Физрук: назад в СССР (СИ) - Валерий Александрович Гуров

к тому, что творилось в квартире. Слышалась милицейские трели, буханье сапог, ругань и женский визг. Наконец, все стихло. Можно было покидать убежище.

Я порадовался тому, что не стал разуваться и раздеваться, когда пришел. А девушка оказалась не менее предусмотрительной, нежели я. Свою обувь и одежду она держала именно в потайной комнате. Когда мы из нее вышли, то увидели следы разгрома, хотя в этом обиталище «детей солнца» казалось трудно было что-нибудь еще разгромить. На полу валялась забытая кем-то впопыхах куртка, а вот книги и журналы пропали. В кухне на столе были разбросаны недоеденные пирожки и надкусанные домашние соленья. На обоях виднелся отпечаток ладони, измазанный кровью — похоже, кто-то получил по сопатке.

Оказавшись на улице, лично я вздохнул с облегчением. Не потому что испугался облавы, а потому мне не хотелось, чтобы Илга угодила в кутузку. За Тигру я не очень-то беспокоился. Думаю, в милиции знают, кто она такая. И все неприятности сведутся к тому, что сообщат на работу, где директором работает ее отец. А вот девушка, которая шла сейчас рядом, волновала меня все больше. Ощущение того, что мы с нею раньше были знакомы только усиливалось, или вернее, будем еще знакомы.

Мы шли по тихим улочками советского провинциального города и мне чудилось, что нас связывает какая-то тайна. Жаль, что нельзя было спросить ее об этом напрямую. Подумает еще, что я рехнулся. Однако о другом я ее мог спросить:

— Скажите, Илга, а что вас связывает со всей этой компанией?

— Мне интересно, — последовал ответ. — Я удивлена. Так далеко на Востоке молодежь ведет себя точно также, как в Европе.

— А вы бывали в Европе?

— Да, в Хельсинки, Стокгольме и Варшаве.

Я покивал. Сам-то я был не только в перечисленных ею городах, и далеко не только в Европе, но сказать об этом не мог. Каким образом тюменский пацан, который лишь недавно закончил институт, мог объехать полмира? А ведь с этой девушкой мне, как ни с кем другим в этой эпохе хотелось быть самим собой. И поэтому я ощущал себя наглым самозванцем. Самое удивительное, что Илга словно чувствовала, что творится в моей душе, ну или по крайней мере мне так казалось.

— Вы не подумайте, что я считаю, будто в Европе лучше, чем у нас, — сказала она. — Они там веселые, безалаберные, но при этом каждый думает только о себе. Нет единства ни в чем.

— Ну а как же демонстрации протеста? — решил блеснуть я знанием международного положения, почерпнутым из газет.

— А что демонстрации протеста? — переспросила моя спутница.

— Ну чтобы участвовать в них, нужно как-то объединиться.

— А вы думаете, они за мир выступают?

— Ну-у не только за мир, за права трудящихся, против расового угнетения и безработицы…

— Они о своем благополучии беспокоятся, — ответила Илга. — Была бы возможность нас уничтожить, а самим уцелеть, эти протестанты требовали бы немедленно начать войну.

Ей снова удалось меня удивить. Из прежней жизни я вынес убеждение, что все прибалты заядлые русофобы, которые всегда ненавидели все советское и лишь делали вид, что хотят строить коммунизм. И вдруг встретил эстонку, которая, похоже, думает иначе. Разве такое бывает? Впрочем, что я о ней знаю, кроме того, что бабушка у нее знахарка, а мама — врач? Вдруг ее отец был этим… латышским стрелком… Хотя нет, он же эстонец…

— Вот мы и пришли, — произнесла Илга фразу всех девушек, которых когда-либо провожали.

Правда, мне и в голову не приходило, что я ее провожал. Я вообще об этом не думал. Просто шел туда же, куда и она. И вот мы пришли. Значит, пора прощаться.

— Вы далеко живете? — вдруг услышал я вопрос.

— В общежитии на Красногвардейской.

— О, так это же другой конец города.

— Ничего, поймаю такси…

— Сюда они почти не заезжают.

Я с удивлением уставился на собеседницу. Это что, она меня уговаривает подняться к ней? Так быстро? Она же не химичка и даже — не биологичка. И уж тем более — не комендантша. Разочарование захлестнуло мою прожженную, как старый матрас окурками, душу. Неужели тайна внучки хуторской знахарки раскрывается так просто? Илга терпеливо дожидалась моей реакции и не дождавшись сказала:

— Вы красивый парень, Александр, но я еще не опустилась до того, чтобы клеить случайных знакомых… Не хотите переночевать у меня, идите пешком. Вы же спортсмен, вам полезно.

— Простите, Илга! — искренне произнес я. — Если вы меня угостите чаем, буду навеки вам благодарен.

— Навеки — не нужно, — ответила она, — но если и дальше будете оставаться искренним в своих порывах, это будет хорошо.

Озадаченный, я покорно поднялся следом за нею на второй этаж. Илга открыла дверь и мы вошли в квартиру. Она сняла ладный, явно не отечественного пошива плащ, повесила его на вешалку в прихожей, уселась на тумбочку для обуви и вытянула ногу в модном, обтягивающем икру сапоге-чулке. Я сразу понял смысл этого жеста и помог его снять. Затем — второй. И только тогда разулся и разделся сам.

— Проходите в комнату, — распорядилась хозяйка квартиры или скорее — жиличка.

Ведь насколько я понял, Илга такая же приезжая как и я, вернее — как Шурик Данилов. А если даже и снимает, то все равно молодец. И я прошел в комнату. И тут же смутился. Квартира оказалась однушкой. Где же мне ночевать? На кухне? Нет, уж лучше я пешком до общаги доберусь или поймаю по пути тачку, чем на полу под батареей валяться. Приняв столь гордое решение, я уселся на диван, оглядывая комнату. У окна, с дверью, ведущей на балкон, стоял телевизор на тонких деревянных ножках.

Слева от дивана высился платяной шкаф, справа торчал торшер с зеленым пластиковым абажуром, над спинкой дивана нависали полки с книгами. Все сияло безукоризненной чистотой, но ощущения уюта не вызывало. Через несколько минут в комнате появилась Илга. Она прошла мимо меня, взяла из шкафа какую-то одежду и снова удалилась. Я и сам почувствовал себя предметом обстановки, который можно было молча обойти, не обращая внимания. Впрочем, меня это не задело.

— Александр, идите сюда! — позвала она меня из кухни, спустя несколько минут.

Разумеется, я мигом там оказался. И увидел, что девица из вписки пропала и появилась милая, домашняя девушка в шортах, открывающих ее совершенной красоты ноги, и в обыкновенной футболке с вездесущей олимпийской символикой — силуэт Спасской башни из красных полосочек, увенчанный красной звездочкой с разноцветными олимпийскими кольцами в основании. Я уселся на табуретку, между столом и холодильником, и с удовольствием наблюдал за тем, как моя очаровательная хозяйка накрывает на стол.

Она выставила чашки на блюдцах, заварочный чайник с золотыми цветами на белых раздутых боках, вынула из холодильника нарезанный треугольными кусочками торт на фарфоровом блюде и банку варенья. Варенье Илга разложила по розеткам, а для торта поставила блюдца. Проделывая все эти манипуляции, она то и дело поправляла каштановые прядки волос, освобожденных от фенечек. И этот такой естественный женский жест казался мне верхом совершенства.

Чай оказался в меру крепко заваренным и именно такой температуры, какой я предпочитаю. Варенье было брусничным, а торт — бисквитным с кремовыми розочками и листиками. Меня удивляло, что хозяйка вела себя так, словно на дворе не стояла ночная темень, а за столом не сидел парень, которого она еще несколько часов назад и знать-то не знала. Конечно, нас познакомила Тигра, которой на вписке, видимо, бесконечно доверяли, но все же… Однако даже не это меня удивляло, а мое собственное спокойствие.

Нравилась мне эта девушка из далекой от Литейска Эстонии? Не то слово! Рассчитывал ли я на то, что тоже понравлюсь ей? Не знаю. Ведь чтобы понравиться по-настоящему, а не для мимолетного перепихона, нужно быть самим собою. Девушки любят разных парней и мужиков, но для серьезного увлечения им нужно ощущение надежности, которое должно исходить от мужчины. А надежность мужчины держится на вере в себя. А верил ли я сейчас в себя? Хороший вопрос…

— Могу я говорить откровенно? — спросила вдруг Илга.

Я вздрогнул. Она словно опять угадала моим мысли. Неужели такую способность дает психологическое образование? Признаться, раньше я считал всех психологов жуликами.

— Конечно! — откликнулся я.

— Вас все время что-то мучает, я угадала?

Ну не мог я ей соврать. Скажу, как есть, пусть сочтет меня кем угодно. Выставит взашей? Ладно. Пойду себе восвояси. Надоело мне притворяться. Я же хотел исповедоваться? Прекрасная девушка, детский психолог по профессии — не самый худший вариант исповедника.

— Угадали, — ответил я.

— Расскажете?

— Расскажу, но вы не поверите.

— Я постараюсь.

— Только давайте договоримся, — сказал я. — Если