялась и сразу заплакала, закрыла лицо руками и вдруг опять засмеялась. Мать с удивлением говорила:

— Да ты с ума сошла, дочка! Что ты путаешь-то все, Вера? Говори толком, в чем дело. Петли путлять нечего.

И уже в голосе ее было большое беспокойство, — не случилось ли, Боже сохрани, чего-нибудь такого, о чем будут на фабрике и на поселке говорить с осуждением и что бросит тень на их доброе имя. Молодая девушка, — долго ли до греха? А Горелов недаром славится своими похождениями. Жена еще молодая и красивая, а у него чуть не каждую неделю все новые возлюбленные. Но уж Веру-то он не должен трогать. Для того ли она дочь растила, холила, строго берегла? За эти крепкие бревенчатые стены, оставшиеся от покойного мужа вместе с добрым именем, только друг войдет, а злому соблазну сюда и не пробраться, — думала тревожно мать. — Или уже пробрался?

Вера почуяла эту тревогу в словах матери, кинула на нее быстрый взгляд, вздохнула и — нечего делать! — принялась подробно рассказывать. Мать слушала и неодобрительно покачивала головою.

После пикника Шубников не сразу отправился домой. Он решился покончить сначала с тем трудным делом, которое взвалил на него Горелов, и пошел на фабричный поселок. Там он прошелся, словно прогуливаясь, по переулку, на который выходил огород Карпуниной. Может быть, и удастся повидать Веру. Когда он первый раз прошел вдоль изгороди, в огороде никого не было. Из дому чрез раскрытые окна слышались два женские голоса, и Шубникову послышался как будто Верин смех. В переулке бегали какие-то мальчишки, в соседней усадьбе кто-то возился за кустами малины, — неудобно было слишком долго медлить, чтобы не обратить на себя внимание. Шубников вышел на набережную улицу поселка, повернул в другой переулок, сделал большой круг и опять вернулся к огороду Карпуниной. На этот раз ему повезло. Вера стояла у колодца близ изгороди, вытаскивая тяжелое ведро, и все движения ее были радостны и легки, словно то был не труд, а божественная забава. Шубников спросил:

— Тяжело, Вера? Позвольте, я вам помогу.

Подошел к калитке, перекинул руку через изгородь, отвернул задвижку и вошел в огород. Вера весело глянула на него и сказала:

— Спасибо, я уже вытащила. Каждому свое дело, — я вам не могу чертежи чертить.

Она опустила легко и плавно ведро на землю к другому, уже ранее наполненному, и взялась за коромысло, приставленное к срубу колодца. Шубников сказал:

— Постойте, Вера, я вам хочу сказать что-то.

— Слушаю, — сказала Вера, усмехаясь.

Она посмотрела на него так просто и спокойно, что Шубников смутился было и не знал, с чего начать. Потом решил идти напролом. Подумал: «Скандалить, во всяком случае, не станет, девушка спокойная и с природным тактом».

— Знаете, Вера, — начал он все же не совсем уверенным тоном, — песня есть такая, где говорится: «Будешь жемчуги носить, в злате-серебре ходить».

Вера спокойно отвечала:

— Всякие песни есть. Иная песня совсем ни к чему. На что мне жемчуги? Жемчуги — слезы. И на что мне золото?

— Однако золотой сегодня взяла, — сказал Шубников.

А сам осторожно глянул на Веру, — не обиделась ли. Нет, ничего, улыбается, смотрит так, точно болтает о чем-нибудь случайном и незначительном. И тоном легкой полушутливой болтовни отвечала:

— Что мне золотой! Я его одной моей знакомой русалочке подарила, пусть играет, позабавится в волжском омуте.

Шубников смущенно сказал:

— Ну, что русалки! Какие там русалки! Вы, Вера, девушка умная и в русалок сами не верите. Вы знаете, что никаких русалок нет.

— И золотого нет, — все так же спокойно сказала Вера, — и меня когда-нибудь не станет, улечу с горькою кукушкою в теплый Вырий край за морями, где солнце ходит низко, к земле близко, — однако вы, хоть образованный человек, не то что мы, темные люди, а все-таки в золотой поверили и в меня верите.