Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Будущая императрица Византии Феодора родилась в 501 году на солнечном Кипре — родине пиратов и богини Афродиты. Дочь простолюдина, младшая в семье (у неё были ещё две очаровательные сёстры — Комита и Анастасия), она беззаботно жила, играя в миртовых рощах, пока родители не переехали в Византию. Отец скоро умер, и, оставшись без средств к существованию, бедная мать-вдова занялась выгодным по тем временам ремеслом — сводить желающих со своими дочерьми, продавая юные ласки собственных детей за несколько оболов[94].

Вскоре старшая сестра Феодоры красавица Комита превратилась в уличную танцовщицу, появляясь в обольстительных позах в пантомимах и живых картинах. Феодора ей помогала, нося за ней табурет, на котором сестра отдыхала. Потом и сама начала публично выступать в роли акробатки.

В пятнадцать лет она затмила по красоте Комиту. Обладая превосходным телом, Феодора появлялась на арене только в шёлковом шарфе, завязанном спереди, и сожалела, что ей запрещали выходить абсолютно нагой перед публикой. Зато во время репетиций она не стеснялась совершенно обнажённой упражняться среди мимов и атлетов.

К профессии акробатки Феодора присоединила и ремесло куртизанки. Сначала отдавалась только товарищам по искусству, затем рабам, ожидавшим своих господ у ворот амфитеатра, матросам, носильщикам, а потом и патрициям. И надо сказать, делала это со всеми с одинаковой страстью; её любовников считали сотнями.

Через какое-то время говорили, видимо, преувеличивая, что красавица на одном из великолепных ужинов побывала в спальне хозяина в объятиях десяти его молодых друзей и в ту же ночь отдалась тридцати их рабам.

Вскоре разврат, достигший чудовищных размеров, изнурил её тело, и Феодора возвратилась на цветущие берега родного Кипра и решила принести себя в жертву вечно юной Афродите. Но долго ей служить не пришлось, счастливый случай послал Феодоре вновь назначенного префекта провинции Пентаполя — Эсебола. Равнодушный к общественному мнению, он увёз обольстительную куртизанку с собой, и теперь Феодора наслаждалась и утопала в роскоши. Эсебол настолько обезумел от её ласк и вулканической страсти, что совсем забыл о своей службе и вскоре, не имея средств содержать знаменитую куртизанку, попросил оставить его. Феодора ушла и, чтобы как-то существовать, превратилась в обыкновенную проститутку. То же самое произошло и с Евдокией, когда она опустилась до того, что начала «промышлять» в предместье Галата.

Феодора впадала в полнейшее отчаяние. Ей уже двадцать четыре года, что ждёт её впереди?!

Если Евдокию ловят и продают в публичный дом в Венецию, то Феодора избежала сей участи: она поселилась у старухи-ворожеи на краю Константинополя. Старуха предсказывает ей блестящую судьбу, но несчастная уже ни на что не надеется. Однако в ту же ночь ей снится, что она вышла замуж за самого «князя тьмы» и стала обладательницей сокровищ.

Ворожея так истолковала сон:

   — Счастье твоё, милая, близко, но тебе нужно честным трудом и непорочным поведением загладить свои прежние ошибки.

И Феодора принялась за прядение, ожидая появления «князя тьмы». И он появился! Им оказался... Юстиниан (483—565), впоследствии названный Великим, который построил одно из чудес света — Святую Софию.

Однажды, гуляя в окрестностях Константинополя, он во дворе одного дома увидел пряху необыкновенной красоты, снова расцветшей в воздержании, и тут же влюбился в бывшую куртизанку.

Насчёт предсказаний блестящей судьбы Евдокии Ингерины, ставшей тоже императрицей, историки не пишут, но если в день Святой Пасхи 527 года патриарх Епифан короновал в базилике Святой Софии иллирийского крестьянина Юстиниана, то в 867 году сие произойдёт с македонским пастухом Василием и бывшей куртизанкой и любовницей василевса Евдокией.

Как и Феодора, Евдокия была безумной вакханкой, помешанной на поцелуях, любви и наслаждениях, исключительно вследствие своего слишком страстного темперамента. Но с той опять разницей, что, став императрицей, Феодора возрождается, отрешается от дурных инстинктов — той безудержной сексуальности, о которой Платон сказал, что это «вечно живое животное в человеке», а Евдокия, став женой Македонянина, продолжает быть любовницей Михаила Третьего и спутницей его диких оргий. Летописцы без всяких обиняков говорят, что он был отцом двух первых детей Василия. Поэтому историки уже во время правления последнего наперебой восхваляют не только красоту и грацию, но и мудрость и добродетели Евдокии; сам факт, что они усиленно настаивают на этом, указывает на больное место, бросавшее тень на Македонский дом.

Один Василий, по-видимому, легко переносил это затруднительное положение; ему, впрочем, было чем утешиться. Он был любовником Фёклы, сестры императора, которую к тому времени Михаил Третий вернул из ссылки; василевс закрывал глаза на эту связь, как Василий оставлял без внимания связь своей жены. И это было самое милое сожительство вчетвером, какое только можно себе представить...

2

Не стоит осуждать и Доброслава за то, что он вместе с Антигоном в ожидании, когда их позовут в Рим, ходил по венецианским борделям. Настя, его жена, остановившаяся в своей вере на христианстве, тоже не была святошей: уже второй год она жила в доме Светозара, вдовца, потерявшего сына, одинокого мужчины, но ещё крепкого воина. По ночам он прихаживал к ней в спальню, правда, эти посещения они оба сохраняли в строжайшей тайне от домочадцев, в особенности от Добрины и Радована. Маленький Зорий ещё ничего этого не понимал.

Крепкое здоровое тело красивой женщины жаждало мужских ласк, и как бы сама собой, без всякого принуждения, она отдалась Светозару, хорошо относившемуся и к её детям. А это для матери немаловажно... Кроме того, Светозар был могуч и силён, да и недурен собой, хотя годы давали знать: уже на голове пробивалась седина.

Настя, затем Аристея и снова Настя, имела немало мужчин, особенно много их было, когда она была рабыней. То время, когда стала ею, вспоминала с ужасом... Печенеги, напав на лесное селение, побили его защитников. Её отца-старейшину и оставшихся мужчин сожгли живьём, а девушек и женщин увели в степь и разместили по кибиткам, стоявшим на высоких без спиц, сделанных из досок колёсах. Не давали ни есть, ни пить, потом вывели наружу и связали попарно. Напарницу Насти четырнадцатилетнюю девушку, у которой на лбу алело большое родимое пятно и которое в спешке, когда связывали, приняли за грязь, печенеги отсоединили, с сожалением поцокали языками, тыча пальцами в это пятно, а затем тут же и зарубили.

Настю раздели догола, начали громко восхищаться красотой её тела, также тыкали пальцами в торчком стоящие груди, упругий живот, попросили раздвинуть ноги, и один из воинов гортанно спросил её, путая слова своего языка с русскими словами:

   — Муж жок?

Напуганная до смерти, Настя не понимала, о чём спрашивает этот пожилой печенег, судя по перьям на тюрбане, не простого воинского чина. Но потом до её сознания дошло, что тот интересуется, девственница ли она.

   — Мужей не было! Не было! — поспешно сказала Настя, ибо увидела, как этот пожилой воин уже начал поглаживать рукой хвост плётки.

Девственниц отобрали, а из группы молодиц стали выводить женщин постарше, не столь красивых, с опущенной грудью или со складками на животе и бёдрах. Отвели их ещё дальше. Пожилой воин подошёл к другому помоложе, с перьями на тюрбане поменьше, распоряжавшемуся набегом на селение древлян и сжигавшему мужчин живыми, и начал выговаривать ему. Настя поняла, что пожилой начальник ругается потому, что привезли плохой товар. И с ужасом подумала, что с женщинами постарше, наверное, поступят так же, как с юницей с родимым пятном на лбу. А их повезут куда-то продавать, и, конечно, повезут далеко от родных мест, хотя они и так уже находились неблизко от дома.

Высоких, статных молодиц тоже поставили в сторонке. Отобрав пленниц, воины ушли в вежу[95] пить бузу и есть сваренную в котлах баранину. Затем из неё вышли печенежские женщины, неся на деревянных подносах дымящиеся куски мяса, и начали бросать их древлянкам, смеясь над тем, как они жадно, расталкивая друг друга, хватали пищу на лету, словно собаки.

Настя не стала ловить мясо, даже не притронулась к нему, лежащему на траве, хотя чувствовала голод. Перед глазами стояла окровавленная, отрубленная голова юницы, и кусок в горло не лез... Заметила, что за ней наблюдает вышедший из вежи стройный красивый юноша, видно, сын того пожилого начальника, так как был одет в чистые одежды и резко выделялся среди остальных.

Он подошёл к Насте и протянул ей лепёшку. Насытившись, Настя улыбнулась ему, а он нежно погладил пальцами её грудь и приложился лбом к её упругому голому животу.