Гея: Альманах научной фантастики - Владимир Губарев

Горящий, прокаленный, тлеющий изнутри август.

Вдруг начинало дуть с гор, несло запахом каменной молотой крошки. За гребнем кальдеры Львиная Пасть грохотали невидимые камнепады. Хотелось домой, в город, туда, где есть кресло, а не скамья, где шапочка пены стоит не над воронками сумасшедших ручьев, а над чашками крепкого кофе. Полный тоски и августовского томления, я уходил к подножию вулкана Атсонупури, бродил по диким улочкам давным-давно заброшенного поселка. Как костлявые иероглифы, торчали повсюду сломанные балки, в одичавших садах яростно цвел выродившийся крыжовник. Забравшись на какую-то чудом сохранившуюся вышку, я видел вдали призрачный горб некрасивой горы Голубка.

Это она так называлась — Голубка.

Походила она не на голубку, походила она на тушу дохлого динозавра.

С мрачных склонов, как пряди спутавшихся седых волос, шумно ниспадали многометровые водопады. И весь этот мир был моим!

Радуясь, я повторял себе: это мой мир, я в нем хозяин, я в нем владею всем.

Но на таких мыслях мы и срываемся.

Несчастная корова Агафона Мальцева, как оказалось позже, была даже не первым звонком. Мы зря не обратили внимания на рассказ Мальцева о пропавших собаках. Мир вовсе не так прост, как нам иногда кажется. И я никогда не забуду, как хрипел и вопил Верп Иванович Сказкин, прервавший однажды нашу долгую беседу с Агафоном как раз о том, как сильно мир покорен нами и как мало в сущности осталось в нем неизвестного.

А Верп Иванович хрипел и вопил, он размахивал руками и издали хотел нам дать знать об опасности, хотя мы и не сразу поняли, о чем он вопит.

А вопил он одно:

— Эй, организмы! Рыба!

Залив Львиная Пасть вдается в северо-западный берег острова Итуруп, между полуостровами Клык и Челюсть. Северная оконечность полуострова Клык — мыс Клык — находится в 11,5 мили к NNO от мыса Гневный, а западная оконечность полуострова Челюсть — мыс Кабара — расположен в 3 милях к NO от мыса Клык. Входные мысы залива и его берега высокие, скалистые, обрывистые. Входные мысы приметны и окаймлены надводными и подводными скалами. В залив ведут два входа: северо-восточный и юго-западный, разделенные островком Камень-Лев. В юго-западном входе, пролегающем между мысом Клык и островком Камень-Лев, опасностей не обнаружено, глубины в его средней части колеблются от 46 до 100 метров. Северо-восточный вход, пролегающий между островком Камень-Лев и мысом Кабара, загроможден скалами, и пользоваться им не рекомендуется.

Лоция Охотского моря

Тетрадь вторая

Львиная пасть

Карты. Тоска по точности. Русалка как перст судьбы. Дорога, по которой никто не ходит. Большая пруха. «К пяти вернемся». Плывущее одиноко бревно. Проверка на человека. Капроновый фал и каша из гречки. Явление.

Август пылал как стог сена.

Когда надоедал чай, надоедали прогулки и беседы с Агафоном и Сказкиным, когда ни работа, ни отдых не шли на ум, когда время окончательно останавливалось, я выкладывал перед собой карты.

Нет, нет!

Увлекал меня не пасьянс, увлекали меня не покер, и не «дурак», как бы он там ни назывался — японский, подкидной, астраханский; я аккуратно раскладывал на столике протершиеся на сгибах топографические карты и подолгу сравнивал линии берегов с тем, что запомнилось мне во время наших отнюдь не кратких маршрутов.

Мыс Рока.

Для кого-то это широкий язык, кажущийся с моря островом, а для меня — белые пемзовые обрывы и дождь, который однажды держал нас в палатке почти две недели. Дождь не прекращался ни на секунду, он шел днем, он шел ночью. Плавник пропитался влагой, тонул в воде, не хотел возгораться. Раз в сутки Верп Иванович не выдерживал и бегал на берег — искать куски выброшенного штормом рубероида. На вонючих обрывках этого горючего материала мы кипятили чай. Кашляя, хрипя, не желая смиряться с взбесившейся природой, Верп Иванович неуклонно сводил все разговоры к выпивке, но я так же неуклонно возвышал его до бесед о природе.

Мыс Рикорда.

Для кого-то это штришок, означающий отрог разрушенного, источенного временем вулкана Берутарубе, а для меня гора, двугорбым верблюдом вставшая над океаном, а еще разбитый штормом деревянный кавасаки, на палубе которого мы провели смертельно душную ночь. Палуба была наклонена к океану, спальные мешки сползали к фальшборту, но на берегу не было спасу от комаров, и мы предпочитали спать на наклонной палубе.

Всматриваясь в карту, я видел длинную, кулисами построенную цепь островов, безупречный пик вулкана Алаид, тонущий в сизой дымке; заостренные вершины Онекотана; дальше — Харимкатан, похожий на разрушенный город; Чиринкотан, узкий, как конец перевернутой воронки, и рассыпанные базальтовые столбы архипелага Ширинки.

Темные скалы, кудрявые ивицы наката, призрачные лавовые мысы — человек на краю суши часто бывает один, но он никогда не бывает там одиноким. Плавник касатки, взрезавший поверхность бухты, мертвенный дрейф медуз, рыжая пыльца бамбуковых рощ, взметенная в воздух, — все это часть твоей жизни, ты дышишь океаном и в унисон ему — это твое дыхание гонит волну от Южных Курил до ледяных берегов Крысьего архипелага.

А еще (и это я особенно сильно ощущал в те дни) нигде так не тянет к точности, как на берегу океана. Безмерность его вод заставляет тебя найти, выделить, выхватить из бессчетности волн одну, пусть не самую мощную, но все же конкретную волну и любоваться ею, пока она не разобьется о берег.

Вглядываясь в карты, следя за извилистыми линиями изобат, я почти не слышал гневных раздоров Агафона и Сказкина.

Слова, слова.

Он, Сказкин, видите ли, разглядел в океане чрезмерно большую рыбу! А кто из нас, спрашивается, не видел чего-то подобного при благоприятных для того обстоятельствах? Верп Иванович всегда относился к тем людям, которые, дай им волю, могут узреть даже тех пресловутых китов, на которых покоится наша суша.

— Выключи! — кричал Верп, пиная ногой икающую «Селгу».

— Ага, правды боишься! — терзал его Агафон. — Не мог ты видеть такую большую рыбу!

Запретив себе отвлекаться, я вновь и вновь всматривался во встающие передо мной скалы, отсвечивающие глянцевым пустынным загаром, любовался дикими розами разломов, длинной дождевой тенью над ледниковыми мельницами, предгорными шельфами, столовыми горами, плоскими, как ряд перевернутых ведер, вновь и вновь видел вересковые пустоши и гигантские ирисы на плече вулкана Чирип.

Кто это упрекал язык науки в сухости?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});