Молчание Сабрины 2 (СИ) - Торин Владимир

Они замолотили в дверь указанного дома. Все вместе. Грохот стоял неимоверный, но окна соседних домов остались черны, никто и не подумал высунуться, чтобы поинтересоваться, кому там шею свернуть за такой шум посреди ночи. Это ведь Фли – здесь по ночам и не такое случается.

На грохот в двери отворил какой-то несчастный перепуганный старик со свечой в руке. Проныра поспешил тут же свечу задуть. Не дела ради, а просто так – ему показалось это удачной мыслью.

И вот в полной темноте члены труппы попытались вызнать у обезумевшего от страха, да еще плохо слышащего и неплохо прикидывающегося болваном старика, что это за место, кому принадлежит, и стали требовать, пусть немедленно отдает стулья.

Спустя полчаса трудностей перевода со стариковского на человеческий актерам удалось узнать, что дом когда-то принадлежал какой-то мадам и являлся салоном имени той самой мадам. Здесь проходили богемные вечера, собиралось множество народу. Но Фли угас, а с ним и салон. Мадам переехала то ли в психушку, то ли на кладбище, то ли в Сонн к сестре, а его, старика, оставили сторожить пустые комнаты. Ну, почти пустые. Вот он и сторожит.

Актеры были пропущены (а как иначе?) на этажи и обнаружили там три комнаты, заваленные стульями, как парк – опавшими листьями. В одной из комнат и висела картина в раме – чей-то портрет – вероятно, тот самый, который увидел с дерева Заплата.

Стулья, к слову, совершенно не выглядели так, будто стояли здесь годы: и пусть они были пыльными, но все же не настолько. Брекенбок и этого не заметил. А еще окно комнаты с портретом на стене выходило на другую сторону дома, и вид из него открывался вовсе не на аллею Ффру, а на Горбатую улицу и стену одного из домов Дырявого Мешка. Этого хозяин балагана также не заметил.

Брекенбок сказал лишь: «Так, нелепый старик с огарком в руке, теперь это наши стулья, понял?», – и отдал приказ волочить мебель в тупик Гро. Так началась самая тяжелая часть ушедшей ночи. Пока подручные были заняты транспортировкой стульев в «Балаганчик», Брекенбок (пока никто не видит, ведь это безусловно подмочило бы его репутацию) сказал старику: «Тссс!» – и отсыпал ему горсть монет, причем там была даже парочка фунтовых. Теперь сторож трясся уже от нежданно привалившего ему счастья. Ближе к рассвету все стулья были переправлены в тупик Гро и свалены у сцены, и Брекенбок отправился спать или вернее досыпать. Вот и вся история.

– Кстати! – заметил Брекенбок. – За эти милые стульчики мы должны благодарить Заплату и его странные кошмары, местных собак и высокие деревья. Так что, думаю, можно отменить наказание мадам Бджи и позволить Заплате позавтракать.

– Что?! – Заплата выглядел перепуганным до смерти. Его будто придавило внезапно свалившимся на него брекенбоковским добродушием, как комодом, сброшенным с какой-то крыши. – Нет, я не должен! Мадам Бджи права! Я не помогал готовить завтрак. Кто-то же должен быть наказан. Кто, если не я?!

– Ладно! Неважно! – прервал его Брекенбок. – Твое занудство заставляет меня сейчас ненавидеть тебя, Заплата. В любом случае после этого завтрака еды не будет до самого вечера. Нам сегодня надо расставить все добытые ночью стулья, доделать реквизит, расставить декорации и решить, как мы будем освещать пьесу.

– В прессе? – уточнил Бенджи.

– Фонарями, – хмуро ответил Брекенбок. – Мадам Бджи, вы что, заснули там? Мы будем сегодня завтракать, или нет?

Кухарка огляделась по сторонам, словно искала что-то.

– Куда же ты запропастился?

– Что вы ищете, мадам Бджи?

– Мой нож. Любимый кухонный нож. С утра не могу его отыскать…

– Плевать на нож! – Брекенбок сморщил и без того сморщенное лицо. – Все хотят есть! Поторапливайтесь, мадам Бджи, поторапливайтесь!

Махнув рукой, кухарка затащила огромный котел на кованую подставку на краю стола. Она в последний раз помешала варево, и по балагану начал расползаться запах настолько приятный, что даже Брекенбок не нашелся, как бы высказаться на его счет.

Кухарка уже взяла одну из тарелок и сунула поварешку поглубже, как тут произошло нечто неординарное. Неординарное даже для такого места, как кухонный навес «Балаганчика Талли Брекенбока» из тупика Гро.

Стол вздрогнул и затрясся. Мадам Шмыга начала бить по нему кулаками. Глаза ее закатились. У нее словно начался припадок.

– Кларисса?! – взволнованно воскликнула мадам Бджи и бросилась на помощь подруге, позабыв про котел.

– Мадам Шмыга?! – Брекенбок даже привстал со своего стула. Его лицо выражало одновременно испуг и заинтересованность. – У вас видение?

– Это как-то связано с пьесой? – спросил Гуффин, нервно сцепив руки. – Она провалится?

– Не каркай, Манера Улыбаться! – рявкнул Брекенбок. – Что вы видите, мадам Шмыга?

– Я вижу! – возвестила гадалка загробным голосом; ее ногти вонзились в скатерть, горло свело судорогой, а актерская игра не выдерживала никакой критики. – Вижу! Все вижу!

Труппа сгрудилась вокруг гадалки. Каждый из присутствующих пытался углядеть что-то в ее шаре предсказаний, но все видели в его мутных туманных глубинах лишь эффектное, грандиозное, масштабное и многозначительное ни-че-го.

– Что вы видите? – нетерпеливо повторил Брекенбок, покусывая губы от волнения.

– Кошачья шкура! – пророкотала гадалка. – Кошачья шкура бродит по коридору! Туда-сюда!

– Какая шкура?

– Ну кошачья же! – сказала мадам Шмыга, на коротенькое мимолетное мгновение вернув себе абсолютную вменяемость. – И еще я слышу! Слы-ы-ышу-у-у! – Она поспешно снова углубилась в «видение» или в данном случае еще и «слышение». – Скрип и вытье. Когти скребут… Женщина рожает собаку.

– Какой кошмар! – мадам Бджи в ужасе закрыла рот ладонью.

– Что-то ползет по ноге… – продолжала мадам Шмыга. – Это капелька пота? Или…

– Или? – испуганно спросил Бонти.

– Стук в дверь! Тум! Тум! Тум! – Гадалка стукнула кулаком по столу, отчего тарелки и ложки запрыгали, как на пружинках. – Фигура в пальто. Но под пальто – дым.

– Кто это? – Брекенбок, очевидно, принялся расшифровывать предсказание. – Кошачья шкура… Это значит – предательство? Или беспокойный сон? Что же там было в том «Толкователе-растолкователе снов доктора Ферро»? Женщина рожает собаку. Подмена ожиданий? Или появление домашнего питомца? Что же это все значит? Фигура в пальто… Дым… Кто этот незнакомец, мадам Шмыга? Кто он? Когда его ждать?

Казалось, даже гадалка не ожидала, что шут воспримет все настолько серьезно. Но она решила не давать пояснения и продолжила вещать:

– Плачет девочка без глаз… Девочка… без глаз… А еще тень в углу! Она притаилась и глядит на меня, пока я сплю. Она здесь, в комнате. Я знаю, но я не могу открыть глаза! Я боюсь! Я боюсь, что увижу ее, если открою глаза. Но я знаю, что она здесь…

От слов гадалки даже Гуффин, казалось, похолодел. Все описанное мадам было как-то уж слишком жутко даже для него. Прочие же и вовсе стояли молча, боясь упустить хотя бы слово. Каждый опасался, что это возле его кровати притаилась тень.

И только Сабрина не поддавалась общему возбуждению. Она видела, как Проныра, воспользовавшись тем, что все заняты гадалкой, пятился шажочек за шажочком, пока не оказался у котла с похлебкой, а затем быстро в него что-то высыпал. После чего, беззвучно перемешав варево, просто продолжил вести себя согласно сценарию пьесы «Как ни в чем не бывало», вернувшись к остальным.

– Кажется, проходит! – заметил Гуффин, во все глаза глядя на мадам Шмыгу.

Но ничего и не думало проходить – гадалка по-прежнему билась в судорогах и что-то бормотала о незримой опасности, людях за углами и кошачьей шкуре.

– Определенно, проходит! – Гуффин незаметно ткнул пальцем гадалку между ребер, отчего та вскрикнула.

– Человек выворачивается наизнанку! – исступленно продолжила мадам Шмыга. – Я подхожу к нему в каком-то парке. Парк нарисован на стене комнаты. Он сидит на скамейке. И его корчит. Он расшивает кожу и выворачивается наизнанку!..

– Какие ужасы… – пробормотала кухарка.