Иномиры (сборник) - Александр Казанцев

— И вы убрали?

— А как же. Митька его ногой поддел, он и укатился.

— Куда укатился?

— А кто его знает? Пусть фараоны скажут. Нас увидели, а камень проглядели?

— Ну что ж, и на том спасибо. Может быть, припомните, как тот камень выглядел?

— Камень как камень, круглый такой, вроде футбола. Его пнуть сам Бог велел.

— И вы не ушибли ногу о него?

— Н-нет, — нерешительно проговорил Митька и переглянулся с товарищем. — Вроде мягкий он был…

— Я протестую! — снова послышался голос генерала. — Вы затягиваете беседу, превращая ее в допрос, на что никем не уполномочены.

— Спасибо вам, генерал, спасибо вашим нарушителям, с которыми вам предоставляется дальше разбираться самим.

Парни сошли с трибуны и вышли из зала. Заговорила Оля:

— Он не ударил по мячу. Ему это просто показалось. Голова Альсино исчезла, когда ботинок приближался к ней, я это сама видела. Правда-правда!

— Уважаемый Сергей Егорыч, вы подтверждаете слова дочери?

— Я могу подтвердить уже мной сказанное. Я думал об Альсино, и мне могло показаться, что вздутие на асфальте, кочка на нем, напоминает голову. Может быть, какой-нибудь рабочий высунулся из люка? Я допускаю прилет инопланетян, но должен подчеркнуть, что в моем сознании не укладывается противоестественное расчленение их тел.

— Спасибо, Сергей Егорыч, спасибо, Ольга Сергеевна. Так, если не ошибаюсь?

— Вы не ошибетесь, если признаете Альсино за посланца параллельного мира. Правда-правда! — сказала Оля, спускаясь по ступенькам в зал.

Навстречу ей шла ее сестра Лена.

— А ты зачем? Ты же отходила в сторону, позже пришла, — тихо спросила Оля.

Лена в ответ лишь привычно вскинула свою античную головку с узлом волос на затылке.

Она поднималась на сцену, а в моем сознании возникла освещенная луной веранда и призрачная прекрасная женщина в серебристом свете. И теперь она, отвергнутая и оскорбленная, выразит сейчас перед всеми свое омерзение человекоподобным насекомым.

— Грачева, Елена Сергеевна, юрист, — произнесла она, встав перед микрофоном.

— Вы можете также подтвердить странное происшествие на проезжей части?

Ах, как мало мы, полагавшиеся на наблюдения наших аппаратов, знали и понимали людей, в особенности женщин!

Она сказала совсем не то, о чем недавно думала, как я безошибочно только что уловил.

— Я — человек, и прежде всего женщина. И посвятила себя праву. Но право может быть основано только на правде! Я могла бы сказать, что Альсино не человек, что он не мужчина. И, может быть, имела бы к тому основания. Но это была бы ложь! Казалось, я могу солгать, но перед лицом Альсино не солгу. Первое: человек ли он? Твердо: нет, он не человек. Ни один человек не повел бы себя так, как поступал он. Не человек, ибо нам, «чело векам», видимо, еще далеко до уровня тех, от кого он прибыл. Поражена, что вас не занимает, ради чего он это сделал! И вы все выясняете, кто он и откуда, словно нет угрозы всеобщей гибели, о чем он предупреждает! Разве в том дело, кто это сказал, а не в существе сказанного?

— И у вас, как юриста, есть веские доказательства того, с кем мы имеем дело? — спросил председатель.

— Доказательством служит его нравственный уровень, уважаемый председатель и все сограждане мои, которых я вовсе не хочу унизить, но которым хочу открыть глаза, как это удалось сделать мне самой. И не где-нибудь, а здесь, сейчас, когда я поднималась сюда.

— Может быть, вы ощутили гипнотическое влияние?

— Нет, нет и еще раз нет! Я — трудный ребенок, и на меня трудно влиять и родителям, и любому гипнотизеру.

— Так кто же такой этот Альсино, по вашему мнению?

— Ответ заключен в безрассудности, с позиций наше го ничтожества, его действий. Ответ — в благородстве его мыслей, в поступках, совсем ему невыгодных, словах его и призывах, казалось брошенных на ветер, в толпу глухих, бесчувственных людей.

— Благодарю вас, Елена Сергеевна. Вы доказали, во всяком случае, то, что перед вами блестящий путь юриста. Вам благодарны все мы, включая, надеюсь, и профессора Ковалева, и генерала Протасова. И после ваших слов, быть может, наш гость заслужит всепрощение вы ступавшего здесь до вас владыки, если мудрым взором своим он увидит не только то, что противоречит Священным источникам, но и то, что созвучно основам христианства, быть может, божественно привнесенного из мира пришельца.

— Так все-таки человек он или не человек? — послышалось из зала.

— Полагаю, что мог бы внести ясность в этот вопрос со всей научной достоверностью, — раздался голос из микрофона, установленного в зале.

— Прошу вас, Николай Николаевич, поднимитесь к нам сюда.

И тогда на трибуну, сменив Лену, взошел солидный человек и решительно шагнул к микрофону на сцене, властно подняв руку, чтобы утихомирить зал.

Видимо, его узнали, и это подействовало успокаивающе.

— Думаю, всем известен наш академик, гордость советской науки. Прошу вас, Николай Николаевич.

— Полагаю, что перед нами возникло столько загадок, что лишь строго научная, экспериментальная проверка фактов или измышлений может положить конец бесплодным спорам. И конечно, дело не в том, как здесь говорилось, кем называет себя человек или его подобие — Иисусом Христом, Кампанеллой или послом иного мира. Мы уже ведем исследование одного из таких послов, «иноземлянина», заполученного нами в лесах Ленинградской области. Полагаю, что ни у почтенного профессора Ковалева, ни у славного генерала Протасова, равно как и у благословенного владыки, не будет возражений против той ясности, которую способен внести возглавляемый мною Биоинститут.

Одобрительный шум в зале был ему ответом.

А мне горько было сознавать, что столь неожиданные для меня слова Лены повисли в воздухе и люди, к которым я попал, меньше всего хотят прислушаться к неудобным им предупреждениям о грозящей катастрофе с гибелью всех параллельных миров, включая их собственный. И только одна прекрасная женщина, которая могла бы меня ненавидеть или презирать, решилась сказать всем, что не во мне дело, а в моей Миссии. И когда, когда прислушаются ко мне люди этого иномира? Когда будет уже поздно?

Глава 3

ОСОБЫЙ БОКС

Те, кто не испытывают стыда, уже не люди.

На этот раз мы ехали с Кочетковым и Николаем Николаевичем в его огромной черной, стелющейся по мостовой машине, которая называлась почему-то «Чайкой», хотя такие птицы, как я узнал впоследствии, белого цвета.

— Я познакомлю вас, — говорил академик, — с профессором Сафроновым Владимиром Алексеевичем, весьма принципиальным ученым. Он позаботится о вас. Надо положить конец кривотолкам вокруг вашей особы, которые слушать было стыдно.