Тень императора - Павел Молитвин

— Так ты ж не только сам за себя отомстить не хочешь, но и другим не позволяешь! — возмутился явной непоследовательности арранта Тартунг. — Таких, как ты, не то что от других — от себя самих защищать надобно! Вай-ваг! Говорить с тобой — все равно что блох мерить — такая же польза!

Что-то все же из этого разговора юноша уяснил и более о необходимости поисков Эвриховых обидчиков не заговаривал. Зато обо всем прочем беседовал с аррантом даже чаще обыкновенного — дождь лил почти не переставая и заняться ему было решительно нечем. Хамдан и Аджам тоже с интересом слушали рассказы заморского лекаря, и даже Афарга, хотя и делала вид, будто они её ничуть не интересуют, прекращала стучать мисками и котелками и словно случайно оказывалась поблизости от арранта.

А рассказать Эвриху было о чем, делать он это умел и никогда не отказывался, зная, что слушатели в подходящий момент сами превратятся в рассказчиков. И часто разговор о купленной, например, Тартунгом у озерников рыбе превращался в повествование арранта о деньгах, принятых в ходу в различных уголках мира.

Эвриху доводилось держать в руках квадратные, круглые, треугольные деньги, монеты с дыркой посредине или отверстиями по краям. Всевозможной формы металлические бруски, пластинки, кольца, служившие деньгами кусочки кожи с выжженной печатью и брикеты чая. В ответ Хамдан рассказывал о племенах, доныне пользующихся вместо монет свиньями. Особенную ценность, оказывается, представляли для них свиньи с завивающимися клыками. Для того чтобы вырастить её, поросенку выбивали верхние зубы, после чего нижние клыки у него начинали загибаться. Расти такая свинья должна была несколько лет, и чем старше она становилась, тем больше ценилась. Сами завивающиеся клыки, впрочем, тоже приравнивались к деньгам, но чаще из них вырезали великолепные украшения.

Аджам припоминал, что ещё совсем недавно в Мванааке, помимо раковин определенного сорта, средствам платежа являлись пластинки соли с клеймом императора и часть платы его воины получали «соляными» деньгами. Причем эти одинаковой формы пластины разделялись по цвету: белые с голубоватым оттенком изготовлялись из местной соли, а красновато-бурые, со жгучим вкусом, привозили из восточных, граничащих с Кимтой и Афираэну провинций. Соляные бруски, заменявшие деньги в этой части империи, были хорошо знакомы всем присутствующим, и потому особый успех имел рассказ Эвриха о подземном храме, вырубленном в массиве, целиком состоящем из каменной соли. Поначалу это были просто подземные разработки месторождения, снабжавшего солью весь север Верхней Аррантиады, но со временем кому-то из жрецов пришло в голову превратить заброшенную их часть в святилище, а при нем устроить лечебницу, и слушатели завороженно внимали повествованию Эвриха об огромных галереях, больше похожих на улицы города, чем на горные выработки. Стены этого удивительного, единственного, вероятно, в своем роде храма состояли из соли различных оттенков, соляные колонны поддерживали своды огромного центрального зала, посредине которого находилось подземное озеро. И стены, и колонны покрывали искусно вырезанные из соли украшения, но самое сильное впечатление производили скульптуры Богов Небесной Горы, вырубленные из полупрозрачной зеленоватой соли, и розовый алтарь перед ними. Многочисленные посетители этого храма за бесценок приобретали в нем изящные амулеты из цветной соли и никогда бы не поверили, что в другой части света за какой-то паршивый соляной кирпич можно купить человека, а то и двух…

Эврих не вдавался в подробности и не пояснял, что в Нижней Аррантиаде об этом храме тоже слыхом не слыхивали и, что ещё удивительнее, не пытались добывать соль в том месте, которое соответствовала его нахождению в Верхнем мире. Месторождения драгоценных камней и залежи руд далеко не всегда совпадали в Верхнем и Нижнем мирах, но зачастую это случалось, и Эврих не раз думал о том, что изыскания, проведенные в этом направлении, могли бы принести немало интересных открытий и изменить судьбы многих тысяч людей, а то и стран…

Неспешные беседы под мерный шум дождя доставляли удовольствие всем их участникам, однако Хамдан с каждым днем все настойчивее напоминал арранту, что им следует отправиться в путь как можно скорее, ибо Газахлар не задержится у Слоновьих гор надолго. И хотя пять не обремененных грузом человек всяко будут двигаться быстрее, чем пятьдесят с поклажей, затягивать с выступлением ни в коем случае не следует. Ведь вместе с окончанием Торжища кончилось и перемирие между племенами кочевников, а справиться с пятерыми неизмеримо легче, нежели с пятьюдесятью. Перспектива пускаться в дорогу под проливным дождем представлялась Эвриху не слишком заманчивой, но глупо было пропускать мимо ушей слова хорошо знавшего здешние места телохранителя. К тому же ему не терпелось увидеть слонов, да и незачем было обострять отношения с Газахларом, терпение коего он уже и без того изрядно истощил своими выходками.

Глава четвертая. Дочь Газахлара

Путь к Грозовой горе, у подножия которой Газахлар должен был встретить караван слонов, запомнился Эвриху плохо. Дождь лил почти не переставая, в груди все ещё булькало и екало, а от тряской езды на понуром ослике снова разболелись отбитые почки. Кроме того, арранта одолевали кошмары. Вновь и вновь ему снились люди в кожаных личинах, молча и сосредоточенно избивавшие его, а затем топтавшие поверженного наземь ногами со сладострастными похрюкиваниями и повизгиваниями, ничуть не походившими на человеческую речь. Иногда маски их оживали, превращались в кошачьи или волчьи морды, свиные хари или вовсе уж мерзкие рожи, невесть кому принадлежащие. Клювастые, клыкастые, с рогами и огромными совиными глазищами, они продолжали преследовать его даже наяву: проявлялись из пелены дождя, скалились из темных углов шатра, дурными голосами хихикали и хохотали, выглядывая из-за кустов и утесов. Он жмурил глаза, тряс головой, и они исчезали, для того чтобы вновь возникнуть в самый неподходящий момент, в самом неожиданном месте.

Хуже всего было то, что в этих уродливых, отвратительных существах, созданных его буйным воображением, он временами узнавал своих знакомых и даже друзей. Неудивительно, ежели в скотоподобных тварях он угадывал черты Гитаго или Хономера, Зачахара, Амаши или Аканумы, но невыносимо горько становилось, когда они принимали облик Хриса, Кари, Тартунга, Нжери, Тилорна, Ниилит, Волкодава, Афарги… Видения эти словно наталкивали Эвриха на мысль, что во всех без исключения людях таится что-то низменное, зверское, подлое, и, дай срок, оно вылезет, явит себя. И самый близкий, самый любимый ударит в спину, толкнет в пропасть, посмеется над твоей бедой, вырвет из рук последнюю спасительную соломинку, выбьет из-под ног шаткую опору…