Биография Шерлока Холмса - Ник Реннисон

Вскоре после этого британский военачальник Роберт Баден-Пауэл, герой обороны Мафекинга[85], и поэт и писатель Редьярд Киплинг поддались искушению воспеть в прессе «Боврил» (пасту-экстракт из говядины для приготовления бульона или бутербродов).

Рекламодатели поздневикторианского периода были также пионерами мерчандайзинга. Названия многих популярных романов и пьес стали торговыми марками. Мягкие мужские фетровые шляпы с вмятиной на тулье были обязаны своим названием снискавшему громкую известность в 1894 году роману «Трильби» английского писателя и карикатуриста Жоржа дю Морье (француза по происхождению и деда знаменитой романистки) о жизни Латинского квартала. Поклонникам книги предлагались также сосиски, мороженое, булавки и мыло марки «Трильби».

Теперь пришел черед сделать знаменем рекламы Холмса.

Под влиянием первого порыва Холмс прогнал взашей злополучного представителя «Бичемз», однако был достаточно заинтригован, чтобы обратиться к Конан Дойлу с просьбой оценить коммерческий потенциал идеи. Дойл, в то время больше интересовавшийся собственной беллетристической карьерой, нежели ролью литературного агента Уотсона, был недоволен, но сознавал, что его репутация и доход все еще в значительной мере зависят от двух приятелей с Бейкер-стрит.

Он вступил в переговоры с «Бичемз», и в результате в «Иллюстрейтед Лондон ньюс» за 20 июля 1894 года появилось рекламное объявление на полполосы с письмом, якобы адресованным Холмсом Уотсону:

Дорогой друг, загадка следует за загадкой, но самое загадочное – что приключилось с тем, без чего немыслим мой метод, ставший почти моей второй натурой. Я особо забочусь о том, чтобы перед выходом из дому прихватить самое необходимое, но эта вещь исчезла, и я потерял всяческий след. Я разыскал пропажи многих, но из-за собственной очутился в безвыходном положении. Я не стал бы беспокоить Вас, но в сем отсталом городке – хотя Вам трудно будет в такое поверить – я не могу приобрести то, в чем так нуждаюсь; поэтому пошлите с первой же почтой одну большую коробку пилюль Бичема. Запомните имя, под которым я поселился, и прилагаемый адрес, который прошу уничтожить, поскольку не желаю, чтобы о моем местопребывании стало известно.

Много лет спустя Уотсон, должно быть, вспоминал эту рекламу с улыбкой, вызванной, возможно, тем, что значительно позднее Холмс, поглощенный очередным расследованием, прислал ему телеграмму следующего содержания: «Сейчас же приходите, если можете. Если не можете, приходите все равно. Ш. X.».

Вероятно, Уотсон заметил Дойлу, что его друг не был бы столь многословен. Он просто телеграфировал бы: «Нужны пилюли Бичема. Вышлите первой почтой», ожидая, что Уотсон бросится выполнять просьбу.

Не сохранилось никаких свидетельств, чт́о думал о рекламе Холмс тогда или позднее. Он, возможно, оценил гонорар, который выторговал Дойл, но слог составителей рекламного объявления «Бичемз» вряд ли произвел на него большое впечатление.

«Имя, которому суждено быть у всех на устах, – написал однажды Оскар Уайльд, – не должно быть слишком длинным. Это чересчур дорого обходится в рекламе». Холмсу повезло: сочетание экзотического имени с рядовой фамилией оказалось вдвойне запоминающимся.

В последние десятилетия XIX века рост средств массовой информации создал культ знаменитостей, хорошо знакомый нам сегодня. Газеты и журналы соперничали друг с другом за право печатать биографические очерки известных лиц, иллюстрированные фотопортретами и пересыпанные их высказываниями на самые разные темы.

«Стрэнд мэгэзин», например, разразился целой серией публикаций под рубрикой «Портреты знаменитостей в разные периоды их жизни», где фигурировали все, кто хоть что-то значил, – от епископа Питерборо до мисс Розины Брэндрем, звезды комических опер Гильберта и Салливана, представляемых в лондонском театре «Савой». Впервые в истории знаменитых людей узнавали прохожие.

Холмс был готов получать выгоду от известности подобного рода, но решительно настаивал на неприкосновенности своей частной жизни. Сколько бы ни затевалось неуклюжих рекламных кампаний, никто не мог рассчитывать, что сыщик примет журналистов в квартире на Бейкер-стрит и станет распространяться о своих воззрениях на Новый Скотленд-Ярд или современной драме, пока миссис Хадсон подает чай.

Восставший из мертвых, сыщик был востребован как никогда. По свидетельству Уотсона, «годы с 1894-го по 1901-й были периодом очень напряженной деятельности Шерлока Холмса. Пожалуй, ни одно трудное расследование за эти восемь лет не обошлось без его совета. Частные расследования, в которых он сыграл выдающуюся роль, исчисляются сотнями, причем многие из них оказались чрезвычайно запутанными и необычными»[86].

В силу необходимости и собственного выбора преданный биограф Холмса смог записать не более десятка из них. «Есть дела, – признается он, – настолько тесно связанные с тайнами частных лиц, что попытка предать их гласности вызвала бы во многих благородных семействах крайнее смятение»[87]. Тем не менее он признает существование «трех увесистых томов» с записками о деятельности Холмса в месяцы, последовавшие за воскрешением сыщика, и упоминает десяток случаев, которые потребовали его внимания.

Вот ужасный, вызывающий дрожь отвращения случай с красной пиявкой, а вот страшная смерть банкира Кросби. К этому году относится и трагедия в Эдлтоне, и необычная находка в старинном кургане. Знаменитое дело о наследстве Смита-Мортимера тоже произошло в это время, и тогда же был выслежен и задержан Юрэ, Убийца с Бульваров, за что Холмс получил благодарственное письмо от французского президента и орден Почетного легиона.

Некоторые из этих дел безвозвратно утеряны для историка. Не сохранилось никаких отчетов о трагедии в Эдлтоне или страшной смерти банкира Кросби, а случай с наследством Смита-Мортимера канул в забвение. Возможно, Уотсон вновь проявляет такт, столь раздражающий современного исследователя жизни и карьеры Холмса, скрывая реальные дела за вымышленными именами и географическими названиями.

Однако что касается Юрэ, Убийцы с Бульваров, тут у нас под ногами более твердая почва. Девяностые годы XIX века были десятилетием, когда великие мира сего оказались особенно уязвимыми перед покушениями анархистов.

В сентябре 1898 года императрица Австрии Елизавета Баварская, жена Франца Иосифа I, отдыхая в окрестностях Женевского озера, получила смертельную ножевую рану, нанесенную итальянским анархистом Луиджи Лукени.

Во Франции в 1894 году, к которому Уотсон отнес дело Юрэ, французский президент Мари Франсуа Сади Карно был смертельно ранен после произнесения речи на выставке в Лионе. И вновь убийцей стал молодой итальянский анархист.

Согласно правительственному заявлению, сделанному сразу после покушения, Санте Джеронимо Казерио был душевнобольным и на преступление его толкнула не столько внятная политическая философия, сколько внутренние демоны.

Однако это представляется дымовой завесой, предназначенной скрыть от публики тот факт, что существовала небольшая ячейка безжалостных, целеустремленных и склонных к насилию людей, посвятивших себя свержению тогдашнего государственного устройства. Возглавлял ее француз из Лиона по имени Эжен Юрэ.

Сын лионского ткача, родившийся в 1868 году, Юрэ блестяще окончил местный лицей и в 1887-м удостоился места в парижской Эколь нормаль (высшем учебном заведении, созданном государством для «обучения граждан полезным наукам»).

Оказавшись в столице, Юрэ забросил учебу и сделался завсегдатаем тех кафе на левом берегу Сены, где поэзию и политику обсуждали с пылом, на какой способны только французские интеллектуалы.

Поначалу он больше интересовался поэзией, чем политикой, и в 1889 году даже опубликовал тонкий томик жутковатых и извращенных верлибров «Les Enfants de la Mort» («Дети смерти»). Ввиду последующей карьеры Юрэ интересно прочитать эти незрелые и несамостоятельные вирши, дурные имитации мертвящих фантазий Рембо с их одержимостью смертью и невротическим интересом к болезни и страданию.

Впервые внимание полиции Юрэ привлек как член кружка анархистов, сплотившихся вокруг журнала «Le Drapeau Noir» («Черный флаг»), которые собирались в монмартрских кафе и дни напролет говорили о том времени, когда кровь аристократов, священников и капиталистов потечет по парижским улицам.

Самым значительным лицом кружка был Лео Ферри, ветеран Парижской коммуны. Однако Юрэ и остальным вскоре наскучили бесконечные разглагольствования и позерство Ферри, и они потребовали действий.

В 1882 году они откололись от «Черного флага» и создали собственную, еще более мелкую газету «L’Ami du Peuple» («Друг народа»), и начали замышлять акт террора, который наделал бы шума в обществе. Своей мишенью они избрали главу французского государства, а своей марионеткой – полупомешанного итальянца Казерио.