Сумасшедшая шахта - Руслан Белов

– Не успел ее трахнуть, жаль... – сказал Худосоков, глядя в ее синие, чуть приоткрытые глаза. – Была бы довольна, сучка...

Я хотел подойти к Ольге, но был решительно остановлен дулом автомата.

– Или ты остаешься здесь мертвым, или идешь со мной живым, – сказал Худосоков, презрительно глядя в мои полные слеза глаза. – Пошли, чего тебе с холодной на холодном лежать... Файды в этом никакой.

Я постоял немного, с ненавистью глядя в его равнодушные, бесцветные глаза и, решив немедленно напороться на пулю в живот, пошел на него со сжатыми кулаками.

– Ну, ты даешь! – отступая назад, покатился со смеху Худосоков. – Ты, чо, Сашку Матросова из себя изображаешь? На, лучше перевяжись!

И, вытащив из заднего кармана перевязочный пакет, кинул его мне. Полностью лишенный воли, раздавленный смертью любимой девушки, я сел на камни и заплакал... Слезы текли у меня по щеке, я плакал, плакал и выполнял приказ Худосокова – перевязывался... Потом он повел меня в Контору. И, к сожалению, мы дошли до нее без приключений – Коля исчез!

4. Хрен с винтом. – Спасительный медальон. – Смерть поэта. – Весенне-летний в яркой форме.

В кают компании все было по-прежнему. Тот же опустошенный Шура сидел на стуле, отрешенно глядя в потолок, и тот же хищно-злорадный Хачик с автоматом подмышкой что-то ему говорил в лицо своим писклявым голосом. Худосоков вручил рюкзак с деньгами своему главарю и, рассказав ему о смерти водителя и Ольги, направился к двери.

– Зырьте в оба! – пискнул ему вслед Хачик. – К обеду сматываемся!

После того, как Худосоков притворил за собой дверь, а я присел на пол у кухонной стены, Хачик присел над рюкзаком, развязал его и вытащил несколько пачек долларов.

– Сколько здесь, ты говорил? – спросил он меня, не разгибаясь и не поворачивая ко мне головы. В его голосе была надежда, что я назову сумму большую, им уже на глаз прикинутой.

– Лимон триста... Примерно... Мы не считали... – ответил я автоматически.

Автоматически, не потому, что боль в раненном плече стала невыносимой, а потому что мое внимание полностью поглотил Шура – с ним происходило нечто жуткое. Человек, минуту назад напоминавший мешок с трухлявой соломой, начал на моих глазах превращался в смертоносного монстра, беспрерывно излучающего вокруг себя мощные волны леденящего кровь ужаса. Он медленно выпрямился, глаза его налились кровью и выпучились. Когда он встал, то показался мне на голову выше и намного шире в плечах прежнего мешковатого Шуры. Весь охваченный цепенящим ужасом, я понял, что этот человек меня не узнает и более того, что когда он покинет эту комнату, в ней не останется ничего живого...

"Фуга!!! – подумал я, моментально вспотев. – Фуга! Мистер Джекилл превращался в мистера Хайда, а мешковатый Шура превращается в незнающего пощады монстра!"

А Хачик, не разгибаясь, считал зеленые пачки: "...Восемьдесят девять, девяносто, девяносто один..." На счете "девяносто пять" монстр подошел к нему сзади и опустил ему руку на плечо. Хачик недовольно вскинул голову и, увидев нависшие над ним малиновые глаза, замер с широко раскрытым от ужаса ртом.

Так они смотрели друг на друга бесконечные десять секунд. Когда дрожащая рука Хачика потянулась к автомату, монстр обхватил его лицо и затылок руками и резким, выверенным движением повернул на сто двадцать градусов. И в гробовой тишине кают-компании раздался хруст ломающихся шейных позвонков... Услышав его, убийца зловеще улыбнулся и, не отпуская головы своей жертвы, разогнулся и поднял ее над собой. По мере того, как руки поднимались, сломанная шея Хачика становилась все длиннее и длиннее... Неторопливо налюбовавшись только что сотворенной смертью, монстр откинул безжизненное тело в сторону и медленно повернулся ко мне...

Я не мог шевельнуть и пальцем. Пространство вокруг полупрозрачно застыло. И наплывающий на меня убийца не двигался – он как бы растворялся в воздухе и возникал вновь, но уже шагом ближе. И через бесконечность я почувствовал его холодные ладони на своих щеках, и увидел его безумные немигающие холодные глаза. И приготовился услышать такой негромкий, такой откровенный хруст своих шейных позвонков – последний звук своей непутевейшей жизни...

Но монстр не стал ломать моей шеи. Ни на йоту не изменив выражения своего лица, он отпустил мою голову и, дико захохотав, повернулся к двери и растворился в воздухе.

По крайней мере, мне так показалось, что растворился. Скорее всего, я на минуту потерял сознание от перенапряжения. Когда я пришел в себя на полу, все происшедшее мне показалось страшным сном и казалось до тех пор, пока глаза мои не наткнулись на лежащего навзничь Хачика. Я, хромая (бедро продолжало кровоточить) подошел к бандиту и принялся рассматривать его шею. Она была неестественно длинной и вся в красновато-бурых пятнах. В это время дверь кают-компании открылась и, повернувшись к ней, я увидел входившую Инессу. В переднике в приятный голубой горошек и такой же косынке. Приветливо кивнув головой, она, как ни в чем небывало, направилась к кухне и скоро там старательно загремела посуда. Ошарашенный я опустился на пол и, обхватив лицо ладонями, начал мерно, как тихий сумасшедший, раскачиваться. Раскачиваться, дабы укачать изменивший мозг...

"О господи! Куда я попал? Как мне жить в этом душевнобольном мире? – цирковым мотоциклистом закрутилась по черепной коробке мысль. – Здесь нет ничего определенного, здесь нет ничего неотвратимого, даже смерти... даже смерти"...

И тут на плечо легла рука. И мгновенно память нарисовала недавно пережитую картину – монстр-Шура медленно подходит сзади к считающему деньги Хачику, подходит и кладет ему свою смертоносную руку на плечо... "Есть смерть! Есть неотвратимая! – взорвалось в голове. – Она обманула тебя!" И тут же другая – "Хватит быть окаменевшей от страха куклой! Встань, вцепись в ее ощерившуюся позвонками шею!"

И я вскочил, повернулся и чуть не испустил дух от удивления, увидев перед собой... улыбающуюся Ольгу!!!

– Ты??? Ты жива???

– А как же? Ты, что, не видишь?

– Я видел тебя мертвую!!!

– Пуля в медальон попала... – с места в карьер захныкала Ольга и слезы ручьем потекли у нее по щекам. – Теперь я не смогу носить глубоких вырезов... Едва его из себя вынула...

– Покажи... – не поверил я.

Ольга задрала подол белоснежной кофточки (она успела переодеться) до подбородка и мой взгляд недоуменно уперся в запекшуюся ранку размером с пятирублевую монету. Она располагалась как раз между чашечками хорошо знакомого мне шелкового бюстгальтера.

– Зашьем сейчас! И видно не будет. И мужики твои шрам этот залижут... Ложись на кровать, я тебе рану обработаю.

Ранку пришлось зашивать. Я смазал ее йодом, тут же смыл его водой, принесенной Инессой, и аккуратно, мелкими стежками зашил.

– Если что, в Москве переделают! – сказал я довольно любуясь плодами труда, заставившего меня забыть о собственных ранах. Налюбовавшись, заклеил ранку пластырем и вдруг вспомнил выпученные глаза шофера "Мерседеса".

– Слушай, – обратился я к Ольге, уже облачавшуюся в свою кофточку. – А чего это шофер Хачика на нашу сторону переметнулся? Жизнь, можно сказать, за нас положил?

– Не знаю... Когда ты ушел, он буянить начал, отвязаться пытался, матерился гадко, весь покраснел от натуги. А Ирина Ивановна сказала мне, что ее бабушка поселковой колдуньей была, всяким заговорам ее обучила, в том числе и успокоительным, и попросила меня минут на пятнадцать их вдвоем оставить... Когда я через пятнадцать минут вернулась, Вовик уже смирным был и за ней наблюдал преданным собачьим взглядом... Ничего странного, я о таком колдовстве много раз слышала и в журналах популярных читала, говорят, на тупых и вялых оно успешно действует...

– А куда она потом подевалась?

– Когда мы тебя с Худосоковым увидели, мы разделились. Она с Вовиком за одну кучу пошла, а я за другой спряталась... А сейчас она где-то в здании. Умывается, наверное...

– Замечательно, а если не секрет, что в медальоне твоем было?

– Ничего... Я его на будущее покупала... Чтобы носить в нем фотографии мужа и дочери Леночки...

– Спасли они тебя... Давай, теперь меня лечи.

Ольга осмотрела мои пробоины, покачала головой и пошла за Инессой на кухню. Дева Мария Дубль Два явилась с всякими склянками и скляночками из темного стекла и хирургическим пинцетом (наверняка в мирное время использовавшимся как орудие извлечения перьев из куриных оконечностей). Следующие десять минут она ковыряла им в моих ранах на плече и бедре.

Вытащив пули, Инесса смазала меня мазями из склянок, дала что-то гадкое из них же выпить, а потом сказала:

– Ничего у тебя не задето. Мазь Шурина самодельная к вечеру все заживит... Будешь как новенький... А вот Ваня Елкин...

И, закрыв лицо руками, всхлипывая, побрела на кухню.

Лишь только мы с Ольгой собрались идти искать Бориса с Колей, вошел Шура. Обычный Шура с ласковыми глазами, Шура, чем-то напоминающий мешок с трухлявой соломой. Ничего не сказав, оклемавшийся монстр взялся за ноги приснопамятного Хачика и утащил его из комнаты. Минут через двадцать вернулся и виновато сказал: